Этап прибывает в Дудинку – громадный лагерь. Я выхожу на берег, работаю в бригаде в порту, разгружаем пароходы и баржи (стройматериалы, товары, муку, соль и пр.), загружаем в трюмы медные листы с Норильского комбината (эти листы электролизной меди были с острыми, как бритва, краями и весили килограммов по 80). И снова я оказался в бригаде… Феди Протасова! Того самого бригадира, который спас меня в Игарке! Работал я со своими надёжными напарниками – Антоном Балайтисом и Стахом Плохарским. Встретил тут я и многих иных своих друзей по лагерям Игарки, Ермаково, 5-му, 6-му, 31-му, трассе. Антон Балайтис был крепким, мускулистым и абсолютно бесстрашным человеком. Верный в крепкой мужской дружбе литовский парень, он стал моим спутником во многих лагерях, моей уве¬ренностью в безопасности, когда он рядом. Антон и Стах феноменально сильные люди, всегда были в лагерях вместе. Но мне пришлось трудно: они оба были моими хорошими надёжными друзьями, но после неудавшегося побега Стаха, перестали разговаривать друг с другом, Стах не стал работать в паре с Антоном. Я работал в порту то с одним, то с другим, но это было мучительно. Стах не взял Антона в побег из Дудинки, потому что первый их совместный побег провалился (видимо, Стах стал потом подозревать Антона). Антон начал жутко пить. В конце концов, я устроил Антона в портновскую мастерскую, где он стал заправским мастером (а начал с того, что распорол рубашку и по её частям, как по выкройкам, сделал копии). Мне, например, Антон из двух зэковских кителей сшил хороший пиджак. А заведующий швейной мастерской, западный украинец Юра Бар¬чук, с которым Антон подружился, позднее сшил мне из солдатского одеяла куртку, в которой я и освободился.
Работая в порту, я получил второе сотрясение мозга. Работа тяжёлая, травмоопасная, но мне нужны были зачёты. Я стал искать пути.
Когда я был ещё нарядчиком на 31-м ОЛП, у меня в зоне был человек по фамилии ВаренИца. Он ремонтировал буквально всё, и, невзирая на то, что у него срок был 25 лет, его выпускали за зону. «Золотые руки» – движки ремонтировал, приёмники, даже, по-моему, автоматы охранникам. Короче говоря, когда я приезжаю в эту самую Дудинку, вижу – он уже на столбах в кошках, он уже делает громкую связь по зоне для начальника лагеря капитана Саракурса. Но он-то мой приятель! Я у него спрашиваю: «Ты ж у капитана в кабинете бываешь?» - «Да, бываю, «во!» мужик». - «Скажи ему при случае, что в зоне есть бесконвойник, который спрятал пропуск и на которого он может рассчитывать. Меня можно на любую работу. Я не подведу».
Проходит 2-3 дня, по радио звучит: «Зэка Сновского – к начальнику лагеря». (Авантюристы, ну что с нас взять! хотя «пахал» – 4 года зачётов). Я прихожу. Грузный, седой пожилой капитан: «У вас есть пропуск?» - «Да, у меня есть пропуск. Я его забыл сдать». - «Где вы работали?» Перечисляю: «Фельдшер. Нарядчик. Бесконвойный возчик», - всё кратко рассказываю. - «Ну что ж, принимайте баню, она у нас в провале. Посмотрим, на что вы годитесь. Тогда решим, что делать с вами дальше. Пропуск ваш будет на вахте». Я говорю: «Гражданин начальник, а я могу взять своих? В баню, кого я знаю, работяг?». - «Можете, я скажу нарядчику».
Баня грязная, страшная. Лагпункт огромный, несколько тысяч – ну, клоака, а не баня. Скоро освобождаться заведующему баней, я помню его – Степан Крутой. Он пропивал всё бельё. Передаёт мне дела: вот тут документы, вот тут… А где же бельё? Нету белья, всё! Всё пропил! Баню я принял. Набрал немцев, набрал латышей, «пашут» они – во! Баню отмыли, тазики шкуркой наждачной отдраили, сверкают (у меня уже налажен контакт с РМЗ – ремонтно-механическим заводом). Стены выкрасили в белый цвет. Вокруг ламп-двухсоток сделали проволочные каркасы, из марли абажуры. Марлю покрасили акрихином.
Баня засверкала. В бане потом было совещание начальников всех лагерей, расположенных от Дудинки до Норильска. Лучшая баня! Меня даже премировали. Но работа работой – в баню же надо воду возить. Для этого есть придурок, который садится на бочку 50 кубов, едет за несколько километров на водокачку, там заливает бочку водой. И имеет за это день к двум – наружные работы. Но когда дают паровоз (а я слежу, чтоб дали – мне ж нужно в баню воду завезти), и когда этот возчик нужен – его не найти. Он же бесконвойный: или он за зоной, или где-то у женщины. Я иду к начальнику лагеря: «Вы знаете, воду же я и сам могу возить». - «Да? Хорошо, вози». Я вожу воду. Выдача воды в бане стала неограниченной, а до этого – не более двух шаек на человека. Появилось больше мыла. Наладился вопрос со стиркой и починкой белья. Баня действительно стала образцовой.
Набрал я и новых прачек, практически все они оказались, так уж получилось, большесрочниками (опер мне ещё высказал: «Ты что это у себя фашистов развёл?», но поделать ничего не смог, т.к. баня уже была признана лучшей по кусту). Новые прачки - Степан Струбчевский, Паша Маркевич, Костя (не помню фамилии) и Чех (настоящий чех), которым я добился больших зачётов, трудились вовсю. Крепкие труженики, они отлично стирали лагерное белье. Самое смешное, что старшина роты охраны лагеря пришёл с просьбой стирать и их бельё тоже, так как в дивизионной вольной пра¬чечной «плохо стирают». Последовало распоряжение начальника лагеря: «Сновскому стирать». Стал старшина подбрасывать дополнительное мыло, появилась у моих ребят – моей опоры – махорка без лагерной нормы. В лагерях часто сочетается несочетаемое. С. Струбчевский, например, был начальником полиции в каком-то маленьком городке. Паша Маркевич в своё время выступал за футбольную команду ВВС, которую опекал Василий Сталин. На фронте Паша попал в плен, за что получил потом 25 лет ИТЛ. Часто шутил: «Ну, и что, разве хуже мне сделали? Я-то сижу в лагере, а вот вся моя команда – на том свете…» (как известно, самолёт со всей командой ВВС разбился по пути на очередной матч).
Как-то меня просит нормировщик лагеря Анатолий, старый опытный нормировщик, старый лагерник: «Слушай, ты в нарядах разбираешься?» Я говорю: «Разбираюсь». - «Вот, их мать, на арифмометре посчитали, вот смотри, выработали – столько, бригадиры клянутся, а им записали - вот. Иди, наряд переделай». Я говорю: «Схожу». Анатолию пропуск закрыли за сожительство (с вольной), из зоны-то он выйти не может. Пошёл я. Приношу ему другие наряды, веером раскладываю: 151, 151, 151 процент. – «Ну-у-у!». Он идёт к начальнику лагеря: «Пусть вот этот, - тычет в меня, - наряды собирает по Дудинке». Так я стал собирать наряды. Прежде бригады конвойные отрабатывали и наряды бригадирам сдавали, те передавали в контору, в итоге наряды подписывали явно заниженные. А я же бесконвойник, я вне зоны, я шёл спокойно в контору, разбирался, оформлял наряды как положено, и процент выработки не замедлил повыситься. Это было выгодно и для лагеря, и для бригад.
Рядом с зоной стояла моя цистерна, к ней присоединён насос. В дни завоза воды я выходил за зону, к этой цистерне, и по шлангу, через колючую проволоку, перекачивал воду в баню. Неподалёку стоял чудный маленький домик, в котором проживала семья ссыльного – бывшего архитектора г. Таллинна эстонца Адольфа Францевича Маннермаа. Однажды набрать ведро воды подошла дочь архитектора – Ютта, десятиклассница. Так продолжалось несколько раз. Познакомились. Я стал заходить к семейству Маннермаа домой. Хозяин, как истый интеллигент, всегда ходил в подтяжках. Его жена почти ни слова не говорила по-русски. У Ютты была школьная подруга по фамилии Стамболли, из семьи репрессированных (видимо, греков, их было немало в Игарке и Дудинке).
Семья Маннермаа была хорошо ко мне расположена. На имя Ютты я получал письма от своих родителей из Ленинграда. Она ходила на почту и отправляла мои письма тоже.
Таким образом, у меня было уже три работы, но всё вместе не тянет на день к трём. День к двум: банщик – полдня, вода – полдня, наряды – самодеятельность. А я когда наряды закрывал, то колесил по всей Дудинке, всё и всех знал уже. Рядом, недалеко от зоны, километра два, находился ДОЗ (деревообделочный завод). И понравился мне тамошний начальник – Александр Иванович Бабинец, бывший 2-й секретарь какого-то украинского обкома, чудом не расстрелянный. Милейший человек.
Я к нему: «Александр Иванович, возьмите на зачёты». - «Ну, что ж ты будешь у меня делать? Куда я тебя возьму? Да и работа у тебя есть…» - «А лошадь? Разве вам не нужно? Я ж вам пользу принесу». – «О, хорошая идея!» Представляете, как он в Дудинке нужен всем? ДОЗ – это же брус, лафет, вагонка, половая доска, дранка и т.п. Ну, просто до смерти, позарез нужен! Ему по разнарядке дают прекрасную лошадь – сын какой-то «Лидки», которая ещё, когда не было железной дороги, от Дудинки до Норильска 117 километров ходила. Я получаю лошадь, получаю телегу, я работаю. Жизнь делается – во! Если нужны деньги, я подваливаю на берег к тому времени, когда приходит пассажирский пароход. Инженеры грузят свои вещи, и я их везу на вокзал. На карманные расходы всегда есть. Но я не злоупотреблял этим – чаще брал продуктами, материалами на обмен и т.п.
Не раз в голове пробегали мысли: сколько же специальностей мне довелось за 2 года поменять в Дудинке, и как я немало «отпыхал»: был грузчиком в порту (получил сотрясение мозга), лебёдчиком на пароходах, «ухманом» (руководил разгрузкой трюмов), был штукатуром, маляром, бетонщиком на строительстве огромного гаража в г. Дудинке и бензохранилища, работал на ДОЗе на фрезерном и токарном станках, возил воду на железнодорожной цистерне (50 тонн) в мороз, сидя на ней верхом и т.д. и т.п. и, наконец, долгожданный конь и я – бесконвойный возчик по всей Дудинке!
Тогда-то я и познакомился с Валей Калабушкиной, вольнонаёмной – это закончилось детективной историей, и я лишь чудом избежал Коларгона, штрафного лагеря. Потом у меня появилась женщина, у которой был свой балок. Я ей помогал достраивать балок, то есть я уже чувствовал себя там как дома. Это была Аня Вакулина, старшая весовщица железнодорожного узла в Дудинском порту.
Однажды на улицах Дудинки я встретил… Эдика Чекишева, своего друга, бригадира в Ермаково! Он женился на местной женщине, директоре столовых и ресторанов. Несколько раз я ходил к ним в гости, сидели в милой, уютной обстановке. А один раз даже провели вечер в городском ресторане! Я был, конечно, прилично одет и ничем не отличался от горожан, но был всё-таки зэком, так что моё положение было сродни ситуации разведчика, находившегося в логове врага… Правда из нас двоих настоящим разведчиком был как раз Эдик, боевой офицер, орденоносец. Совсем недавно я натолкнулся в интернете на мемуары, в которых упоминалось, что в 1964 г. Эдика Чекишева взяли диктором на радио в Норильске. Оказывается, он остался там после реабилитации! А я всю жизнь думал, где же мой друг теперь? Я полагал, что он вернулся после лагеря к себе в Запорожье, где у него были мать и красивая жена (он показывал мне фото)…
Лагерь в Дудинке разделили пополам. Всю 58-ю вывели за 19-й пикет, за 2 км от
Дудинки. Начальником лагеря стал капитан Котляр. А Лагерь на 19-м пикете принял
капитан Арчиков Николай Григорьевич. Он доверил мне перевозить весь лагерь (у
меня сохранились и накладные по перевозке, я их передал после 2008 г. в
Дудинский музей). За хорошую работу – перевозку без потерь всего лагеря – был
награждён новыми резиновыми сапогами. Но завхоз лагеря Александр Жолнирский
сказал: «Выписывай 2 пары сапог, иначе – ни одной не получишь!»
(Более подробно свою дудинскую лагерную жизнь я описал в книжке «Выжить и
помнить», 2008).
Наступил день, когда меня вызвал начальник лагеря капитан Н.Г. Арчиков: «Слушай, я тебя хотел подать на досрочное, за хорошую работу. Но у меня приказ – всю 58-ю в Норильск». Потом я выяснил, что это был за приказ: да не просто в Норильск, всю 58-ю – «под землю». Под землю всю 58-ю! После смерти Сталина озверели. А после бериевских амнистий в лагерях и окололагерных посёлках вообще вся жизнь пошла кувырком. На местах воцарился произвол – каждый мелкий князёк в погонах творил, что хотел. Было восстание в Норильске, точнее, в Норильлаге, вы слышали об этом?