В.Г.Фукс. Погром
В конце апреля эскадрилья прилетела в Москву на первомайский парад, самолеты приземлились на люберецком аэродроме. Потом три дня тренировались, отрабатывая слетанность в составе крупных соединений, куда входило много групп истребителей, разведчиков, бомбардировщиков. Все они размещались на различных аэродромах вблизи Москвы, и, чтобы пролететь над Красной площадью в неразрывном строю, требовалось точно установить места встреч в воздухе каждого соединения в отдельности, учитывая при этом разницу в минимальных и максимальных скоростях по типам самолетов, иначе над площадью самолеты могли бы налезать друг на друга, или образовали бы большой разрыв между строями. Общий сбор самолетов со всех аэродромов предусматривался по линии Октябрьской железной дороги Ленинград-Москва.
После маневра пристраивания к общей колонне самолетов в хвосте самолетов Р-1, летчики самолетов-истребителей максимально сомкнулись так, что чуть не цеплялись крыльями с самолетами командиров звеньев. С волнением ожидал момента выхода эскадрильи над Красной площадью. В своем воображении рисовал, как внизу, задрав головы, тысячи людей смотрят на истребителей, восхищаясь плотным строем самого почетного рода авиации. Конечно, летящие впереди тяжелые бомбардировщики тоже кое-что стоят, но истребители И-3 куда лучше грузных ТБ-3, им ни мертвой петли не сделать, ни переворота, не говоря уж об иммельмане.
Я еще плотнее пристраивался к самолету Чумакова, так близко, что он покачал головой в знак опасности столкновения. Так делали и Пилипенко, и Кочнев, и Курдюмов в составе соседнего звена, и все другие, потому-то строй каждой эскадрильи представлял компактную группу самолетов, будто связанные воедино невидимой веревочкой.
Далеко впереди показался Исторический музей, командир эскадрильи увеличил скорость своего самолета за счет максимальных оборотов мотора и перешел на плавный спуск, чтобы за двести-триста метров до Исторического музея подойти вплотную к строю разведчиков и ниже их.
Мой самолет дрожал, вибрировал всеми своими частями, вибрировали растяжки между крыльями, перкаль обшивки, шлем на голове от встречного воздуха трепыхался вверх и вниз, а при малейшем отклонении головы в сторону от козырька он отставал от щеки, и в ухо со свистом влетал прохладный воздух.
Вот и долгожданная Красная площадь подо мной, быстро взглянув на мавзолей, я ничего рассмотреть не успел, а самолет уже мчался к собору Василия Блаженного, и, хотя запас высоты был еще достаточный, показалось, что чуть не зацепил за купола.
Эскадрилья после парада произвела посадку на аэродроме одной из последних. Летчики, сняв парашюты, собрались у ангара, руководитель полетов поблагодарил за отличное выполнение полета и распустил всех отдыхать.
- Обед будет в три часа, желаю приятного аппетита, - сказал он.
В общежитии, еще не раздевшись, летчики принялись друг другу рассказывать, как летели, как каждый смотрел на мавзолей, некоторые, с более развитой фантазией, уверяли якобы разглядели на нем Сталина, Калинина, Рыкова, и, кроме того, каждый утверждал, что чуть не зацепил Василия Блаженного.
- Ну, вот что, - прервал их Пилипенко, - хватит трепаться, все чуть не зацепили Блаженного, так и ста блаженных на вас не хватит. А что вы там с самолетов рассмотрели правительство на мавзолее, так это тоже голый брех, вот я действительно его увижу
- Что ты опять надумал? - спросили окружившие его летчики, видя, как он снимает с головы летный шлем, одевает фуражку и застегивает кожаный реглан, который не успел снять после полетов.
- Еду на Красную площадь, успею пройти по ней вместе с демонстрантами мимо мавзолея.
- Да ты что, с ума спятил? Во-первых, тебя с аэродрома не выпустят, а во-вторых, тебя не пустят на площадь.
- На ваши "во-первых" и "во-вторых" я чихаю. Я не заключенный, чтобы меня не выпустили. Как это меня не пустят на демонстрацию!
И он направился к выходу.
- Ну, тогда, ребята, - крикнул его друг Кочнев, - все за нами.
Еще человек двадцать присоединились. На проходной вахтер задерживать не осмелился, почтительно приняв стойку смирно. Мы добрались до станции, дождались поезда и в полупустом вагоне уехали в Москву.
- Был бы какой-нибудь аппарат, через который можно было наблюдать издалека, сидели бы мы на аэродроме и смотрели, что там на площади творится, - размечтался Курдюмов.
- Вот ты и изобрети, - предложил Пилипенко, - что тебе стоит, ты же изобретатель...
Окружающие засмеялись.
- А вы, ребята, не смейтесь, - сказал Петровский, - такое изобретение уже есть за границей.
- Еще один брехун сыскался, - сказал Кочнев. - Что же это за изобретение, хотелось бы знать, в виде аквариума, что ли?
- Не аквариума - ответил Петровский, - а в виде радиоприемника.
- Это правда, - подтвердил я слова Петровского, - изобретение называется телевизором, это такая коробка со стеклом, а за ним всякие изображения, как в кино.
- Кто это тебе сообщил, небось, твой австралийский корреспондент? - спросил Пилипенко, - он тебе заливает по-заграничному, а ты рад поверить.
Через некоторое время сказал:
- А вообще, ребята, может быть, это правда, хотел бы я дожить до того, чтобы самому увидеть такую вещь, но вот мешает старость, охо-хо, что-то кости ломит, - шутливо закончил он.
- А теперь всем приготовиться к выходу, держитесь за мной, "деревня", иначе потеряетесь и с милицией вас не сыщут, это вам Москва, а не ваше захудалое Голопупино.
Какими-то, лишь ему известными, улицами и закоулками он привел группу к площади Свердлова, до предела заполненной людьми, выждал, когда все подошли к нему поближе, сказал:
- Теперь будьте особенно внимательны, а то растеряемся толпе.
Он пошел впереди. Сквозь строй демонстрантов его не пропускали, но он неизменно прорывался, то применяя шуточки, то выставляя "серьезные" аргументы в свою пользу, лишь постоянно при этом оглядываясь, все ли коллеги идут за ним.
- Товарищи летчики, не отставайте, мы опаздываем, - кричал он через головы демонстрантов.
Мы были уже совсем близко у цели, когда путь нам преградила колонна очень упорных демонстрантов:
- Не пропустим!
Даже не разрешили пристроиться в хвост своей колонны. На настойчивые уговоры следовал ответ:
- Не положено. Мы не знаем, кто вы такие, хотя вы и в форме, но откуда нам знать, что вы не диверсанты.
Пилипенко вспыхнул:
- Товарищи, неужели вы не видите, что перед вами сталинские соколы, мы опоздали в строй наземного парада, может быть, еще успеем догнать.
После этих слов раздался дружный хохот и возгласы:
- Пропустите их! Пропустите, пусть догонят парад войск.
Командир колонны, тоже улыбаясь, посоветовал летчикам, как лучше всего пробраться к площади.
Чем ближе к ней, тем больше приходилось тратить физической силы, чтобы протиснуться сквозь плотные стены людей. Но под напором кожаных регланов с голубыми петлицами и "курами" на рукавах люди уступали дорогу, провожая их сочувственными взглядами.
Когда, наконец, с большим трудом добрались до Исторического музея, нас остановил наряд военных.
- На площадь неорганизованным лицам проходить нельзя, - сказал человек с двумя шпалами в петлицах, преграждая путь.
- Это правильно, - согласился с ним Пилипенко, - но нам надо посмотреть на вождей.
- Нельзя, - отрезал тот и отошел в сторону, задерживая еще какую-то группу неорганизованных лиц. Потом возвратился обратно.
- Вы кто, собственно говоря, товарищ командир взвода, будете? - спросил он, глядя на два квадрата в петлице Пилипенко, не имея возможности из-за отсутствия других званий величать его иначе.
- Я не командир взвода и все другие товарищи не командиры вводов, а летчики.
- Это и так видно, а вот как вас назвать по-военному?
- Младшие летчики (В это время воинских, званий еще не было, их ввели в 1935 г.).
- Странно. Ну да ладно, все равно не пойму. У нас в пехоте проще: один квадрат - командир взвода, три квадрата - командир роты, шпала - командир батальона. Как же с вами быть? - спросил самого себя человек со шпалами.
- Да пропустите уж нас, - взмолились летчики.
- А как вы сюда попали, откуда вы?
- Мы два часа назад пролетели над Красной площадью, вы видели, как в последней колонне летели истребители? Так вот это мы летели, здорово, правда? - вставил Кочнев.
Начальник неожиданно смягчился, широко улыбнулся.
- Удостоверение какое-нибудь имеете в доказательство слов?
- А как же, как же, - воскликнул Пилипенко. - Ребята, показывайте свои удостоверения личности.
Все торопливо начали рыться в карманах.
- Не все, не все, - сказал начальник, - одного вашего хватит, - сказал, проверив удостоверение у Пилипенко. - Только с условием: идти, построившись в колонну. Сколько вас человек? Двадцать? Постройтесь в колонну по четыре и, подходя к трибуне мавзолея, соблюдайте шаг, идите в ногу. Я вклиню вас в общую колонну демонстрантов, ближайшую к трибуне.
В голове колонны "летчиков-партизан" шел Пилипенко, все тщательно застегнули регланы, затянули ремни, поправили фуражки.
- 3а пятьдесят метров до мавзолея, - объявил Пилипенко, всем взять ногу по моей команде.
А в это время с трибуны неслось:
- Да здравствуют трудящиеся тяжелой промышленности! Ура!
- Да здравствуют работники культуры! Ура, товарищи!
- Слава великому Сталину, ура!
- Железному наркому, товарищу Ворошилову, слава! Ура, товарищи!
- Верным ленинцам - Бухарину, Молотову, Рыкову - слава! Ура!
Шагая позади Пилипенко, я с волнением ожидал момента, когда совсем рядом увижу вождей партии и правительства.
Уже, как на ладони, показался деревянный мавзолей Ленина, уже ясно различимы были руководители, сгрудившиеся на левом крыле его. Когда подошли еще ближе, заметил среди стоящих Калинина со своей козлиной бородкой, Бухарина, Рыкова, а ближе к середине трибуны стояли Сталин, "вождь народов", рядом с ним "железный нарком" Ворошилов, Молотов, вождь профсоюзов Томский. Еще заметил Рудзутака, стоящего у левого края, Зиновьева и Каменева не заметил.
Пилипенко негромким голосом скомандовал:
- Смирно! Равнение направо!
Поравнявшись с мавзолеем, летчики повернули головы вправо, устремив глаза на трибуну. Стоящие на мавзолее вдруг зашевелились, кто-то к кому-то наклонился, кто-то пожал плечами, а потом в микрофон раздался голос:
- Да здравствуют советские летчики, ура, товарищи!
Провозглашение здравицы в честь группы Пилипенко, - а больше ни к кому она относиться не могла, так как была единственной военной, маячившей среди штатских демонстрантов на этой площади, прозвучала громом среди ясного неба, здравица застала летчиков врасплох. В ответ только Пилипенко и еще два-три человека успели жидко, нерешительно и негромко произнести:
- Ура!
Правда, из сзади следовавшей колонны какого-то завода столько же голосов присоединились к "Ура!". Ворошилов с удивлением глядел на строй "летчиков-партизан", наклонился к Сталину, что-то сказал. Сталин же только мельком взглянул на группу и перевел свой взгляд на дальние колонны демонстрантов.
Мы спешили выйти из колонны, едва дойдя до Каменного моста, Пилипенко объявил:
- Разбегайтесь. Нас может забрать комендатура, вы видели, как посмотрел на нас Сталин? Скажет, разберись, Климент Ефремович, кто допустил, что какие-то неизвестные военные летчики сами по себе демонстрируют по Красной площади, и пусть особисты проверят их карманы, чувствую, что за этим что-то кроется.
Говорил ли Пилипенко всерьез или шутил, но мы невольно стали щупать свои карманы. Когда мы были уже на достаточно большом расстоянии от Красной площади, Кочнев сказал:
- Слышали, как Калинин крикнул: "Да здравствует Военно-воздушная академия!" А вы впереди и ответить не могли.
- Не ври, он сказал: "советские летчики", - поправил Курдюмов.
Начался спор, произнес ли здравицу Калинин или же стоявший рядом другой человек.
- В общем, ребята, предлагаю смыться в направлении вокзала мелкими группами, врозь.
Мы все дальше уходили от площади, а до ушей по-прежнему доносились призывы с трибуны мавзолея, усиленные громкоговорителями.
Четким строем возвращалась эскадрилья на свой аэродром. Слух о том, что мужья прилетят из Москвы сегодня, разнесся среди жен моментально, и все стояли у подъездов в ожидании появления самолетов над головами. То и дело слышались возгласы:
- Летят!
Но возникавшая паника оказывалась напрасной: то шумел какой-то самолет, вылетавший с аэродрома. Потом снова раздавалось:
- Вот теперь уж точно летят! Слышите шум многих самолетов?
И опять ложная тревога. То доносился шум звена самолетов, летчики которых прогревали моторы одновременно, готовясь к взлету. И когда все уже устали отзываться на ложные возгласы и перестали смотреть в небо, совершенно неожиданно, на низком бреющем полете из-за домов выскочили прямо над головами ожидающих звенья эскадрильи.
- Летят! Летят! - теперь уже уверенно кричали вокруг.
- Вон мой летит справа!
- А мой вот тот! - показывали жены друг другу на самолеты.
Может, не все угадали самолеты своих мужей, но те, кто разглядел номер на киле, могли точно доказать, что именно на этом самолете летит ее муж. Все бросились к аэродрому, чтобы встретить мужей прямо у выхода с территории. Но ждать пришлось довольно долго, пока летчики справились с послеполетными делами. Жены бросились обнимать их с таким жаром, будто невесть сколько времени прошло с тех пор, как эскадрилья улетела на парад.
Валя, подцепив меня под руки, на ходу болтая, спешила на наш этаж.
- Что это у тебя в чемоданчике такое тяжелое? - спросила, держа его в свободной руке.
- Так, по мелочам, ничего путного достать не смог.
"Обманывает, - решила про себя, - не хочет заранее сказать".
Валя взялась за чемодан.
- Любопытно?
- А как же, - ответила, открывая крышку. Увидя содержимое, она вскрикнула от удивления.
- Ой-ой-ой, что это?!
Я, довольный преподнесенным сюрпризом, улыбался.
- Сколько же тут штук? - продолжала удивляться Валя.
- Почти пятьдесят плиток, большинство - "Золотой ярлык".
- Зачем же ты так много купил, разве мы все съедим?
- А ты разве не любишь шоколад? Еще как его съедим. Шоколад никому не вреден, не только шоколад, а все сладкое.
Вот я с самого детства любил сладкое - шоколад, варенье. Мама от нас, детей, варенье убирала в буфет, предупреждая, чтобы мы его не трогали. Ну а как можно удержаться от искушения если земляничка коварно тебе улыбается сквозь стекло банки? Берешь чайную ложку, вылавливаешь ее, заодно - вторую, третью, для равновесия загладишь верхний слой и думаешь, что мама не заметит.
"Кто лазил в варенье?"- спросит, когда, недели через три, обнаружится, что до полной банки много не достает.
- Я не лазил, я только пробовал, - оправдываешься.
- Что ты сластена, я знаю. Ну а что еще купил, кроме полного чемодана шоколада?
- Видишь ли, нам не разрешается брать с собой в самолет вещей более десяти килограммов, а тут, вместе с чемоданчиком, около этого, там еще всякая мелочь есть, соски для дочки.
Валя засмеялась.
- Значит, если подруги спросят, что привез муж, сказать про шоколад и соски?
- Нет, ты так не говори, скажи, всякого, мол, полно.
Выкладывая содержимое чемодана на стол. Валя сказала.
- Другие, наверное, и чулки привезли, и рейтузы, ночные рубашки женские.
- Ну, во-первых, чулки там тебе под шоколадом тоже лежат, а в отношении рейтузов, извини, на это у меня не хватает смелости. Это только Сашка Гусев мог подойти и спросить у продавщицы про рейтузы, да еще досконально рассказывать, какого размера и фасона нужны. Ты представляешь, настолько бессовестный, что, не краснея, покупает презервативы в аптеке у фармацевта-женщины, нет, чтобы зайти в другую, где фармацевт мужчина.
- Что ты трус, мне тоже известно. А ты взял бы и попросил того же Гусева купить тебе рейтузы и рубашки.
- Хотел, да поздно, с деньгами было туго, - показал на плитки шоколада. - Ладно, не обижайся, Валя, в следующий раз обязательно наберусь смелости и куплю все, что закажешь.
- Я и не обижаюсь, этого добра и здесь хватает, разве что без московской этикетки. А что столько шоколада накупил, это неплохо, - примиряюще сказала она, - у нас в продаже его нет.
- Как прошел парад?
- Воздушный парад прошел замечательно. Некоторым летчикам удалось побывать и на демонстрации на Красной площади.
- Как это? - удивилась она, - с самолета спрыгнули, что ли?
Я рассказал, как мы оказались на Красной площади, как прошли мимо мавзолея, что видели правительство и как потом разбежались во все стороны. Она жадно слушала, а когда говорил, как удирали, боясь попасть в комендатуру, она озабоченно качала головой, представив себе, какая опасность грозила мужу.
Предыдущая Оглавление Следующая