Уборочная

Сегодня, когда прошло уже столько много лет, память подсказывает имена, даты, случаи, события, коими насыщена была наша жизнь в те далекие переломные годы.

И каждый раз, когда заново пропускаешь через свою память все происходившее в то время на своих глазах, открываешь для себя все новое, неизведанное. Хочется поделиться с людьми этим открьггием, с людьми, живущими сегодня и знающим о прошлом лишь из школьных учебников. Наше поколение, выросшее в советскую эпоху, изучало историю советского периода по учебнику «Истории СССР», выросшей из «Краткого курса истории ВКП(б)» и не дававшей истинного представления о происходивших реальных собьггиях и процессах, которые мы видели воочию и в которых непосредственно участвовали. Я не беру на себя смелость трактовать всю советскую историю, но могу рассказать о той ее крохотной частице, которую я пережил и наблюдал в своей далекой юности.

В начале сентября 1955 года все старшеклассники (с 8-го по 10-й) нашей 21 школы им. А.С.Пушкина, в один прекрасный день были посажены на автомобили и отправлены в ближайшие колхозы на уборочную. Наш 8«Б» класс, во главе с классным руководителем Еленой Николаевной Евчун, привезли в деревню Тайна Канского района. Она располагалась километрах в семи от дзержинского тракта и километрах в тридцати-тридцати пяти от города. Это была центральная усадьба колхоза им. В.М.Молотова. Возле колхозной конторы нас встретили его руководители: председатель Иван Феофанович Бурмакин в сопровождении партийного секретаря колхоза и колхозного агронома. Привезший нас райкомовский уполномоченный и наша Елена Николаевна вместе с руководством колхоза пошли в контору, а мы остались сидеть в кузове машины. Через некоторое время на крыльце появилась Елена Николаевна в сопровождении какого-то мужика. Они сели в кабину и нас повезли на окраину села, чтобы разместить на жилье.

Разместили нас в большом деревянном доме с огромной печью в середине. Не было никаких комнат или перегородок. Мужик показал где вода, дрова, солома, где ведра, кружки, топоры и пилы и быстро удалился. Елена Николаевна поделила дом на мужскую и женскую половины, велев нам - ребятам соорудить перегородку, что мы быстро исполнили, использовав найденные во дворе и сарае доски, жерди. Девчата быстро вымыли пол, навели кое-какой порядок. Мы быстро наносили воды в кадушку, накололи дров, затопили печь, наносили соломы для постели на пол, т.к. никаких полатей-кроватей не было. Елена Николаевна составила график дежурства по дому, назначая по одному человеку от девчонок и ребят. В их обязанности входила топка печи, подогрев воды, наведение порядка и другие хозяйственные дела. Уже после мы постепенно обустроились и обжились, а в этот первый вечер, выполнив все необходимые работы по обустройству, поужинав домашними припасами, все дружно завалились спать.

На утро нас распределили на работы прибывшие за нами бригадиры и звеньевые. Парней сразу отправили в бригады на поля; кого на комбайн на копнитель, кого на уборку овощей, кого на жатку, кого на подмогу конюхам на конюшню. Девчат отправили на скотный двор, на подтоварник для обработки зерна и подготовку к отправке в город, некоторых на тока для провеивения зерна в гуртах и т.п. Потом, в процессе работы, мы постоянно меняли места работы. Я, например, успел поработать на комбайне на копнителе (адская работа, я вам скажу), потом в конюшне, подменяя конюха развозил на подводе воду, солярку, масла для тракторов и комбайнов. Работал и на прицепной жатке - косил хлеб в валки, перелопачивая огромными ведерными совками зерно на токах и подтоварниках, копал картошку, морковку, свеклу, убирал капусту. И так работали мы все, почти все работы перепробовали. Нигде легко не было, работа всюду была тяжелой, изнурительной. Никаких скидок нам на неопытность и молодость никто не делал; работали по максимуму, используя теплые и солнечные дни, что даровала природа. Вот взять хотя бы работу на копнителе комбайновом. Комбайны были в основном прицепные марки «Сталинец» и «Коммунар». Они были старые, латанные-перелатанные. Буксировали их тракторы ДТ-54, да еще древние «Фордзоны» и «Путиловцы» с большими железными колесами и громадными грунтозацепами. Новых самоходных комбайнов было мало - они ценились очень высоко, были более удобные в работе, но очень часто ломались - выходила из строя ходовая часть в основном, когда из-за дождей на полях очень тяжелой была почва. Рабочим органом комбайна, которым непосредственно косился хлеб, был хедер, в котором располагался шнек для транспортировки скошенного в молотилку комбайна. Комбайнер, в основном, управлял этим самым хедером, регулируя высоту среза, пытаясь срезать стебли как можно ближе к земле, оставляя ровную стерню. Это было как бы знаком качества, почерком комбайнера, за это хвалили. В движении комбайн грохотал, внутри его что-то гремело, ухало, вжикало.

Обмолоченную солому комбайн постоянно выдавал назад в копнитель, оставляя зерно в бункере. Слева и справа на копнителе стояли мы с напарником вдвоем и шуровали огромными вилами эту солому, формируя копну, оставляя проход для соломы постоянно свободным. Мешкать было нельзя, т.к. не убранная вовремя солома забивала этот проход; солома, не найдя выхода, плотно трамбовалась, на что-то там наматывалась. Это что-то там ломалось, рвались ремни и комбайн останавливался. Тогда комбайнер вместе с трактористом, поминая вех богов и матерей, лезли в чрево комбайна, пытаясь быстрее устранить задержку. Если быстро удавалось убрать эту спрессованную солому и все было цело, то комбайн запускали вновь. Если же что-то там было сломано или порвано, тогда механизаторы были бессильны. Нас в таком случае посылали в ближайший стан за помощью к бригадиру, а сами принимались разбирать поломанное. Это было ЧП, за это и привлечь могли механизаторов к ответственности. Правда уже не садили, но перевести на другие работы, менее престижные, могли запросто, а то и просто уволить. Ну, а провинившихся школяров, вовремя не успевших убрать эту злосчастную солому, вечером «разбирали» на экстренном комсомольском собрании, где объявляли выговор или ставили на вид. Поначалу такое случалось довольно часто, так как ни сноровки, ни силенок просто не было. Даже взрослые мужики с большой неохотой шли на работу на копнитель. Лязг, грохот, пыль, солома всюду - в глазах, в ушах, сыплется за шиворот, пот застилает глаза - только успевай шурудить вилами. Как только копнитель наполнялся, нужно было открыть заднюю стенку, вывалить эту копну на землю, остатки убрать, одновременно следя за свежей поступающей соломой. И так целый день с небольшим перерывом на обед, на который и сил-то уже не оставалось. Иногда так уматывались, что вечером не было сил добраться до села и мы оставались ночевать прямо в соломе, если было сухо и тепло, или же в вагончике у механизаторов, чтобы с восходом солнца снова встать с неподъемными вилами на копнителе. Так же все ребята и девчата работали на других работах. Всем было не легко. Правда с едой проблем не было. Завтракали и ужинали у себя в селе, обедали там же, где работали вместе с бригадой. Часто девчата, уже к концу уборочной особенно, сами готовили для всех нас из продуктов, которые получала Елена Николаевна с колхозного склада. Особых разносолов не было, но на столе почти всегда было мясо, молоко, картошка, овощи, очень вкусный свежий хлеб. В селе была своя хлебопекарня, которая благоухала свежеиспеченным хлебом на всю округу. Все это мы уметали после трудов праведных мгновенно. Мы постепенно втянулись в работу и нам даже понравился этот тяжелый крестьянский труд. Как бы там ни было, молодость все равно брала свое. Мы в этой деревне подружились с местными сверстниками, ходили на вечерки, устраивали танцы под гармошку или баян. Когда же было ненастье и лил затяжной дождь и на полях нельзя было работать, то мы вечерами у себя в избе пели русские народные песни: «Ах ты степь широкая...», «Есть на Волге утес», «Когда я на почте служил ямщиком», «По Муромской дорожке». Пели мы и про Ермака, объятого думой, про Стеньку Разина с его княжной. Запевалой у нас всегда была Елена Николаевна - наша охранительница и как бы одна на всех общая мама. Она каждого из нас не оставляла без внимания. Когда было тяжело — находила каждому слова поддержки. Достаточно было одного ее неодобрительного взгляда, чтобы понять, что ты совершаешь неправильный поступок. Она была для нас не просто педагог - она учила нас жить.

Навещал нас иногда и председатель колхоза Иван Феофанович. Это была очень колоритная фигура. Хозяин-крестьянин от Бога знал цену крестьянского труда. Он был пожилым уже человеком, лет за пятьдесят. В 30-х годах раскулаченный сидел ни за что в одном из лагерей Краслага под Енисейском. В войну он добился каким-то чудом отправки на фронт взамен сидения в лагере. На войне он потерял правую ногу выше колена, был списан подчистую. Из госпиталя приехал в Канск, где у него были какие-то родственники. Помыкавшись в городе, потомственный крестьянин, хлебороб, не найдя для себя занятия по душе, бросил работу в артели инвалидов, где клепали ручки к тазикам для бани. Плюнув на это дело, он прямиком пошел к первому секретарю райкома партии. Там он попросился на работу в село. Долго с ним там в райкоме беседовали, но неожиданно его просьбу удовлетворили, поддержали его стремление работать в селе, хотя, конечно, удивились, ведь не был он членом партии, да и желающих работать в колхозе особенно-то не находилось. Отправили Ивана Феофановича не просто работать в колхоз, а руководить им. Сразу предложили избрать его председателем колхоза им. В.М.Молотова в селе Тайна Канского района вместо прежнего, посаженного за жульничество и воровство.

Попав в родную стихию, несмотря на инвалидность и, проявив свои природные способности, он довольно быстро поправил положение с надоями-удоями, урожайностью, привесом-приплодом и т.п. Колхоз из убыточных начал что-то давать государству. Характер у него был крут по отношению к бездельникам, пьяницам и другим «антисоциальным элементам». Обладая внушительной фигурой и пудовыми кулаками, Иван Феофанович быстро ставил все и всех на свое место. Ходил он быстро, несмотря на то, что вместо ноги у него был самодельный деревянный съемный протез. Этим протезом он иногда и пинка поддавал несознательным. Ездил он часто верхом на лошади, выставив свой протез наподобие ружья. Его издалека было слышно по отборному мату. Матерщинник он был отменный. Он даже сам не замечал за собой этого порока. Если он матерился ласково - значит в хорошем настроении, или разговаривает с женщинами и детьми. Да вроде и не мат это уже был, а так - матерок, звучавший из его уст так естественно и гармонично, что даже наша Елена Николаевна - учитель русского языка и литературы - выслушивала его речь очень даже благосклонно. Авторитет его среди колхозников был непререкаем и абсолютен. Даже партийный секретарь не рисковал ему перечить.

Приезжали в колхоз из города и инструкторы райкома партии. Их в деревне называли по-старинке уполномоченными. Эти холеные мужчины на поля ездили мало, в основном сидели в конторе за составлением сводок или же проводили время в обществе доярок и животноводов на фермах, скотных дворах и птичниках. Уезжали в город обычно загруженные мясом, салом, битой птицей, маслом и другими продуктами животноводства. Это было вроде как дополнение к пайку себе и для своего начальства. Иван Феофанович их не любил и старался с ними реже общаться. Они тоже не горели желанием встречаться с ним, так как знали хорошо его крутой нрав.

Бывал в селе и секретарь райкома, ответственный за сельское хозяйство. Оставив «Победу» возле конторы правления, они с председателем выезжали на бричке на поля. Этот секретарь все осматривал с умным выражением лица, давал ценные указания. Однажды он спросил у мужика, вывозившего навоз на убранное уже поле на подводе, с какой фермы он везет навоз. Мужик ответил, что навоз не с фермы, а с его личной стайки. Секретарь зашелся в ярости, обрушившись на председателя с криками и бранью. Он орал, что на колхозное поле нужно возить колхозный навоз от общественного стада, а не частника. Как будто частный навоз был идеологически вредный. Даже здесь он учил проявлять классовый подход. Иван Феофанович молча слушал, отвернувшись, весь этот бред и улыбался. Уж он-то хорошо знал суть классового подхода, на собственной шкуре.

Вот так и проходила уборочная кампания в отдельно взятом колхозе. Но не всегда проходила она мирно и гладко. Случались и ЧП. Однажды комбайнер в сговоре с шофером разгрузил свеженамолоченное зерно из бункера к нему в машину без отметки в путевом листе. Ночью они повезли это зерно в город на продажу, но дорогой их поймали прямо с зерном. Проскочить посты ГАИ им не удалось. Через неделю в нашей Тайне, в местном клубе, состоялся выездной показательный суд над расхитителями социалистической собственности. Народ собрали со всех бригад и станов, мы тоже были на суде.

Заседание суда провели молниеносно, часа за полтора-два. Сложилось впечатление, что это произошел военно-полевой суд, как в военное время. Да и сама уборочная кампания обставлялась большевистской пропагандой, как битва за хлеб, за урожай. Ее сравнивали с войсковой операцией. Борьба должна быть везде и за все; за гектар пашни, за тонну зерна, за центнер мяса и т.д. Только вот непонятно с кем боролись. Ведь все же было у них в руках: власть, ресурсы, финансы и пр. Ну, организуй толковый труд, поставь на ответственные места Иванов Феофановичей, не мешай крестьянину работать на земле своими «ценными» указаниями - и не нужно тогда никакой борьбы. Но тогда не нужны будут ни секретари, ни уполномоченные инструкторы, ни проверяющие и контролирующие. А этого допустить нельзя - не зря власть они завоевывали, чтобы ее отдать людям. Вот и нужно было держать народ в состоянии борьбы для этого.

На войне - как на войне. В общем, дали шоферу и комбайнеру по пять лет и быстренько увезли в город. Постепенно уборочная подходила к концу. За это время мы уже привыкли к работе, втянулись, возмужали, повзрослели. Никто из нас не скулил, не жаловался на трудности и не сбежал домой. Уехали раньше только двое заболевших. Мы многому научились - взаимовыручке, глубокому уважительному отношению к крестьянскому труду. Мы научились и многим крестьянским ремеслам. Я, например, научился сноровисто запрягать и распрягать лошадей; не только одну, но и тройкой и цугом, плести веревки и перевясла из конопли, соломы или из конского волоса, хорошо владеть косой. Мы почти в совершенстве освоили многие сельскохозяйственные орудия, как ручные, так и механизированные. Все это конечно же пригодилось в дальнейшей жизни.

Не мы одни работали на колхозных полях. Были там и рабочие с предприятий, студенты техникумов, даже заключенные из близлежащих лагерей. Все мы представляли там разные слои общества, но всех нас объединял его величество ХЛЕБ. К Покрову дню мы вернулись домой с загрубевшими лицами и мозолистыми руками, принеся с собой запах полей и аромат воли. Начались занятия в школе. В один из дней перед ноябрьскими праздниками нам торжественно объявили, что во дворе школы нам будет выдана заработанная нами плата за наш труд на уборочной в натуральном виде, т.е. зерном. Сбегав домой за мешками и санками, мы пошли получать заработанное. Но здесь нас ждало разочарование. Оказалось, что все мы заработали одинаково - по одному мешку пшеницы т.е. по пятьдесят килограмм, ни больше - ни меньше. Не имело никакого значения сколько и где ты работал; в поле на адском копнителе, в свинарнике ли, дыша «ароматом», убирая навоз, или картошку копал - все равно тебе полагался только один мешок (полцентнера зерна). Всем все поровну, всем одинаково, в полном соответствии с большевистским учением. Так на практике мы осуществляли смычку города и деревни. И повезли мы свои мешки по домам. Дома и этому были рады. Кто-то держал живность - все какая-никакая подмога. А через год нас ждала следующая уборочная.

На оглавление Вперёд