Ритм стройки заставлял и лагеря подстраиваться под него – просто тупая подконвойная масса, безликая и многорукая рабочая сила, которую гонят утром на работу, а вечером с работы, не могла выполнить всех задач, а спектр их был огромен и разнообразен. Требовалось всё больше и больше бесконвойников, которые могли выполнять вспомогательные и необходимые работы за пределами зоны, самостоятельно.
Одним из таких бесконвойников на трассе от Ермаково, в 31-м лагпункте, был я, возчик на лошади. Зима. Шёл уже 1953-й год. Я любил отдельные поездки, т.е. нерегулярные задания, которые возникали вдруг, спонтанно. Сгорела пекарня рядом – я туда, возил хлеб (хоть и по морозу – 50 градусов). Надо было перевезти труп – вольнонаёмный десятник погиб на Туруханке (речка Турухан) – я привёз к зоне, чтобы его дальше там отправили (об этом см. вып. 2 – ред.). Однажды пришло распоряжение отвезти электродвигатель МЧ-2, вес – 200 килограммов. Мне его грузят в сани, везу на лагпункт. Один. Зима. Конь сильный, справляемся. Мне надо переезжать железную дорогу, а я на минуточку отвлёкся. Лошадь надо направлять строго перпендикулярно рельсам, тогда розвальни и перевалят. Закосил я! Двигатель сполз прямо на железную дорогу. Что делать? В одиночку двигатель не поднять. Вокруг лес, ваги нет. Лошадь-то с санями я перевёл. Вожусь вокруг тяжёлой железки, мокрый уже, надорвался. Вдруг вижу – дрезина идёт. У меня внутри всё похолодело. Дрезина идёт на полном ходу, а у меня лежит двигатель, на решение – считанные секунды. Я бегу вперёд, задыхаясь, буквально чуть не влепился в дрезину, дрезина встала. Машинист (естественно – мат): «… Что?» Я заикаясь: «Слава Богу! Я вас остановил. Слава Богу! Слава Богу! Двигатель у меня вывалился из саней. Двигатель. Пожалуйста, не гоните! Подъезжайте тихо, я его успею поднять». Он подъехал. Стал буквально рядом. Я корячусь вокруг движка, рву хребет, рук уже не чую, ну, не могу, сил уже нет! Сердце бьётся уже в висках, в горле. А водитель высунулся слева, материт меня, на чём свет. Мне надоело, я уже не выдержал: «Да … твою мать! Ну, вылези, помоги, ты же мужик! Я не знаю, вольный ты или зэка (я так и до сих пор не знаю). Выйди, помоги!» Он меня кроет матом. В это время открывается окно, высовывается человек, левое плечо – погон: подполковник. Он ему что-то сказал. Этот пулей вылетел, двигатель мы натянули на сани, я уехал. Дрезина ушла.
Приезжаю благополучно в зону. Меня вызывают к начальнику лагеря капитану Винокурскому: «Что у тебя там было? По распоряжению подполковника Сидельникова, замначальника стройки, тебе закрыт пропуск». Оказывается, это был Сидельников (Седельников?), заместитель полковника В.А. Барабанова. Вот и познакомился...
А я был бесконвойник - это 151% выработка, зачёты один день к трём. Это не общая масса, не 800, не 900 человек, не 1.200 (лагерные колонны не бывали больше 1.200; на 31-м ОЛП, где я был нарядчиком, по-моему, было 1.200, т.к. объём работ был большой: депо построили, огромный мост, я конями натягивал материалы туда).
И вот опять, к слову о нормальных офицерах на строительстве, об их расположенности, уважительном отношении к з/к. Капитан Винокурский спрашивает: «Куда тебя?» О! раз ко мне такое отношение: «Давайте в бригаду Козенко!» - «Да ты что?!» В зоне была бригада, которую возглавлял Борис Козенко – власовец, здоровый, огромный, жутко ненавидел советскую власть, у всех его бригадников – 25 лет. Побегов много у них было на материке, поэтому за зону их не выводили. В зоне они ремонтировали крыши из гонта (это так называемая финская стружка, финская дранка). Капитан продолжает: «Ладно, как хочешь. Как знаешь». Я прихожу к Борису, а он меня знал. Они летом белили бараки, я им привозил бочками известь. Только привезу им бочку, а они мне: «Санька, извести нет! Вези ещё». Ну а мне всё равно, сколько возить – зачёты-то идут. Больше груза – больше зачётов. А что они делали? Думаете, они красили стены кистью? Я привожу бочку, они наливают известь в вёдра. Один взмах ведра – и известь на стене расплывается: сколько пристанет, то и будет белым. К тому же лениво работали, особо не торопились и не утруждали себя. Я им: «Вашу мать, что ж вы делаете?!» - «А тебя, что е…т?» Представляете?! А мне что? Я вожу, мне записывают, сколько я привёз бочек. Кстати, позже, в Дудинке я снова встретился в лагере с Козенко. К нему приехала жена, рыбачка (они с женой из Астрахани), поселилась рядом с лагерем, ждала окончания срока. Приехала в Дудинку жена (врач) и к з/к Астаповскому, устроилась на работу по специальности. Это всего 2 случая приезда жён к мужьям на все 30.000 з/к! Как мало женщин в сталинские времена могли отважиться стать «декабристками»…
Вот в эту бригаду я и попал. С ними на крыше гонт подбивал. Начинаешь с краю, потом так и ведёшь ряды снизу доверху, до конька. Помню, солнышко яркое, март уже. Я на крыше крайнего барака: тут зона кончается, дальше идёт дорога. Мой бригадир возчиков Арон Немцов летит мимо на санях, стоя, у него лошадь Огонёк, я помню, чудный конь! И кричит мне: «Санька! «Ус сдох!». Что тут началось в лагере! Кто «ура!» кричит, кто шапки вверх кидает. Зона притихла, надзиратели ходили потерянные, начальство ходило потерянное.
- Санька! «Ус» сдох! - вот так наш лагерь, 31-й лагпункт, и узнал о смерти Сталина.
Прошла неделя. Вызывает меня капитан Винокурский, смеётся: «Иди, на вахте твой пропуск». Но пропуском я пользовался недолго.
Стали всех з/к куда-то отправлять, отправлять, отправлять, а лагерь начали заселять вот этими – «аля-улю». Их называли «Сталинские соколы», они действительно, стали разлетаться из лагерей, множа по стране грабежи и убийства – это и была первая Бериевская амнистия, когда выпускали всех, кто имел сроки до 5-ти лет. А кто имел до 5-ти лет? Только уголовники, политические-то – 10 да 25. Начали заполнять наш лагерь ворьём. В зоне уже всё пошло кувырком. Вызывает меня Винокурский опять: «Зону увозят, ты остаёшься». Ни хрена уха!
- Подбери себе бригаду плотников. Вы будете делать нары.
У нас-то вагонки были. Пришлось сбивать вместо вагонок нары и считать места. Воры не хотят себя обслуживать (когда они работали?!). Моих 30 человек, а их уже 600. Я взял себе несколько парней из своих: «Ребята, пахать не надо, просто всегда будьте за моей спиной». Уж мне ли не знать эти подлые номера: «подколоть», «выпустить кишки», «сделать мясо»... Воды надо принести – воды нет. Ворьё ропщет, скалится, а я говорю: «А чего вы? Жрать-то нечего будет. Я вам буду, что ли, воду носить? Вас 600 человек! Да на х… вы мне нужны! Вам никто не будет ни дрова колоть, ни воду таскать». Сами начали на себя работать.
И вот их начали отправлять. Прямо к зоне приходил конвой, их на баржу – и на материк, на материк. Под конвоем, конечно, их нельзя было выпускать – начинались грабежи. Они же расползались, как колорадские жуки.
Потом нас перевели в Ермаково. В свой день рождения, 8 августа, я отправил
родителям такое письмо (оно сохранилось): «Дорогие мои! Сегодня прибыл в
Ермаково и сразу же зашел в К.В.Ч., там были для меня 3 письма. Здесь формируют
этапы. Пробуду здесь дней 15-20, а потом два направления: или Норильск, или
Енисейск, куда вывезут, ещё много странствовать. Рад за вас и за ваше бодрое
настроение и надежды в отношении Москвы и меня. Правда, разрешите надежд ваших
не разделять, т.к. ни на грамм во всё это не верю. Тошнит от одного лишь слова
«помилование», и бесит выражение «честный переезд», ибо ишачил всё это время,
чтобы приблизить встречу с вами и чтобы просто забыться, ибо думать уже нет
никаких сил, а так проще – день отышачил, стиснув зубы, а вечером пришёл и
хватает лишь на то, чтобы дотащиться до столовой, а там - на нары и до
следующего утра. Если мой совет что-нибудь значит, то я вас попрошу очень в
Москву не ездить, т.к. это лишь трата денег и много обманутых надежд. Пошлите
письмо, и хватит, всё дело в 40 копейках. На всякий случай для письма сообщаю
свой послужной список: 1950 г. - благодарность зам. начальника строительства 503
Ганзаева за отличную работу фельдшером; 1952 г. - 2 благодарности с занесением в
формуляр за отличную работу нарядчиком на ЛП 31 стройки 503, от начальника ЛП
капитана Кузнецова; 1952 г. и 1953 г. - 3 благодарности за отличную работу
грузчиком и возчиком на тяжёлых работах ЛП 8 и ЛП 10 строительства 501, от
капитана Винокурского и, наконец, участие в слёте рекордистов производства
строительства 501 за среднегодовой процент 151 % на тяжёлых работах и
благодарность с занесением в личное дело по стройке от начальника 3-го отделения
строительства 501 майора Цфаса. Всё это, конечно, чушь, но чтобы вам было чем
мотивировать, напишите хоть это. Извините, что так скептически пишу обо всём
этом, но просто достаточно знаю случаев, когда люди ждали и надеялись, и после
этого было тяжелее возвращаться к реальному сроку.
О себе могу в заключение сказать, что здоров и чувствую себя хорошо и из вещей
ничего не нужно, а деньги посылать некуда просто. Поздравляю папу с успехами в
работе.
Непростительно, конечно, писать об этом в двух словах, предварительно
похваставшись о себе на 2 листа, но это хвастовство, ибо нехитрое дело таскать
брёвна, мешки и блоки для сборно-щитовых домов, и с большим удовольствием я бы
похвастался чем-нибудь иным, но…. Это всё, что мне оставлено судьбою. При
получении адреса пишите. Целую крепко. Обо мне не беспокойтесь, не больше, чем
через года 3, увидимся. (Подпись)».
Пришёл конвой и за мной. Приводит на берег. Стоит огромная баржа «Далдыкан»,
самоходка в 6 тысяч тонн водоизмещением. Лежат штабеля досок. Я со своей
бригадой строю нары в трюме. Строим быстро – доски хорошие, струганные, гвоздей
хватает. Мы собирали нары, как детский конструктор из готовых досок, по всему
трюму – двухэтажные нары. Параши построили. Я-то на барже уже плавал, на всю
жизнь параши те запомнил… Так что параши с помостами я сделал, по-человечески
чтоб людям было. И так мы провели суток двое-трое. Тут же, на этой
обустраиваемой для «путешествия» барже, и живём. Ночью спим, завернувшись в
огромный брезент, которым горловины трюма закрывают. Кормят – во! Хлеб, и
сколько хочешь жри рыбных консервов! Мы уже стали наглеть: не так банки
вскрывать, как обычно до этого – мы банки крест-накрест вскрывали, так быстрее:
отгибаешь лепестки, и рыба твоя. Из еды ещё, не помню, что было. Помню: хлеб и
гора вот этих консервов рыбных, небольшие баночки такие, вкусные – красная рыба,
то ли кета, то ли горбуша, наверное.
Через несколько дней показывается строй – мой лагерь весь, мой лагерь. Их, урок
– в трюм, а мы – там же, и где спали, в брезенте.
Таким образом, мы и отплыли в Дудинку, где я попадал в огромный лагерь. Когда я был ещё бесконвойником и когда мне сказали, что я буду бригадиром конвойной бригады, я сделал следующее. На вахте оставался мой ночной пропуск. Я спрятал дневной пропуск (зашил в одежду), пришёл на вахту и сказал: «Я потерял дневной пропуск». Это, конечно, ЧП, но в суматохе отъезда санкций ко мне применять не стали - так как на вахте есть ночной пропуск, значит, я не в побеге, а потеря дневного – ну, что ж, потерял так потерял…
И вот в Дудинке этот спрятанный дневной пропуск мне сослужил хорошую службу.