С трудом пытался разобраться в двух планах-схемах. Никого не могу и не хочу обижать, но рисовал или первоклассник или действительно охранник (интеллект одинаков!) Очень трудно привязаться, где большой лагерь, где нарядчиком был Ломинадзе? Я ведь был в нём. Я нашёл на плане волейбольную площадку, может, это и есть центр «моего» лагеря, так как действительно там была стационарная волейбольная площадка, которая никогда не пустовала. Приходили играть и солдаты. А когда увидели мою игру, то меня и ещё одного парня переодевали в солдатскую форму и возили на солдатские соревнования. До ареста у меня был взрослый спортивный разряд по волейболу. В лагере была на отшибе большая санчасть. В одном (не барачном!) здании была приёмная больных, процедурная (где я после ПГС стоял на уколах), больничка, кабинка заведующего Козловского (ксёндза) и комнатка-общежитие, где жили: фельдшеры Армо Арустамян, Виктор Головин, странная личность – латыш Виктор (стукач), очень приятный парень – старший санитар Павлик, и я. Ещё приходила вольнонаёмный фельдшер женщина, приятная и соблазнительная, я так и не понял, чья и для чего? Почти ничего не умела. Всю работу тянули Армо, Виктор Головин и я (без лишней скромности).
Ещё помню большой и хороший клуб, ходил туда на выступления Эдика Чекишева, он был главным в группе силовых акробатов (тогда были модны силовые «пирамиды»). Ещё бывал в бараке у Эдика, у них была отдельная укреплённая секция, где жил он и его друг Иван Куркин, зарубивший блатного. Жили они в окружении и под охраной хорошо сплочённой бригады Эдика. Ломинадзе был трусоват, и понять его можно – он с 16 лет скитался по лагерям. Лагерь был очень большой, на плане я его не нашёл. Помню кухню (снимал пробы), но её тоже не нашёл. Нашел ПГС, но он был больше, я ж на нём дежурил в медпункте. В зоне оцепления были строящиеся и уже отстроенные дома из бруса, в конце зоны – собственный дом десятника Алексея Прудникова (об этом Вам писал). Была кухня и даже со столовой.
Днём всегда все бригады получали вкусную горячую кашу (всегда пшённую с явным маслом! – повар был хороший). Всегда стоял бак с кипячёной водой, за этим я следил. Была большая локомобильная на 2 локомобиля. Ещё какие-то службы. Я ведь потом на эту бывшую ПГС ходил: там жила Нина Антоновна Данковская (какой замечательный человек!) и не менее достойный человек – прораб С.П. Шумяцкий! Перед ним очень виноват, но…
Нашёл на плане склады, какое-то время я жил в проходной этих складов, их «охраняя». Пристань, куда причаливал «Далдыкан», найти было не трудно. Где огромная конбаза на 50-60 лошадей? ведь недалеко был магазин, где я купил спирт на новый 1953-й год? В этом магазине я встретил Шумяцкого и Ломинадзе. Шумяцкий обрадовался и пригласил встречать Новый год, а Ломинадзе был суховат (а ведь дружили! и я его берёг в боксёрских спаррингах). Но он при всех его достоинствах и бесспорном поэтическом даре изрядно искалечен лагерем.
Общее впечатление от Ермаково: хаос, цыганский табор, где не было ни малейшей упорядоченности. Балки стояли так, как будто их кто-то горстью сыпанул с неба. Я ведь ходил по Ермаково, бывал у В.Г. Богданова, меня на ночь приютил Борис Бессмертный – ссыльнопоселенец. На конбазе я получил 2-х лошадей, на базе рулоны войлока, ещё у кого-то бывал в гостях, где-то с кем-то из вольных выпивал по любезному приглашению. Ничего на плане не смог найти. Даже относительно капитально отстроенные здания стоят вне всякой системы и плана. Табор он и есть табор (стойбище). Вместе с тем, в Дудинке явственно помню всё, где бывал и нашёл бы даже сейчас, разумеется, многое перестроено, а балки снесены. На развернутом плане Дудинки, нарисованном мною на 4-х склеенных листах и отосланном в Дудинку, в Таймырский краеведческий музей, обозначены даже все коровы и козы, жительствовавшие в 1953-1955 гг. в Дудинке, а в порту привязан каждый ленточный транспортёр, не говоря обо всех кранах и прочих службах. Может быть, это нескромно, но ведь именно так можно было для истории и увековечить Ермаково, оно того заслуживало! Почему власти Игарки и Туруханского района этим до сих пор не озаботились?
В «моей» зоне был большой магазин (даже не ларёк), я там после этапа со штрафной купил банку (800 грамм) явно запузырившегося зелёного горошка и с голодухи съел его весь сразу (ложка всегда с собой, она никогда не моется, только облизывается и вытирается о край телогрейки). Пиршество окончилось страшной резью в желудке. Где этот магазин на плане?
А вот в Игарке в лагерном ларьке помню: каменные пряники, вполне съедобная карамель, варенье – «Морковь в меду» (нечто несъедобное) и варенье «Лепестки розы в сиропе», некоторые покупали и, проклиная, выбрасывали, даже в лагере. «Фитили» доедали всё. И в заключение диалог Армо Арустамяна с больными на вечернем приёме:
- Доктор! Голова болит…
- Павлык! дай жёлтый таблэтка из бэлый бутылка.
- Доктор! Живот болит…
- Павлык! Дай бэлый таблэтка из жёлтый бутылка… и т.д.
Очевидно, до ареста он работал ветсанитаром (мой коллега по совхозу). Ксёндз Козловский приём никогда не проводил. Настоящий фельдшер был один – Виктор Головин. Игарская медицина была бы намного эффективнее, если б не капитан медслужбы Долик.
На схеме есть 2 зоны складов, на одних я дежурил, а на других «казнил» новые полушубки, валенки и ботинки, жёг новые подушки, когда стройку закрывали. Но которые из них продовольственные, а которые промышленные склады? Мне никак не определить. Я всегда плохо разбирался в картах. То, что видел сам, запоминал навсегда. Мелкие подробности, которые ещё в состоянии выдавать мозг, пока держатся в памяти, но они, вероятно, не столь существенны.
В Ермаково всё время я выходил производственным фельдшером на ПГС, о том,
какова была технология строительства (ПГС – постоянное гражданское
строительство) я уже описывал, это очень хорошие дома. На ПГС выходило бригад
20. Лагерь, в котором я был, тоже описывал, там нарядчиком был Сергей Ломинадзе.
Подъём обычно был в 6, может в 7 утра. Но работа начиналась точно в 8 часов.
Лагерники едят. Иногда пробу лагерной пищи снимаю я. А это уже 52-й год. Я не
могу точно сказать, что ели заключённые в бараках, потому что я был тогда
фельдшером, ел у себя, - пробу снимал, мне приносили. Еда в Ермаково в это время
была уже нормальная. Не было того ужаса, что в Игарке.
В Ермаково утром я не знаю, как кормили, я был на привилегированном положении, но явно лучше, чем в Игарке. Это было съедобно. Мы выходили в оцепление, ставили эти прекрасные брусовые дома, они бы стояли, наверное, сто лет, такая умная технология. Сваи забиты через вечную мерзлоту, сваи обработанные, на шипах нижняя обвязка, паровое отопление сверху шло в коробах. На моих глазах всё это строили. Я ходил по этому оцеплению: там руку порезали, а тут ногу придавило. Я бегал с чемоданчиком, я производственный фельдшер, передо мною заискивали, потому что вечером шёл на приём в белом халате. Я мог сказать: «Приходи вечером, я тебя освобожу». Днём с нами выходил повар, у него был дощатый закут, я заходил к нему греться, там был локомобиль – подавался пар, чтобы пробивать паровыми иглами для свай гнёзда в мерзлоте. У повара были мешки с пшеном, стоял титан, всегда был кипяток. Он варил и раздавал пшённую кашу. Вечером приходили в зону (в 8 часов съём), и бригады кормили. Голода в Ермаково однозначно не было. На штрафной (3-й лагерь) плохо, конечно, было.