Семьи рабов-немцев

Находясь в лагере, рабы-немцы страдали не только физически от полуголодного существования, отсутствия в зимнее время теплой одежды, холода в землянках, но еще больше угнетали их моральные переживания в связи с положением беззащитности заключенного, сильной тоски и беспокойством о семье, находившейся далеко отсюда. Применяя невообразимое искусство маневрирования, некоторым рабам удавалось либо кратковременно съездить к своим семьям куда-то в Казахстан и Сибирь, либо даже "переселить" семью в Челябинск, поближе к лагерю. Трудом рабов-немцев, других национальностей и прибывших германских и румынских военнопленных строился металлургический завод, в том числе и бараки для рабочих и инженеров будущего завода ЧМЗ, в который постепенно набирали рабочую силу, некоторые рабы сумели устроить свои семьи на завод. Бараки находились на территории лагеря за колючей проволокой, поэтому семьи рабов, выхлопотав комнату в одном из бараков, становились автоматически сами заключенными, их потом, в 1948 г. взяли на учет, обязав, под страхом наказания 20-летней каторгой, являться на отметки в спецкомендатуру ежемесячно, в том числе и русских женщин. Мой товарищ Константин Биндевальд, бывший до переселения директором школы в Симферополе, сумел окольными путями вызвать жену с детьми с Крыма и устроить в бараке, но и мне удалось через заводоуправление (к тому времени работал шофером гаража завода) вызвать семью в Челябинск. Ночевать мужья обязаны были в лагере, независимо от того, что их семьи находились на территории концлагеря.

Члены семей страдали во многом столько же, сколько мужья, но старались не говорить им об этом. Моя жена писала моим родителям в Канск:

"Здравствуйте, дорогие папа, мама!

Почему от вас нет так долго писем, что случилось? Если вам некогда, пусть напишет Гена, гостящий у вас. Я волнуюсь за вас, сердце стало ни к черту.

...Все переживания Виктора передаются мне. Хотелось бы куда-нибудь уехать, вздохнуть от этой нервной жизни. Но нет такой возможности, придется, видимо, подыхать в Челябинске. От своей мамы писем не получаю с тех пор, как вы были у нее в Москве и рассказали ей, почему мы не можем выехать из Челябинска к ней. Возможно, испугавшись, перестала нам писать письма...

Целуем, Валя".

Наши дети, мои дочь и сын, и две дочери Константина, страдали физически, ибо питаться им приходилось самым скудным образом, не более двух раз в день, а то и реже. Но они страдали и морально, приходя домой с улицы, плакали, жаловались, что заводские мальчишки и девчонки, живущие на территории концлагеря как "вольнонаемные" и имеющие свободный выход из лагеря, обзывают их фашистами, фрицами, даже избивают. Лет через пять после создания концлагеря на территории теперешнего завода для вольнонаемных рабочих была открыта начальная школа, в которой учились их дети. В нее стали принимать детей рабов-немцев (их было лишь несколько человек).

Дети, не переживая в той степени, как родители, очень радовались, что идут в школу. Накануне выхода в школу - 31-го августа, весь день, сидя в бараке, между моими детьми шли разговоры о школе, пуще всего о ней говорила дочь Рита:

- Мама, сегодня мне надо лечь спать попозже, чтобы завтра не проспать и встать пораньше.

Это она собиралась пойти в первый класс.

В начале месяца Рита шесть раз стояла в классе "у шкафа", "у двери", "у парты", как она рассказывала маме. Один раз "стояла" за то, что игралась во время урока "серебряной" бумагой. Когда учительница потребовала отдать ей бумагу, Рита, пряча ее под парту, ответила:

- Ишь вы, какие хитрые!

Вскоре она не захотела больше ходить в школу, потому что учительница "заставляет в классе сидеть вот так", - она показала маме, как ее заставляют держать руки на парте.

Не прошло и полугода, как она стала отличницей в классе.

Сын Гена, старше дочери на два года, спрашивает, рассматривая портрет Энгельса в книге:

- Папа, Энгельс живет в Энгельсе?

Тогда у нас, рабов, только и разговоров было об АССРНП и ее столице Энгельсе, эти разговоры невольно передавались нашим детям. Любопытствуя, он спросил, видел ли я Чингис-хана? Когда я с серьезной миной ответил утвердительно, лицо его расплылось в улыбке от удовольствия.

Такими же смешными были и дети моего товарища, Лиля и Лора. Сидя с моей дочерью под деревьями, Лиля доказывала мне:

- С седьмого класса нас будут учить, что мы ходим вниз головой. Вы, дядя Витя, вот, думаете, мы ходим вверх головами? Это только кажется, на самом деле мы ходим вниз головами.

- Как же это так, - усомнился я, - ну вот я, например, сижу сейчас вниз головой?

- Я не знаю, как это объяснить, а вот в седьмом классе нас будут учить так.

Моя ироническая улыбка на Лилю и Лору не подействовала, они остались при своем мнении, якобы так сказал им преподаватель.

Прибывавшие в концлагерь НКВД румынские и германские военнопленные размещались в особых отрядах, дисциплина была у них военная, ходили в своей форме (Может, среди них были те, кто, прочитав листовки, сброшенные мною с самолета над оккупированной территорией, последовали призывам нашего командования и сдались в плен)

Никакого общения с ними рабам-немцам не позволялось иметь, советские правители боялись "идеологического разложения" советских немцев от общения с германскими. Они работали на отдельных объектах, строем возвращались в свои отряды. Встретить их рабы-немцы нигде не могли. Но прошло два-три года и положение несколько изменилось, то ли дисциплина у них понизилась, то ли с "голодухи", пленные немцы стали появляться в бараках, в которых проживали русские "вольнонаемные".

Рано утром или поздно вечером по коридору проходил человек и громким голосом произносил:

- Кому троф, кому троф!

Это был германский военнопленный, может, не один и тот же, предлагавший жильцам бараков купить отходы от строительных досок. Офицеры, размещавшиеся в отдельных помещениях лагеря военнопленных, не могли не знать, что их солдаты занимаются "предпринимательством" - продажей чурок. Но, видимо, снабжение продуктами военнопленных сильно снизилось, принуждая голодных солдат унижаться "незаконной торговлей".

Слыша каждое утро через переборку в бараке призывы: "Кому троф, кому троф!", сын категорически заявил:

- Я не буду изучать в школе немецкий язык, иначе стану военнопленным.

Он, конечно, не стал "военнопленным", но зато стало детства репрессированным советской властью.

Неожиданно мы получили письмо от Зои Польских.

Моей жене были основания беспокоиться, ее мать Ефросинья Андриановна совсем перестала подавать сигналы, что она еще жива. В первые же дни после начала войны с Германией ее дочь Зоя Герасимовна Польских (сестра моей жены Валентины Герасимовны) получила извещение, что муж Александр Польских погиб на фронте. Это был страшный удар для нее, после которого она прожила недолго. Жила она с мужем в Москве после его демобилизации из армии - из брянской авиабригады, где они в тот период поженились. Зоя жила в Брянске у нас в авиагородке, а в Москве они оказались неслучайно, Александр призывался в армию из Москвы, проживая вместе с матерью в маленькой комнатушке. Вскоре у Зои и Александра появились потомки: сначала родился сын Витя, а через два года дочь Галя Польских. Александр ушел на фронт. Оказавшись с двумя крохотными детьми на руках, Зоя упросила свою мать переселиться в Москву, но что значило для той: бросить хозяйство в деревне Мужичок и поселиться в комнатушке в городе. К несчастью, Зоя заболела туберкулезом, матери пришлось бросить все и переселиться, а до этого Зоя прислала нам письмо в концлагерь:

"Здравствуйте, мои дорогие Витя, Валя, Геночка и Риточка!

Большое вам спасибо, что так внимательно отнеслись ко мне, деньги я 400 рублей и письмо ваше получила, за которое сердечно благодарю. Родненький братик Витенька, большое спасибо за ваше беспокойство обо мне, вы хоть немного меня развеселили, а то я совсем голову повесила. Вы пишете, чтобы я немного подлечилась, я писала маме, чтобы она приехала ко мне, но она не отвечает, видимо, на нее влияет мой братик - офицер, который развелся со своей женой, бросил двух детей, женился на другой. Он не помогает ни мне, ни маме... Мама еще не приехала, дождусь ли я ее? Детей я бы охотно отправила к вам, я хоть бы отдохнула, врачи говорят, что мне нужно хорошее питание, а у меня сплошные недостатки, в Москве все очень дорого. О своей болезни я узнала недавно, был плеврит, нужно было усиленное питание, но где мне его было взять? Маме писать об этом не стала, не хотела ее расстраивать, считала себя беспомощной, брат ни разу не помог. Теперь я инвалидка второй группы. Обращаюсь в собес и военкомат, обещают дать сто рублей, сказали, вас много, у которых погибли мужья, мы не в силах помочь всем. Дали мне на месяц бесплатное питание по моей карточке, что принесу по ней домой, делю на троих. А путевку мне давали в Ялту, но на кого я оставлю детей, у меня нет знакомых, вот если приедет мама, я отправлю их к вам, буду хлопотать путевку на курорт или на тот свет… ночами напролет плачу... случайно в метро встретила командира брянской авиабригады Сергея Черных, он сейчас комендант Москвы, спрашивал о вас... а бывший ваш авиатехник, обслуживавший ваш самолет, Волченко, погиб на фронте.

Вот пока все, целуем всех, ждем ответа. Зоя".

Жизнь Зои была безысходной, мизерные деньги, посланные нами, мало чем могли ей помочь. К сожалению, она не знала ничего о моем положении раба советско-фашистского концлагеря, человека без прав на жизнь собственной и всей семьи, не получавшей никаких карточек, покупавшей хлеб на "толкучке" по сто рублей за килограмм и дороже. Она не могла знать, что не сумела бы прислать детей за колючую проволоку Челябинского концлагеря, где умерли бы они с голоду вместе с нашими детьми, если бы не помощь моих родителей и моей сестры Зои Генриховны, поддерживавших нас из последних сил, а часто - и Галю с Витей Польских.

Предыдущая Оглавление Следующая