Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Геннадий Капустинский. Так было. История без вырванных страниц


Графиня

Когда перебираешь старые фотографии, вглядываешься в лица родных и знакомых людей, многие из которых уже ушли из этой жизни, возникает ощущение того, что ты беседуешь с ними, мысленно как бы переносишься в то время, которое запечатлено на фотоснимке. Даже не верится, что вот с этими радостными, улыбающимися, полными энергии и жизни людьми ты когда-то общался, что многих из них уже никогда не будет в этом мире. Становится грустно и печально…

Фотоснимок - это застывшее мгновение жизни, выхваченная частичка чьего-то жизненного пути. Порой фотоснимок воскрешает в памяти такое событие или череду событий, которых хватило бы не на одну книгу или фильм.
Передо мной лежит снимок пожилой уже женщины с характерной для 30-40-х годов прической, модной одеждой. Глядя на нее, я мысленно переношусь в далекий суровый 1943 год и моя память воскрешает все, что связано с этим человеком. Да, это она, Наталья Эмильевна Коберская, или - Графиня, как ее называли неформально близкие, знакомые и соседи.

Моя мама в то время работала в столовой на Канском железнодорожном вокзале. Иногда вечерами столовая «превращалась» в железнодорожный ресторан. Шла большая война, времена были суровые, строгие. Через станцию Канск-Енисейский непрерывным потоком шли на запад и восток эшелоны с войсками, боевой техникой, заводским и фабричным оборудованием, ранеными и эвакуированными людьми, беженцами… Столовая-ресторан работала почти круглосуточно: нужно было кормить и поить очень много народу. Осенью 1942 года маме, как жене фронтовика была выделена от ресторана комната в 3-х комнатной коммунальной квартире в одноэтажном деревянном доме барачного типа рядом со станцией по улице Интернациональной. Всю правую часть улицы вплотную до 4-й школы занимала громаднейшая заболоченная лужа, куда сваливали со всех ближайших дворов все, что только можно. Соседкой по квартире, жившей в двух других комнатах, была одинокая женщина в почтенных годах. Она со сдержанной благосклонностью встретила нас. С мамой она была знакома: со своим приятелем вечерами она иногда играла на аккордеоне в ресторане, где мама работала. Приятель нашей новой соседки был ее напарником в дуэте и виртуозно играл на скрипке. Так они на пару подрабатывали на жизнь, хотя подрабатыванием это назвать нельзя. Они играли просто за тарелку супа, кусок хлеба и стакан чая или компота. Вот и весь их подработок. Но это было не каждый день, остальное время она проводила дома или в кругу своих друзей и знакомых, коих у нее было предостаточно. Она действительно была из дворянского сословия, родом из графской семьи, корни которой исходили откуда-то из Западной Белоруссии. У нее раньше был муж -полковник царской армии, но в Гражданскую войну он был военным специалистом при штабе 6-й Красной Армии Южного фронта, которой командовал Гиттис Владимир Михайлович. У полковника Коберского был друг, тоже полковник и тоже военспец по фамилии Изаксон, а по имени Виктор. Оба они присягнули новой власти и честно служили в рядах Красной Армии.

В 1938 году командарма Гиттиса (а он к тому времени был уже командующим Заволжским военным округом) репрессировали, а заодно и всех тех, кто когда-либо общался с ним, в том числе и бывших полковников и военспецов Коберского и Изаксона, хотя к тому времени они уже были не у дел и находились «на заслуженном отдыхе». Так они вместе и попали в знаменитый КрасЛаг. Вскоре следом в Красноярский край в лагеря были отправлены и их семьи, как члены семей врагов народа. Полковник Коберский не смог смириться с участью раба, - не позволяла это сделать текущая в его жилах кровь гордых шляхтичей, поэтому и погиб в лагере будто бы при попытке к бегству. Погибла (умерла от болезней) и жена Виктора Изаксона в женском лагере под Ирбеем. Так и остались: одна - вдовой, другой - вдовцом дальше нести свой крест. Уж каким образом им удалось избежать дальнейшей лагерной жизни - одному Богу известно, но в 1942 году они жили уже вроде бы на свободе в Канске, только постоянно ходили отмечаться в комендатуру МГБ.

Наталья Эмильевна всегда выглядела элегантно, одежду носила хотя и скромно, но всегда со вкусом, во всем была аккуратной и опрятной. Среди людей держалась с достоинством с присущей ей гордой аристократической осанкой. К ней постоянно ходили разные люди. Кого-то она утешала в горе, если приходила похоронка, кому-то давала советы, кому-то гадала на картах, мастерски раскладывая пасьянсы. Она была нужна всем и все ее уважительно звали Графиней, чему она была несказанно рада. Она была глубоко верующим человеком, часто молилась и просила Бога, чтобы он дал Победу русскому оружию, часто посещала церковь, да и у нее бывали священники. Мы, соседская детвора, были от нее в восторге и часто поджидали, когда она шла домой, чтобы получить от нее подачку в виде конфетки. Она нас всегда одаривала шоколадной конфеткой в блестящей обертке, при этом поглаживала по головке каждого, приговаривая: «Храни вас Господь!» Душевного тепла и доброты у нее хватало на всех.

К ней постоянно приходил ее приятель и друг ее мужа Виктор Изаксон. Они вместе музицировали: она на аккордеоне, а он на своей скрипке. Играли они замечательно, виртуозно русские народные песни, старинные романсы, некоторые произведения советских композиторов, особенно фронтовые песни. Мы, детвора, мало что понимали в музыке, но всегда слушали их игру, затаив дыхание. Вечерами, когда их приглашали, они шли играть в вокзальный ресторан, где работала моя мама.

Виктор Изаксон изрядно попивал, трезвым мы его никогда не видели. Графиня иногда пыталась как-то на него воздействовать, но это было бесполезным занятием. Однажды ей сообщили, что Виктора нашли утопленным в луже. Она опрометью бросилась к этой злосчастной луже и на ее берегу увидала сидящего Виктора. Он был пьян, весь мокрый и медленно стаскивал с себя болотную тину и всевозможные нечистоты. Слезы ручьем катились из его глаз, он что-то пытался сказать, но из уст раздавались нечленораздельные звуки. Наталья Эмильевна помогла ему подняться и, поддерживая друг друга, они со слезами поплелись к ней домой приводить себя в порядок. Он после признавался, что действительно хотел таким образом свести счеты с жизнью. Хорошо выпив, а пили в Канске в основном разбавленный гидролизный спирт местного завода (технарь, как его называют сейчас) он пошел в эту лужу-болото, чтобы утопиться, но зайдя по колено, упал и стал барахтаться. Проходившие мимо шофера с товарного двора вытащили его оттуда, привели в чувство и оставили лежать на берегу. Придя немного в себя, он сел и в таком состоянии его и застала Графиня.

После нашего вселения Графиня вначале нейтрально относилась к моей маме, вроде бы присматривалась и не спешила быть откровенной. Мама ее понимала, ведь до нас ее соседкой была одинокая женщина, бывшая комиссарша-большевичка, но разжалованная и репрессированная, как враг народа. К Графине она относилась явно враждебно, как к классово чуждому элементу, называя ее буржуйкой недобитой и устраивая ей всякие бытовые пакости мелочного характера. Вот почему к маме моей она отнеслась с настороженностью, хотя и была с ней знакома по работе в столовой-ресторане. Но вскоре ледок недоверия исчез и они подружились. Иногда меня мама оставляла на ее попечение, когда работы было много и беспрерывно шли эшелоны в обе стороны. Я был чрезвычайно рад этому обстоятельству и хвастался сверстникам своим тесным знакомством с самой Графиней.

Иногда среди беспросветных будней выдавались и светлые дни, будь то очередная победа на фронтах, или же радостная весточка от родного человека. В такие дни либо у нас, либо у Графини накрывался стол со скромным угощением, приходили общие знакомые, в основном одинокие жены-солдатки, поднимались тосты за Победу, за родных и близких, находящихся на войне. Не обходилось и без песен. У моей мамы был хороший голос, и она всегда запевала, а остальные подхватывали, и песня звучала в нашей маленькой комнатушке в сопровождении аккордеона и скрипки. Запомнились мне слова известной песни: «… жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда...», при исполнении которых я со слезами бежал к маме и ревел, прижавшись к ней. Мне становилось почему-то себя очень жалко. Как же так, мама своего сыночка не найдет. Чтобы не потеряться и меня мама не искала, я и несся к ней скорее.

Мы ничего не знали о детях Графини, о детях Изаксона. Были ли они у них, где они находятся: ни Графиня, ни Изаксон никогда не говорили. Но однажды у Графини поселился племянник. Она не рассказывала, откуда он приехал, сказала только, что у него умерла мама, и он будет жить у нее. Ему было лет 15-16, звали его Юрой Окладниковым и он также прекрасно играл на аккордеоне и пел под собственный аккомпанемент. Его отец погиб в самом начале войны, а Юра страстно желал за него отомстить, поэтому он часто ходил в военкомат с просьбой отправить его на фронт. Но ему так же регулярно отказывали из-за его возраста и физического недостатка - на спине у Юры был приличный горб, как следствие перенесенного рахита. В конце концов его определили в концертную бригаду при канской филармонии и назначили ему за это паек, который был весьма скромным, но являлся, хотя и не большим, но подспорьем для них с Графиней. С этой концертной бригадой он ездил по близлежащим госпиталям, где перед ранеными и находящимися на излечении бойцами участвовал в концертах в качестве аккордеониста.

Так и проходила жизнь этих людей в соответствии с суровыми военно-тыловыми буднями, пока не случилась беда. Война является тяжелым испытанием для страны и народа. Лучшие сыны нации на полях сражений отдавали свои жизни, становились калеками, защищая честь и достоинство своей страны, своего края, города, села А в это время в тылу свирепствовала криминальная мразь, жируя и наслаждаясь жизнью за счет измотанного войной народа. Вот и в Канске в военное лихолетье расплодились и хозяйничали банды всевозможных «Налимов», «Чучей», «Красавчиков» и «Мирончиков». В ночное время город был в их власти. По утрам по городу разносились вести: где кого убили или ограбили. И никто не был застрахован от криминального произвола. В один из осенних дней 1943 года мы с мамой возвращались домой после ее работы. У нашего подъезда мы увидели необычно много людей - соседей, просто знакомых, милиционеров в форме и с собаками. На крыльце бился в истерике и рыданьях Юра Окладников. Он в этот день никуда не ездил с бригадой, потому из филармонии вернулся рано. Дверь была не запертой, вопреки установленному порядку, и открыта. С тревогой и беспокойством он вошел в квартиру и увидел на кухне Графиню и Виктора Изаксона. Они сидели за столом, словно спали, положив головы на руки. Они были мертвы. У Графини был раскроен череп. Виктор был убит ножом прямо в сердце, умер мгновенно - видимо удар был профессиональным. На полу валялась разбитая вдребезги скрипка, аккордеона нигде не было… В комнатах все было перевернуто, бандиты что-то искали, некоторые вещи тоже исчезли. Наверно они думали, что раз хозяйка Графиня, то у нее должно быть какое-то богатство, его-то они и искали. Они среди бела дня поленом вышибли оконную раму и через окно проникли в квартиру. Они действовали нагло, стремительно. Увидев в квартире хозяйку и ее гостя, они, не задумываясь, мгновенно обоих убили. Видимо Графиня и Виктор настолько были в шоке, что ни предпринять что-либо, ни сообразить не успели. Обыскав все в квартире, бандиты забрали аккордеон, а скрипку просто разбили в знак презрения к буржуйскому инструменту. Ходили потом слухи, что их поймали и вроде бы отправили на передовую в составе штрафбата кровью искупать вину. По другим слухам выходило, что их якобы судили скоротечным народным судом и расстреляли. Теперь об этом уже и не узнать.

Виктора милиционеры куда-то увезли, а Графиню оставили Юре Окладникову, как родственнику для похорон. С ней проститься пришло много людей. Ее любили и оплакивали словно родного человека. Похоронили Графиню на старом городском кладбище недалеко от Московского тракта под деревней Чичеул. Юра остался жить в этой же квартире. Моя мама и другие люди ему помогали в меру своих возможностей. В филармонии Юре выдали казенный старенький баян, с которым он и колесил по госпиталям с концертами до конца войны.

Такие вот воспоминания всколыхнула во мне эта черно-белая фотокарточка Графини - Натальи Эмильевны Коберской, подаренная ею моей маме в июле 1943 года. Много времени прошло с тех пор. Многое изменилось. Нет уже того дома по улице Интернациональной, как и самой улицы. Давно осушена и засыпана знаменитая лужа-болото. На этом месте сейчас в Канске располагается пожарная часть. Кануло в вечность имя этой незаурядной женщины, которая прожила свою жизнь по сценарию, написанному для нее самой судьбой.


На оглавление Вперёд