Мирончик

Его я увидел у входа в «сотый» магазин: есть в Канске такой возле путепровода. Он сидел на крыльце с непокрытой головой, давно не стриженными волосами, заросший многодневной щетиной. На лице, которое было в глубоких морщинах и шрамах, лежал слой грязи, закрывавший синяки и свежие ссадины так, что было ие понять, где пятно грязи, а где кровоподтек. Он единственным глазом с любопытством разглядывал меня, называя меня по имени. На его лице мелькнуло подобие улыбки. Если говорить об одежде, то и одеждой назвать то, что было на нем можно с натяжкой. Видно было, что это добыто на помойках, либо дадено сердобольными людьми.

Я остановился и стал разглядывать этого человека, не понимая, что ему от меня нужно и откуда он знает мое имя. Меня он явно знал хорошо, а я никак не мог вспомнить, кто же это такой, ибо с 1957 года я в Канске не жил, а бывал только наездами в отпуск, как и в этот раз. На дворе был уже 1993 год и вероятность встретить кого-либо из прошлых знакомых была мала. Я стоял и просто терялся в догадках, не узнавая этого человека. А он снова обратился ко мне:

- Что, не узнаешь? Вон ты каким чином стал, а я вот видишь!

Он развел руками. И только после того, как он заговорил со знакомой картавинкой, я его вспомнил. Да, это был несомненно он - знаменитый в свое время в Канске уголовный авторитет Мирончик, бывший мой одноклассник -Мирон Владимирович Лавренюк.

Мне сразу вспомнилось, как в далеком 1955 году в наш 9-А класс поступил новенький ученик, переведенный из другой школы в нашу 21-ю школу им. А.С.Пушкина. Он ничем не отличался от нас, учился средне, как и большинство из нас, в меру был общителен, но дружбы ни с кем не заводил. Отца у него не было - погиб на фронте в конце войны. Отец его был лихой разведчик полковой разведки и погиб на задании на одном из участков Северо-Западного фронта. О своем отце Мирон и нам рассказывал. Таких, как он тогда было много, не у всех отцы вернулись с войны. Был у Мирона и старший брат, который учился в Ремесленном училище (как тогда назывались ПТУ). Он был хулиганистый парень, водился с уголовной шпаной и, не доучившись, «загремел» на скамью подсудимых. Больше уже он ни работать, ни учиться не стал, а стал постоянным клиентом тюрем и лагерей.

Мать у Мирона работала уборщицей и по совместительству билетером в клубе местного годролизного завода. Мы иногда этим обстоятельством пользовались. В то время крутили трофейные фильмы, особенно «Тарзан» в несколько серий. Были и индийские: «Бродяга» с Раджем Капуром и Наргис в главной роли. Демонстрировались и наши новые фильмы – «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки», «Молодая гвардия» и другие. Попасть на все эти фильмы было очень трудно, давка за билетами была ужасная. Копий этих фильмов было мало, поэтому все они демонстрировались по клубам и кинотеатрам города по очереди. К тому же нино тогда было редким и почти единственным развлечением, не считая танцев. Вот здесь-то Мирон нас и выручал. Его мама нас пускала в зрительный зал, когда фильм уже начался. Мы быстренько прошмыгивали мышкой и, устроившись где придется - зачастую на полу, в проходе, наслаждались зрелищем.

Несомненным достоинством Мирона было его умение красиво рисовать. Ему иногда даже доверяли оформлять школьную стенгазету. Он также хорошо играл на баяне. Баян был отцовский и Мирон его основательно осваивал. Его мать пристроила в музыкальный кружок при гидролизном клубе, где он успешно обучался владеть доставшимся по наследству инструментом. Порой он играл на баяне на школьных вечерах. Репертуар был довольно скромный – вальсы «Дунайские волны», «На сопках Маньчжурии». Под фокстрот шла мелодия «Коробейников», или «Коробочка», как мы ее называли, В качестве танго звучала мелодия «Бэсса мэ мучо». Ну и конечно же родные кадриль, полеива, подэспань, подэграс и т.п. Вот в таком ключе примерно и проходили школьные танцы. Девчонки обычно танцевали друг с другом, редко кто танцевал с парнями. Ну, а парни, разбившись на кучки, просто стояли или же играли в игру: «Угадай, кто ударил». Сейчас танцы называются дискотекой, да и молодежь ведет себя несколько по-другому. Подобный репертуар преобладал тогда во всех клубах, на танцевальных площадках парков культуры с незначительными изменениями, не отличаясь разнообразием. Такими вот способностями Мирон от нас отличался, за что его уважали не только мы, но и учителя.

Но вскоре эта идиллия закончилась. Мирон стал изменяться в худшую сторону буквально на глазах. Он стал хуже учиться, пропускать уроки, исчезать с уроков с сомнительными дружками. С ним такое стало происходить, а дома после очередной отсидки появлялся старший брат. Тогда Мирона не было в школе по нескольку дней. Большую часть времени он проводил в обществе брата и его дружков. На общение с нами, на рисование, музыку уже времени не было. На него пытались воздействовать учителя, школьная общественность, да и мы пытались как-то его вразумить. Все было напрасно. Мать ничего не могла с ним поделать, а он все больше замыкался в себе, стал дерзким, хамоватым, бесцеремонным. Однажды его брата арестовали за кражу музыкальных инструментов из клуба гидролизного завода. Вскоре задержали по этому делу и Мирона. Оказалось, что он активно помогал брату и его компании, так как хорошо знал все ходы и выходы в клубе, где и что лежит. Он сумел незаметно провести в клуб воров, потому что его там знали и доверяли. Брата его посадили надолго, а Мирона исключили из школы и отправили в деткую колонию, где он и пробыл полгода. Мать с работы уволилась, сидела дома и потихоньку спивалась.

Однажды глубокой осенью 1956 года у нас в школе проводился какой-то тематический вечер. Было , как всегда, шумно весело, гремела музыка, девчонки танцевали друг с другом под радиолу, ну, а мы, разбившись на кучки, стояли, подперев стену. Вдруг послышались звуки баяна. Шум, танцы, музыка как-то сразу стихли. Мы повернулись в сторону, откуда доносилась баянная музыка и увидели в дверях актового зала Мирона с баяном. Рядом с ним стояли еще шестеро парней, которых мы не знали. Одеты они были почти однообразно, но в соответствии с тогдашней модой. Брюки были заправлены в голенища хромовых сапог в «гармошку» с напуском наружу. Материал брюк был какой-то тонкий с переливом и при каждом движении трясся словно желе. Мы, носившие обычные штаны из х/б и сукна, такое видели впервые. Мирон был одет в вельветовую куртку с нагрудными карманами на молниях с отложным белым воротничком. Другие были одеты в обыкновенные пиджаки и такие же куртки. В зубах некоторых из них дымились папиросы «Беломор-канал» производства местной табачно-махорочной фабрики. Такие папиросы тогда курили довольно состоятельные люди. Обычные же куряки довольствовались «Севером» или «Прибоем», а некоторые просто махоркой. В пиджаки и куртки почти у всех были заправлены белые шарфики поверх рубашек. Все они были в приличном подпитии и вели себя соответственно.

Мы не могли понять, как эти люди могли попасть в школу? Ведь дверь изнутри была заперта, да и дежурные ребята были там. Все прояснилось после. Они высадили стекло оконной рамы на первом этаже далеко от входа в глухом коридоре. Ведь Мирон не плохо знал расположение школы. Несколько человек проникли через эту раму внутрь, спокойно подошли к ничего не подозревавшим дежурным у входа (а их всего двое было), избили их и закрыли в чулан под лестницей, где обычно уборщицы хранят свой инвентарь. После этого они открыли входную дверь и запустили остальных во главе с Мироном, в руках которого был баян. Раздевшись, они поднялись на второй этаж и обозначились в дверях актового зала.

Внимательно осмотрев присутствующих в зале, Мирон сел в услужливо подставленный кем-то из его свиты стул и заиграл на баяне блатную песню, которую сам же и пропел:

«Бледно луна озарила
Старый кладбищенский двор.
А над сырою могилой
Слезы лил маленький вор...

Ну и так далее. Ему подпевали его дружки. Они начали приставать к девчонкам, лапая и таща их на танец под эту мелодию. Девчонки вырывались, визжали. Присутствующие учителя пытались урезонить и выпроводить непрошенных гостей, но те лишь усмехались, хамили и делали вид, что их это не касается. Кто-то уже потянулся к выходу, чтобы подобру-поздорову сбежать домой. Среди них были несколько рослых спортивных десятиклассников, ранее давно претендующих на всеобщее внимание и лидерство. А дружки Мирона совсем охамели. Они хватали девчонок. срывали с них белые фартуки, лезли целоваться, отпинывали мальчишек-младшеклассников, наивно полагавших, что их вмешательство может что-то изменить. Отважные мальчишки, отлетев от пинков, стояли и непонимающе хлопали глазами, а некоторые от обиды плакали. Терпеть такое больше было нельзя. Мы, стоявшие отдельной стайкой, молча переглянулись и поняли друг друга без слов. Мы - это Юра Юхник, Женя Мокринский, Юра Остапенко, Толя Красиков, Гена Романовский, Валера Якушевский, Витя Кирш и я — все мы были спортсменами-разрядниками по силовым видам спорта (бокс, борьба вольная и классическая). Теперь все внимание было обращено на нас с надеждой, что мы остановим этих молодчиков. Так как мы хорошо знали Мирона, то подошли к нему и потребовали прекратить это безобразие и добром покинуть школу. Но он и ухом не повел, только сменил песню на другую, тоже блатную, но уже не пел, а только сидел и цыркал сквозь позолоченные фиксы. Тут же подошел к нам один из его компании и, размахивая перед носом Толика Красикова кастетом, произнес:

- Канайте отсюда, фраера. Иначе покоцаем всех.

Потом, оттолкнув Анатолия, повернулся к Мирону и спросил:

- Ну что, Мирончик, кого мочить начнем?

Больше он не успел ничего сказать, так как от Толиного удара в челюсть вылетел в дверь и покатился по лестнице. Кто-то из наших ребят вдвоем подхватили стул с сидящим на нем Мироном и швырнули его вместе с баяном следом. Оставив девчонок, к нам бежали Мироновы дружки, доставая на ходу кастеты и ножи-финки. Кто-то из них уже размахивал гирькой на резинке.

Мы приняли бой. Началось что-то невероятное. В ход шло все, любые приемы без ограничений, только на поражение. Мы понимали, что защищаем не только свою честь и достоинство, но честь и достоинство всех, находившихся в это время в школе. И это придавало нам силы. Девчонки подняли невообразимый визг. Мироновы урки орали матом, пытались применить ножи и кастеты. Вот где нам пригодились спортивные навыки и закалка. Мы выбивали, отбирали из их рук это оружие; пинками бросками, ударами мы всю эту «кодлу» выгнали на первый этаж, где они, поняв, что ничего сделать с нами не могут, бросились к выходу. Мы их догоняли и били, били. Гнали их и за пределами школы не один квартал, пока не исчезли по закоулкам те из них, кто в состоянии был двигаться. Мирон исчез одним из первых. троих мы обнаружили, возвращаясь в школу. У одного плетью висела рука - он стоял и другой рукой пытался ее поднять. Второй «мироновец» лежал недалеко от первого и пытался подняться, бормоча что-то невнятное. Третий сидел на крыльце школы с окровавленной мордой и, сплевывая выбитые зубы и кровавую слюну, злобно шипел:

- Ну, су-у-у-э-эки, ну, су-у-у-э-эки! Хана вам, падлы.

От их лоска и спеси не осталось ничего. Да и у нас вид был далеко не праздничный. Правда серьезных телесных повреждений ни у кого не было - так, ссадины на руках (это от ударов по противнику), да несколько синяков и шишек. У некоторых, в том числе и у меня была порвана одежда.

Кто-то уже успел вызвать милицию, которая не заставила себя ждать. Через некоторое время, когда, казалось бы, все было кончено, подъехал милицейский «воронок». Всю нашу компанию и этих троих покалеченных блатарей повезли в ближайшее отделение. Дежурный майор заставил нас написать подробные объяснительные, а этим троим вызвал дежурную медсестру, которая их осмотрела и оказала необходимую медпомощь. Глубоких и серьезных повреждений у них не было. Майор приказал милиционеру отвести их в камеру временно задержанных, сказав, что с ними будет разбираться после и не только по этому случаю. Мы не успели еще написать объяснения, как в дежурке появились наши учителя: классный руководитель Надежда Кирилловна Долинская, директор шкоды Геннадий Иванович Крысов. Они все объяснили дежурному майору и мы, после того как были написаны объяснительные, были отпущены, как бы под поручительство наших наставников.

После этого случая долго в школе, да и в поселке не смолкали разговоры и пересуды происшедшего. Некоторые осуждали нас, предсказывая месть со стороны уголовников, другие наоборот поддерживали и одобряли. Последнии было конечно больше. Среди осуждавших были и учителя. Преподаватель истории, она же партийный секретарь школы Бэтти Абрамовна Фельдман прямо нам заявила на заседании комсомольского комитета школы, где обсуждалось это происшествие, что мы поступили политически не правильно, так как уголовники якобы нам, большевикам, социально близкие элементы и при определенных условиях могут быть нашими союзниками в борьбе за светлое будущее. К счастью возобладал здравый смысл, да и ощущалось дыхание грядущих перемен. На этом заседании комитета нас всех с нашего согласия рекомендовали в зарождавшиеся в то время бригады содействия милиции (Бригадмил). А запрос с этим предложением и конкретными нашими фамилиями сделал майор милиции по фамилии Козорез, тот самый дежурный майор, который разбирался с нами в тот злополучный вечер. Он был из фронтовиков, в милицию пришел после демобилизации из Армии для укрепления ее рядов по партийному призыву.

Время было тревожное. Давала еще о себе знать и знаменитая бериевская амнистия 1953 года, когда на свободу были выпущены матерые уголовники и беспредельщики. Очень правдиво об этом рассказывается в фильме «Холодное лето 1953 года». В городе, как и в нашем поселке гидролизного завода, царил уголовный террор. Днем наблюдалось относительное спокойствие, только иногда хулиганистая шпана что-нибудь набедокурит, да по-пьяни кто-нибудь подерется. Но зато с наступлением темноты жизнь замирала. Наглухо закрывались ставни, двери, ворота и калитки. В частных домах во дворах спускались с цепей злющие собаки. В это время на улицах появлялись редкие прохожие, да и то стрались в одиночку не ходить. А в глухую ночь полновластными хозяевами на улицах были банды уголовников, которые часто устраивали между собой разборки за сферы влияния. Редкая ночь проходила, чтобы кого-то не порезали, кого-то ограбили, убили, раздели. Обычно в утренних очередях обыватели узнавали эти криминальные новости. Милиция явно не справлялась с этим валом преступности, как из-за нехватки профессиональных кадров, так и из-за материально-технического оснащения. Лучших оперов и сыщиков поглотила война. После войны по партийной мобилизации в милицию шли демобилизованные фронтовики, люди в большинстве своем порядочные, честные, искренне стремившиеся бороться с преступностью, но не имеющие достаточного профессионализма, навыков и образования. В милиции явно не хватало умелых людей, опыта, материальной основы. Поняв все это, власть стала принимать необходимые меры, как административные (учеба, курсы, обмен опытом), так и меры, направленные на привлечение общественности к решению этой проблемы. Как и в военное лихолетье, власть обратилась за помощью к народу. Вот тогда и начались создаваться эти бригады содействия милиции в учебных заведениях, учреждениях, предприятиях. Это были прообразы советских народных дружин. Такая вот бригада была создана и в нашей школе. В эту бригаду мы всей нашей компанией и вошли с подачи майора Козореза.

Ну, а Мирончик тоже даром время не терял. Происшествие в нашей школе было для него лишь эпизодом. Здесь он получил отпор, а в других местах он его не получал, его боялись, он сумел запугать. На вечерах в клубах, парках, школах, училищах, когда он приходил со своей «кодлой», то вел себя, как хозяин. Его имя превратилось в кличку, его зауважали и более старшие, маститые и «авторитетные» урки. После посадки брата он фактически стал лидером братовой банды, включив в ее состав и своих «корешков». Эта банда и творила по ночам все, что хотела и где хотела. Он сумел подчинить себе таких знаменитых в уголовном мире авторитетов, как Налим и Чуча. Какими уж аргументами он их «убедил», никто не знает, но они явно работали с ним в одной связке.

Эти два человека были потомками белоказаков семеновцев из Забайкалья. Внешне они были похожи на бурятов - такие же смуглые, круглые узкоглазые монголоидные лица. Эти люди не знали жалости и сострадания. От них никому не было пощады, кто попадал в их руки. От их рук погибли старики Нефедовы - родители офицера-фронтовика, не вернувшегося с войны. У стариков никаких богатств не было, но бандиты пытали их перед тем, как убить. Что они хотели от них узнать неизвестно. На их совести и другие кровавые злодеяния: убийство сторожа лесосклада, его грабеж и поджог, разгром сельсоветов в селах Чичеул и Ашкаул, снова убийство сторожа, разграбление и поджог магазина на улице Московской, много других темных дел. Такие вот люди были выпущены из тюрем и лагерей в 1953 году по знаменитой бериевской амнистии. Эти люди продолжали творить свои темные дела.

После отсидки в колонии, где Мирончик получил начальное криминальное образование, он стал постигать тонкости этого «искусства» в обществе брата уголовника-рецидивиста, а потом и Налима и Чучи. И он их превзошел по свирепости, жестокости, дерзости. Преступления он совершал виртуозно, всегда выходя сухим из воды. Садилась в тюрьму в основном мелкая сошка, которая считала для себя за честь сидеть от Мирончика. Он же был абсолютным беспредельщиком, мог в любой момент пустить в ход, что было в его руках. Для него не существовали ни старики, ни женщины, ни дети, ни инвалиды и калеки. Это был умный, наглый, изворотливый зверь в человеческом облике. Когда он с компанией появлялся в общественном месте, то сразу же вокруг все благоговейно замирало, только по воздуху носилось –«Мирончик! Смотрите, Мирончик пришел...» С этого момента все происходило по его сценарию. Он заказывал или сам играл на баяне или аккордеоне любую музыку, танцевал с кем хотел, сполна отводил душу и никто не смел ему в этом перечить. Заканчивалось все это обычным мордобоем, хотя сам он никого не трогал - это делали его подручные «шестерки». Особенно доставалось так называемым «стилягам». Это были молодые ребята, в основном студенты вузов, приехавшие на побывку к родным, да некоторые местные модники.

В то время входила мода среди молодежи (продвинутой, как бы сейчас сказали), имеющей определенный достаток, на узкие брюки, обувь на толстой подошве, широкоплечие пиджаки, узкие разноцветные галстуки, пышная шевелюра на голове. Эта мода тогда только нарождалась и официально не поощрялась, особенно среди комсомольцев, считавшей эту моду буржуазной. Даже с эстрады она высмеивалась. Однако этим все и ограничивалось. Только «социально близкие» мирончики решали вопрос радикально - рвали и резали этот модный наряд в клочья, прическу уродовали острыми ножами до неузнаваемости, а под конец избивали до полусмерти. После этого исчезали во мраке улиц. Такое происходило часто и считалось в уголовной среде развлечением, гульбой. Они даже за преступление это не считали, ведь по ночам и не такое творили.

В основном в такие места и на такие мероприятия, где проходили вечера танцев, и направлял нас майор Козорез. В дни заступления на дежурства мы вечером собирались в поселковом отделении милиции на инструктаж. Командиром нашей группы был Юра Юхник - отчаянной смелости и отваги парень. Он мог один пойти на несколько вооруженных урок, обезоружить, обезвредить, задержать или обратить в бегство негодяев. Он был надежен, как скала, был мастером спорта по боксу. Тогда не в моде были восточные единоборства, да мы о них мало что знали, так как заниматься ими было запрещено. Самбо и то не всегда разрешалось, и к тому же весьма ограниченно. Другие ребята были достойны своего командира. Женя Мокринский и Юра Остапенко - один боксер, другой борец-вольник, оба разрядники, могли бы вдвоем «размазать» любую хулиганскую кодлу. Мы с Витей Кирш были друзьями-соперниками, так как на соревнованиях по классической борьбе выступали в одной весовой категории всегда друг против друга, тренировались вместе у любимого нами тренера по борьбе Яна Сермана. Так что мы тоже за себя могли постоять. Многие из этих ребят впоследствии стали армейскими и флотскими офицерами и достойно служили Отечеству.

На дежурство мы всегда ходили по 4-5 человек, остальные были в резерве. После инструктажа, одев на руки повязки с буквами Б.М., мы с сотрудником милиции отправлялись на назначенный маршрут. Мы посещали места, где проводились культурные или общественные мероприятия. Иногда в таких местах мы сталкивались с «мироновцами», а порой и с ним самим. Но они в конфликт с нами не вступали, благоразумно исчезали, чтобы лишний раз не светиться. Они прекрасно знали, с кем имеют дело и наши возможности.

Со временем, как организованное сообщество, банда Мирончика к весне 1957 года раздробилась. Кого-то посадили надолго, кто-то сам куда-то уехал, некоторые отошли от криминальных дел. А сам Мирончик зимой 1957 года, наконец-то, крепко и надолго сел. После этого он уже на свободе почти не жил. Его родным домом стала на долгие годы «зона». На свободе он уже не мог жить нормальной человеческой жизнью. Постоянные этапы, пересылки, череда тюрем и лагерей сделали свое дело - превратили когда-то молодого способного парня в жестокого, озлобленного на весь белый свет человека, готового на все в борьбе за выживание. В неволе он потерял все: совесть, остатки пусть дутого, но авторитета в уголовном мире, здоровье, все признаки цивилизованного человека. В драках и жестоких схватках за место под солнцем в том ненормальном, извращенном мире он потерял глаз, его лицо и руки были в многочисленных шрамах, все тело было разукрашено татуировкой на разные темы в соответствии с криминальной символикой. В итоге он оказался на обочине жизни, никому не нужным инвалидом и почти без средств к существованию. Криминальный мир перемолол его жизнь и судьбу, словно сырье, а то, что от него осталось превратил в отходы, выброшенные за ненадобностью на помойку жизни.

Я стоял пред ним и недоумевал, почему он здесь сидит на этом заплеванном крыльце, почему он еще живет, а не сгинул бесследно в недрах тюрем и лагерей, как его брат и множество ему подобных? Да, эта неожиданная встреча всколыхнула в моей памяти много из того, уже далекого времени - нравы, обычаи, колорит и именно запах того переломного периода нашей истории. Что я мог ему сказать? Как я должен был реагировать? Я не знал. Я молча достал несколько денежных купюр, сунул ему в лохмотья, повернулся и, не заходя в магазин, зашагал прочь. Я не знаю, правильно ли я поступил или нет, но я отнесся к нему, как обычно люди относятся к обделенным или юродивым людям. От этой встречи у меня остался горький осадок и долго не давало покоя обострившееся чувство справедливости.

В следующие мои приезды в Канск я Мирончика больше не видал, хотя Часто приходил в этот магазин. Потом я узнал у знакомых людей, что Мирончик сам свел счеты со своей беспутной жизнью. Бог ему судья!

На оглавление Вперёд