Глава YI. Двадцатый отдел

Филиал ОТБ в Молотовске — двадцатый отдел завода.
Известные специалисты — заключенные в годы войны (1941-1945 гг.)

Впадая в Белое море, река Северная Двина растекается несколькими рукавами. Никольское устье отклонилось на запад от Архангельска километров на шестьдесят. Здесь река обтекает небольшой остров Ягры. На острове, в начале тридцатых годов создали Ягрынлаг для заключенных, согнанных сюда для постройки у реки судостроительного завода и на прибрежных болотах — нового города.

К 1939 году лагерь разросся. Возникли первое и второе отделения лагеря на левом берегу реки. Значительная часть болот была зарефулирована речным песком. На ней появились первые жилые здания, коммунальные постройки и коммуникации города. Подвели железную дорогу. Ускоренно возводились цехи завода.

Тогда же начался принудительный перевод на завод рабочих и технического персонала с родственных предприятий, что было предусмотрено правительственными распоряжениями.

Город назвали Молотовск, по имени одного из приспешников Сталина.

Для помощи в техническом освоении завода была привезена туда, из состава Особого технического бюро в Болшевской спецтюрьме, "молотовская группа" — семь заключенных судостроителей — и отобранные в Бутырской тюрьме в Москве шесть заключенных других специальностей.

В дальнейшем, уже в Молотовске, группа выросла до двадцати девяти человек, тоже известных судостроителей, машиностроителей и других специалистов, выисканных в многочисленных лагерях страны.

В ночь на 10 августа 1939 года арестантский вагон с нашей группой подошел к месту будущего вокзала города. Выглянувший в окно А.Р.Эппель, бывший заместитель начальника цеха Ленинградского Балтийского завода, одессит, удивленно воскликнул: "Снег? Ну, братцы, здесь вы помидор не покушаете!" Действительно, ожидать тепла здесь, вблизи Полярного круга, было фантазией, в чем мы убедились за шесть лет последующей жизни.

На грузовике отвезли нас на "новоселье" в Ягрынлаг, обычный лагерь для заключенных — приземистые бараки с запахом нечистот и карболки, проволочные в несколько рядов заграждения. Посреди лагеря — место, огороженное высоченным забором, скрадывавшим все то, что за ним находилось. Стало быть, это спецтюрьма для нас, тюрьма строгого режима без свиданий, без передач и переписки. В ней, кроме нас, привезенных и охранников — никого. Для хозяйственного обслуживания начальство вызывало заключенных, находящихся в лагере.

Итак, со следующего дня — на завод, на работу. В структуре завода группе дали название: "двадцатый отдел". Курировал его майор НКВД Андрощук, молодой человек с намеками на техническую грамотность. Руководство группой взял на себя Александр Лазаревич Константинов, бывший помощник главного конструктора ЦКБ-2 (подводного судостроения), авторитетный инженер-кораблестроитель.

В первоначальном составе группы были бывшие четыре главных инженера заводов, два начальника КБ, пять начальников и заместителей начальников крупных цехов и два военных инженера — весьма квалифицированный состав. В дальнейшем группа пополнялась такими же специалистами.

Завод находился от лагеря довольно далеко. Нас возили на работу и обратно в служебном автобусе (чтобы нас никто не видел). Езда занимала в день до полутора часов, рабочий же день обычный для заключенных, — десятичасовой.

На заводе наш отдел поместили в здании, обособленном от заводских служб, чтобы мы не общались с "вольными". Вероятно, по этой причине нам вменили функции консультантов, получающих через нашего руководителя запросы с завода и отвечающих на них через того же руководителя.

Вскоре обнаружилась непригодность такого метода помощи. Для решения многих задач требовалась прямая связь с работниками завода и возможность выяснения обстоятельств на месте работ. Тогда наших охранников переодели в гражданскую одежду, а нашу лагерную заменили на рабочие спецовки. Разрешили общение с работающими на заводе людьми, а также посещение на нем всех цехов и контор, но при обязательном сопровождении каждого из нас переодетыми охранниками. На недоумение недогадливых людей, почему от нас ни на шаг не отходят какие-то люди, мы должны были называть их своими секретарями. Эта "хитрость" энкаведешников скоро стала общеизвестной, но сохранялась на все время нашего нахождения на заводе.

Проходили дни. Мы привыкали к новой обстановке, ближе знакомились друг с другом. Заметной была разница в общей и профессиональной образованности и воспитанности между инженерами дореволюционной и нами, инженерами советской выучки. Особенной была их способность ценить и с пользой использовать служебное и личное время. Каждый из них был инженером высшей квалификации, постоянно поддерживал и пополнял свои знания. Все они свободно владели несколькими иностранными языками, в том числе классическими — латинским и греческим, понимали искусство, любили музыку и сами хорошо играли и пели, развлекались играми, доступными для понимания лишь интеллектуально развитым людям (например, шахматы, винт), были спортсменами. Так, например, время езды на автобусе на работу и с работы использовалось ими для шахматной игры "вслепую". Участвующие в ней, не пользуясь досками, всю игру до конца партии держали в голове, не записывая, а сохраняя в памяти расположение фигур на время прекращения игры, то есть до следующей поездки.

Трудно было поверить такой способности запоминания и мы, сделав из картона вертикальную доску с прорезями для вставки плоских фигур, следили за игрой, но подвоха не обнаружили.

Обычно вслепую играли Константинов, Разумов, Либель и Мамашин. Все они соответствовали вышесказанной характеристике специалистов, но о некоторых необходимы дополнения.

Дедушка А.Л.Константинова был знаменитым в девятнадцатом веке военным инженером, фортификационные сооружения которого сохранились доныне в Севастополе и в Николаеве. Он — "отец" применения ракет на военно-морском флоте, изготовлявшихся в Николаеве на им же построенном ракетном заводе.

Владимир Васильевич Разумов, некогда бывший военно-морской атташе России в Англии, до ареста работал в закрытой организации ЛенГИРД, где удалось кое-что достичь в ракетостроении. В частности, "Катюша" родилась там, в казематах Иоанновского равелина Петропавловской крепости. Но Сталину всюду мерещился саботаж и он пересадил всех гирдовцев.

Открыт ли уже музей в равелине, реставрация которого велась в семидесятых годах? Именем Разумова теперь назван один их кратеров на Луне, что утверждено Академией Наук СССР и соответствующей международной организацией.

Как-то я увидел, что Владимир Васильевич читает книгу, напечатанную незнакомым мне шрифтом. Моему удивлению не было предела, когда он пояснил, что читает на древнефарсидском языке поэму и воспроизвел красоту ее звучания.

В.С.Мамашин — крупный военный инженер-электрик. После реабилитации он остался работать в Молотовске на заводе. Будучи в 1966 году там в командировке, я встретился с ним. Он ослеп, но под его диктовку жена написала книгу о прожитом и пережитом. Едва ли его труд был опубликован. Не то было время.

В спецтюрьме для отдыха ничего не было. Во дворе ни деревца, ни травки. Лишь одна протоптанная дорожка в клозет оживляла панораму двора.

Содержали нас в Яграх недолго и перевели в спецтюрьму при втором участке лагеря, находившегося в непосредственной близости от завода. Это была более вместительная тюрьма с камерами на 2-3 койки в каждой. В ней была раздевалка и комната, в которой можно было посидеть и почитать, что создавало некоторое удобство в жизни.

В числе пополнивших наш состав сюда были присланы: главный инженер Харьковского тракторного завода П.А.Альбов, главный инженер треста "Югосталь" А.С.Точинский, главный строитель крейсера "Киров" В.Л.Бродский, главный инженер Таганрогского порта и мастерских А.Н.Декористо, начальник доков Николаевского судостроительного завода А.М.Свирин и другие.

Постепенно определялись назначение группы, условия ее работы и отношений с персоналом завода.

Бывший главный инженер Николаевского, а затем Севастопольского завода К.Э.Кольбе помогал организовать постройку лидера эсминцев проекта 30.

Бывший начальник КБ Николаевского завода имени 61-го коммунара Н.В.Гавриленко с несколькими помощниками переработал все чертежи "Большого охотника" за подводными лодками с клепанного варианта (проект 122) на сварной вариант (проект 122а), что удешевило стоимость и сократило срок постройки.

Так работал каждый подневольный труженик. Что их вдохновляло к творческому, бескорыстному труду, забывая о своем бесправии, о невозможности помочь себе и своим близким в постигшей их горькой участи? Не материальные стимулы, не надежды на очищение от возведенной на них лжи и подлости, не вера в возможность справедливости, а привычка к повседневному творческому труду, душевная удовлетворенность от ими сделанного.

Это поддерживало их работоспособность при понимании того, что в обществе, к сожалению, настойчиво внедрялось разделение граждан на лучших и худших, определяемых незаслуженно по чьей-то приязни и неприязни, по произволу, что политика "кнута и пряника" стала государственной политикой, позднее провозглашенной Сталиным: "Кому пироги и пышки, кому шишаки и шишки".

В начале 1940 года ко мне на свидание приехала жена (единственный раз за десять лет), вышедшая из Владивостокской тюрьмы после двухлетнего заключения без следствия и суда. Сколько мытарств, лишений, обид и оскорблений пришлось ей испытать в Москве и Молотовске для получения двухчасового свидания в присутствии тюремного надзирателя? Но она убедилась, что я остался жив в той лотерее жизни и смерти, разыгрываемой по усмотрению лиц, узурпировавших Советскую власть.

И вдруг неожиданно грянула война, к которой готовили страну двадцать лет. Для нас она объявилась тем, что утром запретили выходить из камер, затем на вышку против барака установили "Максим" — пулемет, дулом направленный в окна барака. Среди дня нам приказали выйти в коридор, где уже с оружием стоял весь состав охраны тюрьмы. К ним обратился начальник тюрьмы, а мы, очевидно, должны были запомнить сказанное им.

Он говорил о подлом нападении на нашу страну и о достойном уроке, который Красная Армия даст врагу, о повышении бдительности и немедленном пресечении любого непослушания со стороны заключенных.

На следующий день нас снова вывели на работу. День начался с инструктажа с участием администрации завода. Было сообщено нам, что в связи с войной каждый из нас назначается на штатную (без зарплаты) руководящую должность по обеспечению армии всем необходимым, с подчинением нас во время нахождения на заводе его администрации и, конечно, при наблюдении за нами тюремной охраны. В остальном мы, как и прежде, оставались заключенными в тюрьме.

Были даны конкретные поручения. Бывшему главному инженеру Балтийского завода М.С.Розенфланцу поручили организовать изготовление красноармейских котелков для пищи. А.М.Гладуна обязали возглавить работу по созданию поточности в производстве снарядов в механическом цехе. Мне дали задание обеспечить изготовление образца цистерны для автозаправщика и, после утверждения его военной приемкой, построить 1500 таких цистерн.

И так — каждому заключенному из 20-го отдела.

Непосредственные военные действия в Молотовске не ощущались. Иногда в отдалении виднелись бомбардировки "зажигалками" города Архангельска. За всю войну к нам один раз залетел фашистский самолет, сбросивший бомбу, разорвавшуюся в болотах.

Непрерывным потоком уходили от речного причала железнодорожные составы с ленд-лизовской помощью вооружением и продовольствием, доставляемыми караванами судов из Англии.

Были единичные случаи ремонта судов, поврежденных немецкой авиацией. Так, к заводскому берегу подвели танкер "Азербайджан", в который попала бомба. На совещании у директора завода начальник КБ завода заключенный Н.В.Гавриленко высмеял установление срока ремонта в несколько месяцев. Он считал возможным выполнить ремонт в недельный срок.

Возглавив ведение работ вместе с мастером Н.К.Шипуновым, круглосуточно работая с бригадой рабочих, на пятый день закончили ремонт.

Последующие четыре военных года были годами чрезмерной, иногда нечеловечески напряженной работы полуголодных, измученных вольных и нас, невольных людей.

Через несколько месяцев после начала войны в Молотовске было так голодно, что в заводской столовой всем (и нам, зекам) на обед давали щи из крапивы, которую срезали на пустырях вблизи завода, а после одиннадцатичасового обязательного рабочего дня (8 часов урочных и 3 — сверхурочных) — по одной салаке (рыбешке), поджаренной на гидрожире.

Вследствие такого питания люди засыпали, стоя у станков, и падали от истощения.

Тогда же на завод стали прибывать эвакуированные из Николаева. Многие из них заняли руководящие должности в заводоуправлении и в цехах.

Вот некоторые лица: Задорожный, Е.М.Горбенко, Л.Шабатовский, И.Розенблит, Ванштейн, Маляров, Радунский, Л.П.Фомин, Г.И.Мироненко, М.И.Львов, И.И.Катков, Г.Пасечный, Лось, Дашевский, братья Селезневы и другие.

Местные же начальники растерялись в создавшейся обстановке, были нерешительны, безынициативны.

После изготовления бензоцистерн меня назначили заместителем начальника вновь организуемого минно-трального цеха.

Вот такое состояние я застал в "цехе".

В пролете главного механического цеха сдвинули в круг несколько верстаков, на деревянном полу разожгли костер и, греясь у него, несколько человек что-то пилили в тисках. Начальник цеха не мог вразумительно объяснить, что предстоит делать и как делать. Он не понимал, с чего надо начинать.

Имея опыт организации новых цехов (так называемых площадок на Дальзаводе), я взял инициативу в свои руки — облюбовал недостроенное здание склада у электростанции, П.А.Альбов составил схему расположения станочного оборудования, я — планировку всей производственной и служебной площади цеха (все это в течение нескольких часов) и добился замены не оправдавшего себя начальника цеха Костюка.

Начальником цеха по совместительству назначили главного технолога завода Е.М.Горбенко. Его роль была фиктивной, позволявшей мне работать самостоятельно. За одну ночь было перевезено в здание склада все, что имелось в цехе.

Через два месяца в этот цех (ему присвоили № 8) приходили руководители других цехов, чтобы посмотреть, как в нем было светло. Тепло и чисто. Цех обогревался теплой водой от электростанции. Во время воздушных тревог окна немедленно закрывались ставнями. Каждый работающий в цехе знал свои постоянные обязанности и исполнял их без дополнительных команд. Все успешно работали.

В таком состоянии сдал я цех другому руководителю, в связи с переводом меня в строители судов проекта 122а.

Живым людям (в том числе и зекам) для производительной работы нужен и отдых, отдых в других условиях. В лагерях этим занимались КВЧ (культурно-воспитательные части), организующие концерты самодеятельности. Нас также водили на них во второй участок лагеря. По дороге к лагерному клубу, на громадном щите, на видном месте читали такие объявления: "Рассмотрев случаи саботажа заключенных, следственная тройка постановила расстрелять... (указывалось 10-15 фамилий)". Это в дополнение ко многим умиравшим от истощения, простуды, надрыва на работе.

За первые два военных года число заключенных на участке сократилось в десять раз. За малейшее непослушание строго наказывали и нас, работников ОТБ. За замечание охраннику, чтобы во время обеда он не торчал около меня, я получил 15 суток карцера, в котором было холодно, на день выдавали 300 граммов хлеба без приварка и только на пятый и десятый день дали по миске баланды. Для меня это был урок и пример для других.

Время в тюрьмах тянется томительно-медленно и быстро, потому что однообразно.

А.Н.Декаристо, наш Ахиллес, был очень образованным и талантливым человеком. То небольшое время, которое оставалось нам для отдыха, он использовал для самосовершенствования, увлекая и других лиц. Под его руководством, занимаясь вечерами, мы изучали английский язык, настолько, что свободно читали и понимали не только газету "Москоу ньюс", но и художественную литературу. Им же был создан наш "камерный" струнный оркестр, инструменты для которого сделали сами по эскизам Ахиллеса, а затем играли пьесы по нотам с партитур, написанных им же по памяти. В прошлую же отсидку, в 20-х годах, он руководил хором заключенных.

В нем одном таилась академия знаний.

Главным строителем судов-охотников был В.Е.Фомин (из Ленинграда). Он решил из намеченных к постройке пятнадцати судов форсировать постройку только главного "Штурмана", а потом по очереди всех остальных.

Мне поручили руководство корпусными работами. На одном маленьком кораблике главный сосредоточил шесть строителей, мешавших друг другу. Рабочий день Фомин начинал с проверки плана работ, заданных строителям на текущий день, а заканчивал его проверкой выполнения за истекший день. Сам он на судах не появлялся, все разглагольствования сводил к общим умозаключениям, парализующим инициативу и активность подчиненных.

С нескрываемым раздражением за плохую организацию работ, дотянув до сдачи первого корабля, я заявил главному инженеру завода П.Фролову о невозможности дальше так работать. Я просил оставить Фомину с его многочисленным аппаратом второе и третье судно, а остальные двенадцать поручить мне, с двумя помощниками и двумя техниками, подобранными по своему усмотрению. Не без колебаний Фролов согласился. Помощниками моими стали: И.А.Шкет — заключенный из Дальзавода, В.Вилунас — студент, эвакуированный из Ленинграда (впоследствии начальник одного из ЦКБ), И.М.Савченко (впоследствии главный инженер этого же завода) и Лена Чистякова, как техники, занимались обеспечением работы деталями, изготовляемыми в цехах.

Построив свою работу так, чтобы рабочие были обеспечены всем необходимым, не гоняясь за каждым из них — доверившись их желанию работать — мы достигли одновременной успешной работы на всех двенадцати судах.

В этом мы убеждались, выслушивая доносившиеся из соседней комнаты слова Фомина, "разносившего' своих сотрудников: "Вас целая орава на двух судах, а рядом два зекушка управляются на двенадцати и работа у них кипит, а у вас еле копошится".

Среди его строителей были опытные специалисты, например, будущий директор Балтийского завода Я.Кузнецов.

За каждый сданный Военно-Морскому флоту "охотник" предусматривалось награждение орденами Красной Звезды или Отечественной войны II степени двадцати пяти человек, работавших на нем. На своих подчиненных я сам, как руководитель, представлял списки для награждения. А меня и Шкета, как заключенных, к наградам не представляли.

На каждом судне работал один и тот же немногочисленный состав людей и поэтому каждый из них был награжден несколько раз. Помню обращение ко мне Вилунаса перед очередным награждением: "У меня уже три «Звездочки». Дайте орден Отечественной войны",

Война заканчивалась. На море улучшилась обстановка для караванов, доставлявших по ленд-лизу (договору) из Англии вооружение и продукты питания. Создалась возможность ремонта кораблей, конвоировавших караваны.

К стенке завода пришвартовался гвардейский эсминец "Гремящий". Его ремонт возглавил Селезнев, а меня и Шкета включили прорабами в его группу. Мы опасались неприязни к нам, заключенным, со стороны гвардейцев-моряков, а вышло наоборот.

Старший механик корабля пригласил нас к себе в каюту, познакомил с офицерами БЧ-5 (машинная команда), с которыми предстояло встречаться при ремонте и, понимающе обещал нам помощь со стороны команды. Но мы смогли поработать лишь на демонтаже в начале ремонта, так как летом 1945 года нашу группу ОТБ перевезли в Ленинград.

Незадолго до отъезда в Ленинград судьба преподнесла мне еще одну горькую пилюлю. Из Новороссийска от начальника Эпрона (экспедиции подводных работ особого назначения) адмирала Крылова поступило через НКВД требование направить персонально меня в его распоряжение для участия в подъеме со дна моря лидера эсминцев "Ташкент", утонувшего во время войны. Крылов знал меня по моему участию в операции снятия с камней и докования подводной лодки "Щ-103" Тихоокеанского флота.

Начальник тюрьмы среди рабочего дня отозвал меня с работы и велел приготовиться к отъезду. Но директор завода С.Боголюбов, ссылаясь на мое участие в ремонте эсминца "Гремящий", через Москву добился разрешения заменить меня другим лицом. И меня, уже выходящего из ворот тюрьмы, вернули в завод.

После успешного подъема "Ташкента", участвовавших в этом заключенных, освободили из-под ареста и они дожили свою жизнь без повторных репрессий.

Я же тянул лямку еще многие годы.

На оглавление Предыдущая Следующая