План лагеря на 7.000 заключённых составлен мною по состоянию на август 1949 года. В этой схеме-плане лагеря всё достоверно, единственное сомнение у меня в том, где был домик спецчасти (зачёты, освобождение, перемещения).
Теперь о БУРе, точнее, это был многофункциональный изолятор (следственный, штрафной) со зверским режимом: когда меня вызвали к девушке, которая из ревности зарубила свою сожительницу топором, она сидела в абсолютно пустой, почти тёмной камере в углу на корточках, лежака не было, только ведро – параша. Камер было, наверное, 20, все по одну сторону. Своя охрана, где-то недалеко от зоны, так как приходил я с конвоиром очень быстро. Ещё меня водили туда к блатным с саморезами. В лазарет их не выдавали, поэтому перевязывал и накладывал скобки я прямо там, иногда они посередине периода лечения исчезали (умирали? увозили?). Девушка в памяти всего одна.
Маленькое уточнение – на работу в порт меня и бригады не возили через мост, а водили пешком. Возили на открытых грузовиках только артистов в театр и некоторые женские бригады на работы в пределах Игарки.
В ИТЛ на 7.000 з/к было постоянное движение – прибывали новые этапы. А прежние уходили на трассу.
Когда жензона (2 барака слева) опустела (её перевели в другой, капитально отстроенный лагерь), то туда стали собирать блатных, перед отправкой их в Норильск, практически на смерть. Для убийц и других серьёзных преступников был отстроен каменный следственный и штрафной изолятор примерно на 20 камер (1 камера – около 8 кв. метров). Убийц содержали поодиночке. Режим суровый. После суда (судили в Управлении) они из Игарки исчезали. Зона ЗУРа после московской комиссии опустела.
По зоне лазарета писать абсолютно нечего, он привязан точно, и план расположения зданий точен, включая перпендикулярно расположенную хирургию. Терапии без «изысков» - обычные бараки с выделенной дощатой дежуркой. В зоне лазарета дежурка посередине (ночью я на топчане в ней спал), в старом лагере дежурки располагались в начале барака. В зоне лазарета в обеих терапиях стояли топчаны, в общем лагере обычные нары, даже не «вагонки». В конце бараков были каптёрки. Больные находились в нижнем белье.
В общей зоне терапиями командовал старший санитар красавец-молдаванин лет 40 – Бокза (Боца? Ботса?), Нина Антоновна его побаивалась, а в зоне лазарета всем командовал «Петрович», действительно, прекрасный хозяйственник. В зоне лазарета был штатный сапожник – Минин, шил и ремонтировал для больных «шлёпанцы».
В хирургии старшим санитаром был Михаил Шнеур (я привёл) – «бытовик», ловкий и опытный «доставала» всего. Ленинградца Мишу я знал ещё с лагерного этапа. Он и его брат Фима Шнеур по особому совещанию получили - Миша восемь, а Фима шесть лет. После Красноярской пересылки судьба раскидала братьев: Фима на север, кажется, не попал, Миша же попал со мной на этап в Игарку. Это был умный, практичный, волевой и очень общительный человек, что дало ему возможность довольно быстро получить бригаду, которой он управлял умело и дельно. В огромной зоне мы увиделись лишь однажды, когда Миша пришел ко мне в хирургию с ножевым ранением.
Я знал, где обитала Мишина бригада, нашел Мишу и привел к Богданову. Через несколько дней, сдав бригаду, Миша появился в хирургии в роли старшего санитара. Вскоре сказались Мишины лагерные связи и умение завязывать контакты: хирургический корпус стал снабжаться всем необходимым, а когда бухгалтер из заключенных Иван Ласковенко стал другом одной нашей медсестры, мы и продуктами стали снабжаться лучше.
Ну, а порядок «держал» я, что подробно изложено в моих публикациях. План хирургии более сложен (палаты, операционная, перевязочная, раздатка пищи, кабинка В.Г. Богданова, моя кабинка, бельевая, туалеты).
Это не каламбур. Чреватый – это по-русски значит «беременный». Несколько эпизодов моей лагерной жизни по смыслу находятся как раз в контексте подобного заглавия.
С местным национальным населением (эвенки, ненцы, нганасане и др.) пришлось в Игарке столкнуться впервые. Тут были свои проблемы. Мужчины спивались в своих чумах и балках, а женщины не успевали рожать детей. И вот в Игарке в 1949-50 гг. вдруг пошёл буквально шквал перфораций (прободений) желудка у местных женщин-националок. В чём дело? Врачи недоумевали. Позже выяснилось, что националки, всё рожавшие и рожавшие и не знавшие, как прокормить увеличивающуюся ораву, решили каким-то образом предохраниться от столь тяжкого бремени. Кто-то им сказал, что если пить марганцовку, то будет выкидыш. После многих опросов и получения этой информации медикам стала ясна причина перфораций: при плохом разведении марганцовки или осадке в некачественной воде (или растопленном снеге), мелкие кристаллики, не растворившиеся в воде и осевшие в желудке, прожигали насквозь стенку органа.
Однажды, когда я дежурил, привезли «вольную» женщину лет 40-45 с болями в животе, почему-то к нам, а не в городскую больницу. Наверное, в расчёте на В.Г. Богданова. Но его не было ни в зоне, ни в больнице Северного управления (скорее всего, задержался у Капы, своей лагерной жены – боги ведь тоже люди с присущими слабостями!) Личный конвоир, солдат срочной службы, чудесный парень Вася Гербач его всегда покрывал. Больную я положил в отдельную палату – вольная! Пропальпировал. По положительному симптому Блюмберга-Щёткина (больно не когда нажимаешь, а когда резко отпускаешь) определил, что аппендицит, причём возможно уже перфорированный! Но задал необходимый для уточнения диагноза вопрос: «Когда у вас были последние женские дни и возможна ли беременность?» Услышал гневную отповедь. Привожу её дословно: «Как вам не стыдно, как Вы могли подумать! Я не замужем, мне столько-то лет! Я член Партии!» (я был обескуражен: а члены партии, что, не беременеют?!)
Я извинился и начал готовить её к операции: побрил, очистил кишечник (в данном случае категорически делать было нельзя!) Розыски по всей Игарке увенчались успехом – В.Г. Богданова нашли. Пришёл недовольный. Я всё рассказал. Он пошёл мыться и приказал готовить больную к аппендиктомии. Сделал разрез по Мак-Бурнею (косой разрез), вдруг бешеными глазами посмотрел на меня поверх маски и – громовый мат (а ругаться он умел классически! а потом всегда извинялся перед Наденькой), затем повёл разрез через весь живот, как режут арбуз! Наденька растянула рану крючками: в животе, прямо в полости плавал младенец 10-12 см – разорвалась труба, поздняя внематочная беременность! Почему дама всё скрыла? Чистый детектив: она была директором какой-то игарской школы и сожительствовала со своим завучем, причём он на высылке и семейный, а она – член ВКПб! Когда я заходил к ней в палату делать туалет огромного шва, тянувшегося через весь живот, то она всегда закрывалась с головой одеялом, а я одеяло поднимал снизу. Инкогнито сохранено! Потом её увезли – поправилась…
Всё так произошло потому, что В.Г. Богданов не проверил диагноз сам, не провёл осмотр, передоверился мне. Мысли его, вероятно, были заняты ещё другим, Капой…А я, что, разве 6 лет в медвузе учился? Откуда мне иметь большой опыт да ещё и разбираться в малейших нюансах?
Медицинская тема (а она у меня вечная незаживающая и вечно ноющая рана) подсказывает ещё один, и тоже неординарный, эпизод в данном русле.
Операционная медсестра Наденька «заболела» - последствие связи с полярным лётчиком. Я общался с вольными, поэтому знал всё, что происходило в Игарке в 1949-1951 гг. Виталий Григорьевич стал готовить операционной сестрой Лену Сабельникову, миленькую, но глуповатую, девушку. Она только что вышла замуж за Игарского прохвоста – Викулова (но респектабельного!). Он ко мне беспочвенно ревновал и внезапно приходил в корпус. Лена была уже «в положении». А операция предстояла срочная – назначена офицеру с трассы, по поводу резекции желудка (я тогда впервые воочию увидел странную беловатую опухоль, скорее похожую не на рака, а на осьминога). Началась операция – я даю общий наркоз, Лена, стоя рядом с отдельным, покрытым стерильной простынёй, столиком с разложенными стерильными инструментами, по отрывистым командам Виталия Григорьевича подаёт ему их.
Рана (полость живота) вскрыта, хирург останавливает кровотечение зажимами Кохера и накладывает лигатуры – перевязывает сосуды и салфетками промокает кровь в животе. Вдруг Лена теряет сознание (беременна!), падает на пол и, схватившись за край простыни, тянет за собой весь инструмент, который с грохотом падает на пол. Я помертвел от ужаса. Но Виталий Григорьевич не растерялся – фронтовой хирург (главный хирург Калининского фронта!) Мгновенные команды мне: «Ещё наркоз, считай пульс. Теперь вылей весь спирт в стерилизатор и туда – все инструменты с пола. Вставай и будешь ассистировать, подавай инструменты!» И операция продолжалась! Медсестра Лена лежала у моих ног… Больной зашит и отправлен в палату. Виталий Григорьевич был весь мокрый, ноги его уже не держали… А офицер выжил после «нашей» операции. Приходил благодарить меня. Но умер ровно через полгода – метастазы (Богданов предсказал ему именно такой срок жизни). Не могу удержаться, чтобы не повторить: какой же был великий хирург в маленькой, забытой богом, Игарке!