Глава XII. В Игарке

По Енисею на Север.
Игарка — город, климат, занятия.
И мореплаватель, и кочегар, и машинист.
Прощай, Игарка!

Летом 1950 года за кормой катера скрылись село Богучаны и первый год ссылки на вечное поселение. Катером доплыл я до города Енисейска, чтобы пересесть на пароход, идущий в Игарку. Его ожидали на следующий день.

В Енисейске жил М.С.Розенфланц, сосланный туда из Ленинградских "Крестов", после отбытия десятилетнего срока заключения. Марк — наш, николаевец. Как молодого специалиста его выдвинули на должность главного инженера Балтийского судостроительного завода, но вскоре арестовали. Встретились, вспомнили свою восьмилетнюю жизнь в спецтюрьме — особом техническом бюро при НКВД, годы большого горя, унижения и бесправия. Он устроил меня на ночлег, на чьем-то сеновале. Поутру он уехал.

Велик и могуч Енисей. С ним не сравнимы ни Днепр, ни Волга. Километровой длины плоты бревен сплавляют по нему в Игарку. Мне предстоит проплыть по нему до двух тысяч километров.

Пристаней по пути мало. Но в Туруханске остановка обязательна — пассажиров "приглашали" посмотреть избу, в которой во времена ссылки жил, тогда молодой, усатый изверг Сталин. Вольно было ему жить в ссылке, получая из царской казны по пять рублей золотом в месяц — на прожитие. Лови рыбку, бездельничай. В ту пору крестьяне брали на квартиру с питанием по три рубля в месяц.

По пути встретил С.И.Додонова из Владивостокского Дальзавода. Приговоренный к заключению без лишения прав он, отбыв срок, работал как вольнонаемный, поэтому ехал в каюте. Я — ссыльный, мое место в коридоре.

 Игарка — это и село на левом берегу Енисея, и город на правом, на протоке у Медвежьего озера. От Егорки, беглеца в царское время, пошло это название. Уровень воды в реке от половодья до межени (летом) понижается до 30 метров. Пассажиры сходят с пароходов в город весной по ровному, летом — поднимаясь в гору.

Поднялся, разыскал мастерские Норилснаба. В них работало много лиц, с которыми я "тянул" срок в разных местах заключения. Встретили меня доброжелательно. В мастерских готовились к переезду в Дудинку. Демонтировали станки, упаковывали мелкое имущество. Туда же уезжало большинство персонала.

Главный инженер мастерских (тоже ссыльный) назначил меня прорабом по демонтажу оборудования, перевозке его к берегу реки и погрузке на баржи. В числе перевозимых был дорогостоящий станок длиной до десяти метров. Его отправили первым.

Мастерские находились у необжитого берега реки. Поэтому решили станок погрузить на баржу у пристани лесокомбината, для чего перетащить его на расстояние километра по лежневой (бревенчатой) дороге, то опускавшейся под уклон, то поднимавшейся, выравнивающейся и к пристани снова круто опускавшейся. Везти надо было тракторами на санях — колоде их брусьев. Передними тракторами тянуть, задними — удерживать от разбега на уклонах и помогать разворачиваться на поворотах.

Несколько раз я прошел, внимательно проверяя весь путь. Под напутствие доброго пути процессия тронулась. Я, идучи рядом с санями, командами трактористам регулировал их движение, опасаясь разгона "юзом" (боком), так как сбоку дороги были болота.

До пристани добрались благополучно. Станок развернули перпендикулярно к борту баржи. Переднюю его "упряжку" скрепили с буксирным тросом ледокола "Таймыр". Он должен был типками (рывками) затащить станок на баржу.

Подаю сигнал ледоколу подойти к берегу и уславливаюсь с капитаном ледокола, одесситом Рубинчиком (вольнонаемный, отбывший срок), об исполнении моих команд, подаваемых с берега. Медленно отходя, ледокол оттягивает буксир, но станок не двигается. Ход назад, для слабины буксира, и небольшой типок. Станок — ни с места. Типок посильнее — снова неподвижен.

Рубинчик проявляет инициативу — отходит поближе к барже и дергает на полном ходу. Станок втягивается на палубу и сползает через нее. Передний его конец уже свисает за борт. Вот-вот станок опрокинется в реку. Я в ужасе. Кричу что было мочи: "Сто-оп!", подкрепляя команду сокрушительной бранью. Станок останавливается. Трактором оттягиваю его назад: на палубу. Рубинчик же, подойдя ледоколом к берегу, спрашивает, как бы невзначай: "В чем дело?" Поясняю, что до катастрофы оставалось несколько сантиметров движения. С истинным одесским юмором он невозмутимо восклицает: "Я так и рассчитывал!", а за падение мы потеряли бы свои жизни.

В Игарке мне дали освободившуюся комнату в бараке на Оборонной улице в доме номер семь, находившимся у Медвежьего Лога. Медведей давно нет, а название осталось. Занял я комнату с радостью, впрочем преждевременной. Я сбежал из нее в первую же ночь искусанный клопами, множество которых гнездилось на стенах под обоями. Жить в ней было нельзя. Только штукатурка стен могла от них избавить. Но близка зима, уже снежит и морозит. К тому же плита в комнате не в порядке — дымит.

На зиму поселился у знакомого ссыльного, пожаловавшегося мне на скуку одинокой жизни.

Какова зима в Игарке? Почти такая, о которой поют заключенные: "...двенадцать месяцев зима, остальное — лето". Вот результаты моих пятилетних наблюдений погоды в Игарке. В сентябре — обычно небольшой мороз. В октябре он крепче. Вначале до 10 градусов, к концу месяца — до 25-30. Река покрывается льдом во второй половине октября, а иногда и раньше. В ноябре и зимой морозы усиливались до 40-45 градусов, но были и до 57. Там около двух месяцев длится полярная ночь, с яркими звездами, столбами северного сияния и по несколько дней качающейся пургой. Над землей, покрытой глубоким снегом, в феврале появляются первые, горизонтально слепящие лучи солнца. С каждым днем они все ярче, но мороз спадает медленно. Зима затягивается до середины июня. За пять лет, в 1950-1955 годах, только раз была майская демонстрация, для проведения которой по сторонам дороги повтыкали срубленные в лесу елочки, во избежание падения оступившихся в глубокие сугробы. В остальные годы шествия отменялись из-за морозов и метелей.

В тот "теплый" майский день молодежь играла в снежки, а мальчишки, возбужденные праздником, выскакивали из барака, взбирались на конек крыши и с нее, как с горы, скатывались в сугробы.

В середине июня одновременно начинались весна и лето. Еще лежал тающий снег, а на кочках уже росли и цвели цветы. В июле бывало тепло, даже жарко. В августе становилось прохладно. Начало осени совпадало с началом зимы.

У барака часто останавливались оленьи упряжки с нартами эвенков, приезжающих из тундры. Крестьяне из Старой Игарки привозили на собачьих упряжках на базар замороженное молоко. Даже городские мальчишки катались на санках с собачьими упряжками. В сильные морозы грелись на снегу, зарываясь в него с головой. Так же грелись лесные куропатки.

Мороз коварен. У барака лежала дорога в лагерную зону. По ней под конвоем гнали зеков утром на работу, вечером — обратно, в лагерь. Как-то вечером начальник конвоя одной из проходивших колонн сел покурить на пенек против нашего окна. Может быть, просматривал состояние колонны, прежде чем отпустить на отдых. Зеки давно прошли, а он все сидел. Стемнело. Утром его нашли замерзшим — вероятно, сидел пьяный. Впрочем, лагерные новости в город не поступали.

Лагеря для заключенных были отгорожены от города несколькими рядами заборов с колючей проволокой, что происходило в них — никто не знал. Однажды из лагеря была слышна пулеметная стрельба, повторившаяся несколько раз. Позднее рассказывали, что в лагере были заключенные — балтийские моряки, воевавшие на суше, попавшие в окружение и по выходе из него угодившие в лагеря. Пулеметом ответили им на требование вызвать прокурора. Они еще верили в существование закона, давно замененного всякими "тройками", упрощенным следствием, трибуналами, решениями особого совещания и т.п.

С последним пароходом персонал мастерских уехал в Дудинку. Оставшиеся в Игарке, в том числе и я, получили расчет.

Большинство жителей Игарки работали на лесокомбинате, пилившем на экспорт доски и брусья из бревен, пригоняемых плотами по Енисею. Некоторые работали на пристани Енурп — в Енисейском Управлении речного пароходства, на стройке "BE" (501 НКВД), на строительстве городских электростанций и в организациях, обслуживающих население. Небольшой выбор места работы.

Я устроился мастером на лесокомбинат, но вскоре убедился — не по мне работа. Это производство и его оборудование я не знал. Учиться было некогда, мастеру надо учить других, и пришлось взять расчет.

В ту зиму еще несколько раз работал временно. На складе комбината штабелевал в "пакеты" доски, перевозимые лесовозами к пристани. Поработал на лесоповале — на варварском истреблении леса. У сваленного дерева отрезался семиметровый кряж (ствол). Остальное не использовалось и сгнивало.

Работал грузчиком на "графитке" — складе, где когда-то хранился добываемый здесь графит, а потом занятом под склад стройки "BE". Среди нас, грузчиков, был один немой, тоже ссыльный. Он был учителем русского языка, отсидевшим десять лет. При втором аресте "онемел", надеясь, что это его спасет. Не спасло — посадили повторно. А после 1955 года и отмены ссылки он снова заговорил.

Затем я нанялся плотником на пристань стройки "BE". Персонал пристани — ссыльные и вольнонаемные из бывших зеков, в их числе начальник пристани А.Я.Лейземнек и диспетчер П.П.Шааф — инженер из Николаева. Покачивал головой бригадир плотников, глядя, как я обтесываю бревна на четыре канта. Не ахти, дескать, плотник! Но при калейдоскопической смене занятий разве их постигнешь?

Приближалась весна. Лед на Енисее посинел, набух. Вот-вот начнется ледоход. Нас, рабочих пристани, распределили на суда, стоявшие на зимнем отстое в затоне — Медвежьем Логу. На большие баржи — по два человека (шкипером и матросом), на малые — одного (шкипера). Меня — на малую баржу. Мотористы катеров ушли на свои суда.

На время до окончания ледохода всем надлежало находиться на своих судах, обеспечивая их сохранность, а по окончании ледохода, по чистой воде подвести их к пристани и плавать на них в навигацию.

Дней десять мерз я в отсыревшем за зиму кубрике, согреваясь у маленького камелька. С начала навигации меня назначили старшим диспетчером этой пристани. С новым занятием освоился быстро. Дежурил по 12 часов через сутки. Это дало мне возможность заняться своей квартирой.

У барака на поляне паслись кони, оставляя много помета. Им, в смеси с глиной, решил оштукатурить стены, а до того оббить их дранкой. Вблизи валялось много обрезков досок, и я приловчился их щепать на дранку. На лесокомбинате в неиспользуемые отходы шли горбыли и обрезки по длине, а также все то, что по числу сучков, темных пятен и других недостатков не шло на экспорт. Это ненужное, бесхозно наваленное горами на пустырях, брали для засыпания заболоченных мест, для мощения дорог, на топливо.

Оббил я свою комнату дранкой. Штукатурить нашлись помощницы — женщины-строители, ожидавшие в Игарке пароход на Красноярск. Я собирал помет и месил его с глиной. Они штукатурили, но не затирали, чтобы дать просохнуть стенам до затирки. Дороговато с меня взяли, но ускорили ремонт, и я послал жене вызов и деньги на переезд. Ремонт я закончил сам, и к августу 1951 года мое жилье стало пригодным для жизни.

Получив телеграмму, встретил жену на пристани. По счастливой случайности ее попутчиком был литовец Антонас Карасас, который тоже ехал в Игарку к своей сосланной семье, жившей по соседству со мной. Он помог жене сесть на пароход в Красноярске и нес ее багаж и большой арбуз в подарок мне.

Дабы не обидеть жену за подарок, слегка пожурил ее за безрассудность доставки его за несколько тысяч километров. Большой радостью для меня был приезд жены. Хотелось в совместной жизни скрасить прошлое горе от наших арестов, заключения в тюрьмах, потерю ею ноги, лишений, нищенского, бесправного существования "на воле". Наша комнатушка принарядилась и посветлела. Разнообразнее стало питание. В Заполярье на время навигации, продолжающейся три-четыре месяца, преднамеренно сокращалась продажа продовольственных товаров и одежды во избежание их вывоза на "материк". После замерзания рек — единственных транспортных путей на север (не считая воздушных), без ограничения количества продавались говядина, баранина, сахар, молоко и яйца в порошке, свежие и сушеные овощи, меховая одежда и теплая обувь. Это логично. Одежда сохраняет тепло человеческого тела, а согревается оно за счет обильной и жирной пищи. Без нее на Севере не прожить.

Топливной проблемы в Игарке не существовало. Дома отапливались десять месяцев, а то и больше в году. Забирай горбыли и обрезки досок сколько хочешь и бесплатно. Пили, коли, суши их. Складывай в штабеля или в сарай и топи.

Осенью 1952 года начальник пристани уехал в отпуск в "Россию", оставив меня исполняющим его обязанности. Пристань принадлежала стройке "BE", которой руководили сотрудники НКВД. Заключенные в лагерях стройки работали на вновь создаваемой железнодорожной магистрали от Салехарда до Чукотки, вдоль Северного Ледовитого океана.

К тому времени железнодорожные насыпи и пути протянулись от Салехарда до Курейки на Енисее. Даже для перевозки железнодорожных вагонов через Енисей уже был построен и приведен в Игарку паром "Заполярный". Туда же с БАМа была перевезена часть катеров (изыскания на БАМе начались в 1911 году. Работы производились с 1932 года до начала войны 1941-1945 годов. В войну часть путей была разобрана и перевезена в прифронтовые районы. Работы на БАМе возобновились в 1950-1960 годах).

В задачи пристани входили транспортные, грузоперевалочные работы и сохранность плавучих средств. О времени ледостава на реке пристань заранее запрашивала метеостанцию. Чаше всего его ожидали в третьей декаде октября. Но в 1952 году начальник местной метеостанции предупредил меня о раннем ледоставе и посоветовал не посылать суда далеко от пристани. А 6 октября он официально сообщил, что река замерзнет 9-го. Об этом я тотчас доложил начальнику транспортного отдела стройки и получил такое устное указание: "Не слушай старого дурня. Лед станет, как обычно, в конце месяца".

Но за преждевременное окончание навигации, равно как и за повреждение судов во льду, спросят с меня, а не с начальника. На пристани Енурпа тоже были уверены, что метеостанция "как всегда" ошибается. А я, как в западне. Нельзя ослушаться начальства. Оно казнит без суда и следствия. Но если баржи и катера вмерзнут в лед на всю зиму и будут повреждены, то и по суду влепят многолетний срок заключения.

И все же я решился: 7 октября письменно приказал диспетчерам уведомить капитанов и шкиперов о немедленном возвращении к пристани. Распорядился и скрылся с работы.

И не напрасно. Узнав о моем приказе, начальник в бешенстве кричал: "Найти этого сукиного сына! Я ему покажу "исполняющего"! Но приказ не отменил, побоялся взять на себя ответственность.

Как на углях прожил я вне дома двое суток. Наступило 9 октября. Из своего тайника смотрю на "сало" спокойно текущей реки, не находя себе места. Стынет река, но не мерзнет. Пропал я окончательно!

Долго сидел я, обхвативши голову, а когда спохватился, увидел рябь на воде, поднятую свирепым ветром. Буквально на глазах "сало" превращалось в лед. Обрадованный, побежал я на пристань.

Убедившись, что все катера и баржи уже у пристани, тотчас же занялся заводкой их в затон на зимний отстой. Узнал, что часть судов Енурпа все еще была в рейсе, в разных местах по длине реки. Некоторые потом успели дотянуть до Дудинки. Некоторые (колесные), бросив баржи недалеко от Игарки, "простым" корпусом (то есть без груза) ушли вниз.

Для выяснения причин аварий прилетела комиссия. В нее включили и моего начальника, как обеспечившего (?!) своевременное свертывание навигации судов пристани стройки "BE" без повреждения судов.

Вмерзшие в лед баржи выручил наш паром "Заполярный". Подтащенные к берегу, они еще держались на воде, но груз в трюмах (пианино, ящики со сливочным маслом, апельсинами, какао и т.п.) был подмочен просачивавшейся внутрь водой.

Нелегко было поддерживать служебную дисциплину среди команд катеров. Пьянство, прогулы, неисполнительность не раз навлекали на диспетчеров пристани гнев начальства. Как-то предупредил меня начальник транспортного отдела: "Поеду на Черную речку. К такому-то часу приготовь катер". Иду к дежурящему катеру. Механик и матрос на месте, капитан ушел. Предупреждаю о распоряжении начальника и посылаю матроса разыскать капитана. Позднее — опять на катер. Матрос на месте, механика нет, капитан не приходил. "Почему так?" — "Так механик пошел сам"? А начальник тут как тут — подъезжает на машине. "Катер готов?" Отвечаю: "Должен быть готов" (?!) И зная, что на катере только матрос кричу: "На катере! Заводи мотор!" Высовывается матрос: "Лешки (механика) то нет, ну!" Разыгрываю сцену: "Как нет? Я его не отпускал!" Начальник зверем смотрит на меня и соответственно характеризует мою деятельность. Но Лешка уже бежит по косогору, держа в руках хлеб и водку. А капитана так и не нашли. Поплыли без него.

Через полгода после смерти Сталина стройку прекратили, пристань ликвидировали, нас передали на электростанцию, которая отошла к городу. Меня взяли старшим кочегаром на водотрубные котлы (2 шт.) со стокерной подачей угля в топки (механической подачей). Пар при температуре свыше 500° шел на турбины.

Все операторы на котлах — женщины-литовки (ссыльные). Учились друг у друга и дежурили безупречно. Среди них — жена Антонаса — попутчика в дороге моей жены. Его семья — мать, жена, дочь и он жили в шестнадцатиметровой комнате, да еще под кроватью держали кабана, откармливаемого на сало. Представьте, каким воздухом они дышали. Вся семья крестьянская, очень трудолюбивая. Ее сослали, но Антонас в ту пору подрабатывал в городе и остался на воле.

Через несколько лет, приехав к месту ссылки семьи, он тоже стал ссыльным.

Некогда жизнь литовцев и украинцев была более взаимосвязанной. Литовцы селились на Украине (например, поселок Витовка, у города Николаева), а много украинцев жило среди литовцев. Города и люди в Литве назывались по-украински (города Вильно, Ковно и другие, фамилии Коваль, Бурлак и т.д.).

В буржуазной Литве начала 20-х годов к названиям и фамилиям прибавили окончания "ас" — к мужским, "ене" — к женским, "айте" — к девичьим. Так семья Антона Карася превратилась в Антонаса Карасаса, Карасене и Карасайте.

Моя работа на электростанции оказалась успешной, и меня перевели в старшие турбинисты. Вид освещенного города вызывал у меня удовлетворенность своим трудом, разумным и полезным людям. Расстояние от жилища до станции, трудно преодолимое зимой, летом доставляло удовольствие и пользу. Возвращаясь с работы, мимоходом по пути, на полянах собирал много ягод — голубики, черники, брусники, княжины, шиповника. На болотах же в свободные от работы дни собирали клюкву. В горькой беспросветной доле ссыльных украшали мы свои жизни светлым оптимизмом.

В летние месяцы солнце ночью не заходило, светлые же ночи продолжались до сентября. Возвращаясь с работы домой после полуночи, я заставал жену читающей книгу при солнечном освещении.

С Игаркой у меня связаны воспоминания о некоторых моих товарищах. Еще до моего приезда там умер А.М.Гладун. В вечно мерзлой земле выдолбили ему неглубокую ямку (земля и под костром не оттаяла). Чтобы собаки не выгребли труп, на гроб навалили камни.

Физически слабый инженер Д.Ф.Недбаев по прибытии в Игарку написал своей семье в Киев о своей обреченности — вечном поселении — и просил их самим устраивать свою дальнейшую жизнь. По возвращении из ссылки с женщиной, приютившей его в Игарке, он сохранил дружеские отношения с прежней семьей.

За несколько дней до моего приезда в Игарку из нее на восток страны отправили А.И.Рысева, инженера, комсомольца с 1920 года, который был живым примером коммунистической морали для нас, комсомольцев последующих лет. Горестна судьба пролетарской семьи Рысевых. Отца — таганрогского рабкора — убили на селе в первые годы существования Советской власти. Двух братьев — расстреляли в 1937 году, а тому, о котором пишу, дали (ни за что) пятнадцать лет тюрьмы.

Там же, в Игарке, пребывали в ссылке экономист из Николаева Ходаковский, латыш инженер А.И.Завадский, многие женщины: Петрова, самодеятельная артистка из Николаева, москвичка Высоцкая и другие.

Прошло полтора года после смерти Сталина. Поздней осенью 1954 года стало известно, что "повторникам" разрешено возвращаться из ссылки. Но река уже стала, и выезд пришлось отложить до лета 1955 года. С надеждой мы встретили 1955 год. Даже к Новому году устроили дома елку. Их много росло вблизи барака, они были низкорослые. Их не рубили — никому они были не нужны. А вот сибирские леса уже к 50-м годам оставались нетронутыми лишь в труднодоступных местах. Вблизи водных и железнодорожных путей их хищнически вырубили в предшествующие годы. Особенно вырубались лиственница (на топливо) и кедр (на экспорт).

На майские праздники лежал я в хирургическом отделении больницы и был свидетелем того, какие несчастья приносят людям попойки в морозные дни. На майские дни обычно держались сильные морозы. Молодая семейная пара под Первое мая гостила у соседей. От чрезмерных возлияний к полуночи муж скис и пошел домой, а жена еще осталась потанцевать. Сходя с крыльца, он по колено шагнул в сугроб снега, из которого вытащил ногу без валенка. Достать его руками не смог — "падал ниц". Без валенка поскакал домой. Долго возился, отпирая наружную дверь. Затем отпирал дверь квартиры, находясь в холодных сенях. Упал у дверей и заснул. До прихода жены отморозил ногу. Ему ампутировали ступню.

Молодой мужчина в валенках под вечер Первого мая переходил по льду Енисей. На пути встретилась большая наледь — вода, выступающая поверх льда под напором талых вод, текущих с верховьев реки. В намокших валенках он добрался в город, отморозил ноги и лишился пальцев на них.

У некоторых на обеих руках не было пальцев, отрезанных обмороженными. Для возможности работать им на правой руке разрезали между большим и указательным пальцами, что давало возможность, держа в прорези карандаш, писать, работая завхозом или кладовщиком.

В ледоход 1955 года мы еще раз любовались красочным зрелищем движущегося по реке льда. Торосящиеся глыбы сияют ослепительно голубым светом, то затухающим, то вспыхивающим. Смотришь на реку, как завороженный.

Прощай, Игарка!

На оглавление Предыдущая Следующая