Глава XI. Этап по рекам и село Богучаны

По Енисею и Ангаре.
Богучаны.
"Работал, работал — денег не нажил".
Каковы они, сибиряки?

Итак, под конвоем с Красноярского железнодорожного вокзала на пароход, а на нем — вниз по реке Енисею, визуально и физически изучать географию просторов России.

На пути — Казачинский порог, который миновали не своим ходом, а осторожно спуская пароход на тросах, потравливаемых с лебедок, закрепленных на донных якорях — там очень быстрое течение. А затем пристали к Стрелке, где Ангара вливается в Енисей. Неподалеку — Предивинская верфь. Туда в 1948 году, прямо из тюрьмы после окончания десятилетнего заключения, был сослан Н.В.Гавриленко — николаевский кораблестроитель. На Стрелке нас пересадили в "илимки". Это большие палубные лодки, человек на тридцать каждая. Их три штуки, "возом" за катером пробуксировали вверх по реке Ангаре.

Ангара, вырвавшись из Байкала, стремительно несла свою холодную, чистую, на редкость прозрачную и вкусную пресную воду. Ниже Братского Острога, где когда-то в ссылке жил поп Аввакум с братией, находились непроходимые пороги, а затем река текла спокойнее. Здесь-то, позднее, построили город Братск и гидроэлектростанцию. Село Богучаны, куда нас везли, приткнулось к берегу Ангары на полпути от Братска к Енисею среди тайги, окружавшей его на сотни километров.

Жарко летом в Сибири. В "илимках" тесно, душно и голодно. Мы в них уже две недели. Кормят нас соленой рыбой и хлебом. Воды же — вволю: она за бортом "илимки".

Однако — приехали. Высадились на левый берег. Начальник конвоя напутствовал нас так: "Вот тут и живите! Из села — никуда! Идите в колхоз, не то устраивайтесь сами. Каждую среду чтобы все — к "оперу", как часы! (то есть на проверку к оперуполномоченному НКВД). Поначалу выдадим вам по пайке хлеба (то есть дневной паек). Теперь вам скажет председатель колхоза, а у меня все".

Председатель объявил, что в колхозе дают до килограмма хлеба за трудодень, а с жильем надо устраиваться самим. "Мужиков в селе-то нет. Перебили в войну. А бабам нужны работники, вот и распределяйтесь".

Мой сосед по шеренге — бородатый учитель — рассуждает сам с собою: "С колхозом повременю, успею". Я так же решаю. Отходим в сторону и направляемся в село. Спрашиваю: "Что будем делать?" Отвечает: "Поглядим".

Село районное, добротное. Избы — пятистенки, огорожены плетнями и заборами. Всюду чисто и порядок. Из всех сил трудятся женщины, чтобы был порядок. "Были и пряхами и ткачихами. Умели — иглой и пилой. Рубили, возили, копали" (почти по М.Исаковскому). Кое-где вывески: "Райрыболовпотребсоюз", «Линейная контора Управления Малых Рек", "Детдом", "Промкомбинат". Заходим в него. Там работает кузнец. Напрашиваемся в помощники. Отказывается, управляется сам. Пошли дальше. Женщина у избы пыталась выправить покосившийся забор. Помогли. За то она нас покормила картошками. Переночевали под открытым небом на верстаке у какой-то мастерской. Постель — ватник зека; это все мое имущество и на плечи и под бока. Лежа рассуждаем — народ здесь строгий. Все умеет, все делает сам. Самостоятельно нам не прожить.

Поутру товарищ ушел в колхоз. Я — на берег реки, к линейной конторе. Но она была на замке, без признаков ее деятельности. А над головой летают столбы мошкары — гнуса. Она уже забралась под одежду и беспощадно жалит. Да как больно! Спасаясь от ее укусов, раздеваюсь и погружаюсь в холодную Ангару. С облегчением вздыхаю. А как же дальше?

С берега кричит какая-то старуха: "Ты, мужик, стало быть, нездешний — непутевый. Рубаху-то в штаны не заправляй. Штанины выпроси и из сапогов. Рукава не застегивай. Пусть на тебе все болтается, вишь, мошка-то ползет под завязанное. А сетку на голову я тебе, поди, дам. Рукавицы-то схлопотай сам. А пока принесу сетку, сиди в воде". Обрядившись так, как она наказала, стал я комарам недосягаем. Так летом одевались все — и женщины и дети. Спрашиваю женщину о линейной конторе. Поясняет: "Энта контора — просто так, никого в ней нету. Иноди что привезут, тоды сторож в ней прячет, пока хозяева не заберут".

Вот неудача! Придется идти на пропитание в колхоз. Пришел. Записали. Наставляют: "Отвели вам, присланным, пустую избу. Живите там, пока вас бабы не разберут. Есть топчаны, тюфяки, а завтра — к правлению и на работу. Вечером — получать хлеб за день".

Поутру меня определили убирать хлеб на поле, вместе с другими. А поле здесь же, рядом с околицей. За полем — сразу тайга, лес — еще почти нетронутый людьми. Глядя на меня, смеялись колхозницы, да и ссыльные из деревенских. Складывать колосья в скирду не могу, ездить на лошади не умею — она меня не слушается. Незнаком мне крестьянский труд. И голову гложет мысль: "Что же я пошлю домой, куски получаемого хлеба?" Снова хожу по селу в поисках работы, у реки двое дюжих мужчин-ссыльных ворочали бревна. Стал помогать им. Узнаю, что они подрядились собрать дом, перевезенный разобранным из другого села. Приняли меня в компанию, условившись, что из каждого заработанного рубля я получу 20 копеек, а они вдвоем 80 копеек, как мастеровые. Проработал с ними три недели. После возведения и конопатки стен моя помощь стала ненужной. Я снова остался без работы.

Со сменой работы менялись и места ночлегов. Ночь прожил в колхозном общежитии. Работая на постройке дома, определился жить в "гостиницу" — сельской ночлежке. Большую избу разгородили тонкими невысокими перегородками на клетушки с топчанами, сдаваемые только для ночлега. Любой звук в клетушках был слышен всем проживавшим, мешая отдыху и сну. Но более того сну мешала сельская молодежь, собиравшаяся гулять на дощатой площадке у ночлежки. Светлые ночи напролет, под гармошку, выбивали они каблуками переплясы, сибирскую польку и пели песни, вынуждая жильцов терпеть этот шум.

Запомнились некоторые события из жизни в "гостинице". Как-то из тайги выехала группа всадников — женщин, человек пятнадцать. У нескольких за плечами карабины, одеты все по-мужскому. С ними навьюченные лошади и мужчина-коновод. То была женская геолого-изыскательская экспедиция, выбиравшая место для Богучанской ГЭС, строительство которой началось на тридцать лет позднее.

Большинство живших в ночлежке ссыльных были грузины. Не в пример нам, русским и украинцам, они были дружные, внимательные друг к другу. В деньгах они не нуждались. Вероятно, их поддерживали из дома.

Позднее мне удалось поступить работником в детский дом. Там же мне отвели комнатушку с койкой. На вопрос о зарплате ответили так: "Сколько полагается, столько и получишь. Кушать будешь со всеми, а делать все то, что заставят". Условия кабальные, своевольные, но все же определенное обеспечение жильем и питанием. Полная подчиненность завхозу дома: в любое время безотказно делать все, что заставят. Подметать двор, колоть дрова, разгружать то, что привезут, ремонтировать сломанное и т.п.

Наиболее памятна мне перевозка коров с летнего выпаса, что находился на противоположном берегу реки. Было это так: завхоз запоздал с перевозкой. По реке шла шуга (образующийся лед). За катером подвели к берегу "завозню" — беспалубную "илимку". Меня на нее поставили "на правило" — рулевым. Переехали реку и, погрузив несколько коров, возвращались обратно. На подходе к берегу заглох мотор катера и его вместе с илимкой стало сносить по реке. Мотор на катере "чихнет" и снова заглохнет, и так несколько раз.

Стоя на корме с "правилом" в руках, одетый в ватную одежду и валенки, задумавшись отвлекся, а мотор вдруг заработал, катер рванул буксиром илимку, развернувшуюся поперек реки, резко повернул "правило", которое сшибло меня за борт в ледяную воду. Как я не выронил из рук правило! Изогнувшись под моим весом, оно, резко выпрямившись, выкинуло меня на илимку, вскоре приткнувшуюся к берегу. Безудержно помчался я к детскому дому, сбросил с себя все мокрое, растирался, приседал, бил себя, чтобы согреться. Купание в замерзающей воде прошло для меня безболезненно.

За проработанный месяц из моего заработка вычли деньги за квартиру и питание — из полученных нескольких рублей я снова ничего не смог послать семье.

Снова сменил работу. Нанялся рабочим в райрыболовпотребсоюз. Эта организация на селе — что кулак-мироед. Монопольно покупала и продавала, разрешала и запрещала ловить рыбу, бить зверя и птицу, использовать общественное как свое собственное, в особенности лошадей и подводы.

Мне и другим рабочим полагалось рано утром быть во дворе завхоза и ждать поручений. Их было много, всяких: срубить несколько деревьев и привезти их из леса, вручную сгрузить с палубы баржи грузовые автомобили, с риском опрокинуть их в реку. Как-то поручил завхоз захватить лом и идти в сельмаг. "Круши пол в этом месте!" Ломаю. Под полом лежат кучи елочных украшений, платков, чулок. При очередной ревизии магазина обнаружилась недостача товаров и завмаг, не зная за собой вины, догадалась, что магазин обкрадывали крысы, о чем и был составлен оправдывающий ее акт.

В глуши леса, в глинистом месте находился кирпичный "завод" потребсоюза. Это лишь две ямы. В одной копали и месили глину, в другой делали и обжигали кирпичи. У ям — избушка для сторожа, охраняющего сделанные кирпичи. Туда, сторожем, меня послали на несколько недель.

Непривычно и интересно горожанину жить в лесу. Никаких обязательных занятий. Все время уходило на собственные нужды. Из ручья принести воды, собрать ягод, грибов, сварить суп "со пшанцом и картошками", привезенными с собой из села, а также поесть и поспать. По возвращении на село определили меня мастером на ремонт зимующих на берегу нескольких деревянных катеров и барж. В мое же заведывание дали столярную мастерскую на два человека и личный состав плавучих средств, находящихся в ремонте. Установили мне жалованье в 45 рублей в месяц. Рассчитываю, что если на себя буду расходовать 15 рублей в месяц, то тридцать рублей семье будут уже ощутимой помощью.

Поселили меня в маленькой избушке с одним оконцем. В свободный день надраил добела пол (они у всех некрашеные), вымыл стекла, истопил печь и заметил, что кто-то заглядывает в окно. Вышел и увидел женщин у окна. Им было в диковинку, что мужик занимается бабьим делом — мойкой, уборкой.

В погожий, но уже морозный день, прогуливаясь, вышел за околицу села. В поле отдельно и группами женщины копали картофель. Поинтересовался и выяснил: в колхозе некому копать картошку, вот и разрешили копать всем, кому она нужна. Не то пропадет в земле.

Расспросили меня, как живу. Удивились: "Почто доселе ни к кому не пристал? Сходил бы к такой-то. Она супроводит тебя к родственнице, муж которой не вернулся с войны".

Призадумался. Если жить в одиночку, то нужно обзаводиться хозяйством — топором, пилой, ведрами, горшками, ухватом и т.д. К чему все это, если все настойчивее мысль о необходимости по весне просить о направлении меня на Север где, может быть, заработки будут побольше.

Интересным было одно знакомство — с участником войны. Одетый в солдатскую одежду, всегда с орденами и медалями на груди, он привлекал внимание. Немей, из республики немцев Поволжья, призванный в Красную Армию еще до фашистского нашествия — провоевал всю войну. Семью же его за это время сослали в Богучаны. Демобилизовавшись, с трудом отыскал ее и приехал к ней. Здесь же спецкомендатура зачислила его в списки ссыльных, как члена ссыльной семьи. Какова логика?

Приближалась зима. В летние месяцы мошка клубилась у опушек леса. Ветром ее заносило в село, но в дома, в "стайки" (сараи для скота) она не залетала. С наступлением заморозков мошка "лютела", устремлялась в жилье и лишь дымом удавалось выгнать ее прочь. "Подлая эта насекомая!" Люди и скот спасались от нее в помещениях. Был свидетелем, как столбы мошки и слепни в жаркий день набросились на стадо пасущегося скота, возможно потного. С выпаса в лесу животные, выпятив глаза, задрав хвосты, с ревом бежали на село, в стайки, спасаясь от укусов насекомых. Попадись им на пути — затоптали бы.

По данному мне совету сходил к "такой-то". Она провела меня к вдове, щупленькой, подвижной пожилой женщине, героически растившей двух сыновей, из которых один уже плавал на катере, а второму было лет десять. Сама она управлялась — работала в колхозе, держала корову, заготавливала для нее сено на лесных полянах, рубила деревья, пилила и колола их на топливо, рыбачила на реке. Нелегко ей жилось. Договорились, что буду помогать ей по хозяйству, а она, готовя еду своим, будет готовить и мне, из моих продуктов. Питался я незатейливо. Пшенные каши, супы из голов скота ценой 50 копеек за килограмм. Из полуголовы варилось ведро супа, почти на недельное пропитание. Жить же буду в кухоньке, на топчане, а она с семьей — в горнице.

Так и зажили. После снегопада установилась хорошая санная дорога, и мы снарядились по сено, что летом было заготовлено на лесных полянах. За трешку или пятерку рублей хозяйка схлопотала у Васьки-завхоза пару розвальных саней с лошадьми и часа в три ночи подняла меня в дорогу. Мы надели ватные штаны и зипуны, на ноги портянки и ичиги с сеном (мягкие безкаблучные кожаные сапоги). Внакидку на плечах у нас тулупы.

Мороз невелик, градусов тридцать, но при езде сильно студит ветром. Ехали рысцой. Хозяйка — впереди, я — за нею. Стал вздрагивать от мороза, хозяйка кричит мне: "Ты, поди, озяб? Тоды соскакивай, бегай, грейся". И, сбросив на сани свой тулуп, она на бегу, как шаман при идолослужении, стала высоко подскакивать и "сигать" в стороны, размахивая руками, не отставая от бегущей лошади. Стал я ей подражать, согрелся, но так устал, что колодой свалился на сани.

Приехали на поляну, забрали все сено, какое там было. Добавили на другой поляне и пешком сопроводили его домой, пробыв на морозе пять-шесть часов.

На Севере познаешь многое. В мороз работать в валенках нехорошо. Ноги стынут (да, да!) и прыгать в них незручно. Нужны унты. На них внутри и снаружи собачий мех. Самый теплый из мехов. Или ичиги на шерстяные чулки. Негожи в мороз перчатки и рукавицы. Холодно в них. Нужны голицы (мех внутри) и поверх их — верхонки (мех наружу).

Не перезимовать бы мне в моем бушлате арестанта. Выручила меня моя старшая сердобольная сестра. Она из своего маленького заработка машинистки-переписчицы и занятых ею денег выслала мне 300 рублей, за которые я купил овчинную бекешу (сборки ниже пояса), валенки чосонки и шапку.

Любопытны некоторые традиции сибирских крестьян. Например — "отвести именины". Приближались именины старшего сына хозяйки. Из горницы убрали все, что могло стеснить гостей. Во всю длину горницы сколотили стол и скамейки. Запаслись водкой, наварили бражки из перебродившего сахара, крепостью 12-14 градусов. Пригласили "отвести" именины всех родственников и друзей, а они снесли "складчину" — кто что мог из продовольствия и пришли помочь приготовлению на стол.

Чтобы не считаться прогульщиком на работе, участвующие в именинах заявили об этом начальству заранее. Не отпросились, а заявили, как о должном. И гуляли по несколько дней подряд.

Собрались засветло. За стол не садились. Стояли, рассуждали о делах, вспоминали, дожидались, чтобы старейший (старейшая) из родственников уселся в красный угол, под божницу. Тогда рассаживались по одну сторону стола родственники — в очередности по родству и значимости. С другой стороны — друзья в той же последовательности. Место именинника — на противоположном конце стола. Уселись. Хозяйка с графином водки и серебряной чаркой "подносила гостям чашку горького". Подойдя к старейшему, поклонилась, высказывая ему почтение и, попотчивав, пустила чарку по кругу. Выпивший передавал ее соседу поочередно, пока чарка не обошла всех. Выпившие сидели, закусывали. А затем толпой выходили на улицу показать миру, что здесь гуляют. Хотя никто еще не был пьян, все шумели, веселились — глядите, как им хорошо на именинах. Вернувшись в избу, возобновляли неторопливое застолье вперемежку с беседами, песнями, плясками. Теперь водку и брагу пили по способностям, вне очереди. У кого подкашивались ноги, уходил поспать к себе домой, а при возможности дремал час-другой у хозяйки и снова возвращался к столу, чтобы продолжить гуляние на второй, а то и на третий день. Хозяйка, убедившись, что вся водка выпита, ставила на стол еще одну, последнюю, с извинениями: "Не обессудьте, дорогие гости. Все выпито, все съедено". Тогда мужчины, не ушедшие домой, складывались и посылали купить еще бутылку водки, распивали ее "на коня" и с поклонами уходили домой, довольные, что все было так, как полагалось.

Видя мою скромность за столом (я-то ведь "чужак"), хозяйка дала мне сметаны со словами: "Полижи, мужик, сметаны-то, полижи с хлебцем". Сметана — лакомство, сбивали ее вручную.

В рабочие дни здесь церемонии другие. Скажем, сидит крестьянин в избе, подшивает валенки. Кто-то входит в избу, останавливается у дверей, здоровается. Сидящий произносит-спрашивает: "Ну?" и продолжает работать. Вошедший что-то рассказывает. Закончив рассказ говорит: "Ну, я пойду..." Хозяин его провожает тем же: "Ну...", разговаривать ему было некогда.

По реке прошел ледоход. Вешним половодьем подняло с земли отремонтированные катера, лодки. Баржи и другие крупные суда зимуют в затонах — бухточках, безопасных при ледоходе. Всплывшие суда отвели на реку, пришвартовали к берегу. А на селе возник шум. Все куда-то бежали. Кто с дубьем, кто с ружьем, бежали за село к невысохшим еще озеркам. Там опустился перелетный косяк диких гусей. Что там было! Торжество дикарей над поверженной добычей. Гусей били палками по головам. Птицам руками откручивали головы. Взлетевших подстреливали. Тащили домой, согнувшись под тяжестью ноши.

Вскоре после ледохода хозяйка предупредила меня. "На рассвете, с лодки, добудем рыбки". Ночью разбудила, нагрузила на меня рыболовные снасти, сама взяла весла. Сели в лодку. Она на корме, я — на весла. В отдалении от берега выбросили за борт "поплавень" — привязанную сетку. Зигзагами прошли реку поперек и приткнулись к какому-то островку. В сетке трепыхалось с десяток стерлядей, рыба, о которой всегда упоминалось в рассказах о пирах в древней Руси. Здесь же, на костре, сварили уху. Ловить стерлядь запрещалось. Ее поставляли высокому начальству, но все же ловили и для себя, с риском получить срок заключения в лагерь. Ел уху и не мог прогнать навязчивую мысль — что там ест моя обездоленная семья?

Председатель райрыболовсоюза (РРПС) Александров, вызвав меня к себе, предупредил о том, что на следующий день он возьмет меня с собой в Кежму для приемки построенной по его заказу баржи с лабазом. Кежма — тоже большое село на Ангаре — выше Богучан. В нем, как и в большинстве приангарских сел, были магазины РРПС, чувствовавшие свою зависимость от председателя союза как смерды от воеводы. Его слово — закон. Что скажет — так и будет.

Встретили нас (конечно, его) с поклонами и провели в "чистую избу" — на второй этаж избы. На первом этаже — клеть (кладовая) для инвентаря и стряпчая. На втором этаже — жилое помещение с широкими лавками у стен для сна. Посреди комнаты — большой стол. Нас — сразу за стол. Подали строганину — настроганной мерзлой красной рыбы, соленые грибы, пельмени, шанешки, моченую голубику, клюкву, кипящий самовар и, конечно, водку. Я — сбоку, в отдалении — мал по чину. Едим по-сибирски — ледяную строганину запиваем горячим чаем. Председатель вопросил хозяина дома: "Мне-то припас рыбешки?" (понимай: красной рыбы). Ответствует: "Не сумлевайся, мил человек! Припас и свеженькой, и солененькой". Вот тебе и закон. Кому — как. Простым людям — нельзя. Начальству — можно и должно.

Поутру, осмотрев деревянную баржу, построенную без единого болта или гвоздя, докладываю председателю: "Построена не по правилам. Высохнут нагеля (деревянные) — будет ошва (обшивка) отставать от копаней (шпангоутов), будет баржа скрипеть и протекать". Александров решил иначе: "Ничего ты, инженеришка, не понимаешь. Они (то есть строители) вот где у меня, — показывает сжатый кулак. — Давай акт! Я приму баржу, не глядя. А ты завтра возьми расчет и ... к такой-то матери".

Но прошло уже около месяца, как я обратился в спецкомендатуру с ходатайством на перевод меня на Север и надеялся, что скоро получу разрешение на выезд. Этому предшествовало такое еще обстоятельство: моя хозяйка, всю зиму относившаяся ко мне безразлично, к весне стала заглядываться на меня. Нет, я не мог забыть о бедственном положении моей семьи.

А в селе готовились к каким-то выборам. В справке об освобождении из заключения, выданной мне в "Крестах" (тюрьма № 1 УМВД Ленинградской области), указывалось, что я отбывал наказание по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР (в которой я никогда не был) — десять лет заключения с последующим поражением в правах на пять лет. Поэтому в день шумного ликования в связи с выборами я с утра уединился на берегу реки. Как выяснилось, доложить к полудню о досрочном стопроцентном голосовании в селе помешали несколько неявившихся избирателей, в том числе и я, которых разыскивали по всему селу. У оперативника в списке не было указаний о лишении меня прав. Пришлось голосовать. Получил бюллетени и, не читая их, бросил в урну.

Через несколько дней пришло разрешение на переезд и, поблагодарив хозяйку за заботу, я отплыл в заполярную Игарку.

На оглавление Предыдущая Следующая