Храм кровавого Бога
(Курейка. Зеленый туман
I/X-91 г.)

В году 1956 на открытом партийном собрании читали закрытое письмо Никиты Сергеевича Хрущева. Северо-Западный Казахстан, станция Мартук. Сельская школа. Небольшой круг учителей. Учительская, обставленная из-за отсутствия столов новыми партами. Испуганное лицо инспектора райкома партии товарища Тараненко, его хриплый, всхлипывающий голос, дрожащие пальцы, из которых то и дело выскальзывали машинописные листы. Сталин – убийца миллионов ни в чем не повинных людей! Допросы с пристрастием, с мордобоем и кровью! Не имеющие никакого отношения к суду тройки карателей! Советские концлагеря. Концлагеря!

Пережившим перестройку с ее глобальной гласностью этот первый ветер правды показался бы легким дуновением; для нас в нем был порыв бури. Любопытство было вначале, когда почти шепотом, на ухо, райкомовские сообщили, что вечером в школе будут читать письмо Хрущева, разоблачающее Сталина. Потом был страх. Ужас рушившегося на голову дома.

Дочь врага народа, воспитанная детдомовскими учителями в духе советского патриотизма, не допускавшего и мысли о том, что в нашей замечательной, самой прекрасной и счастливой стране, могут быть концлагеря и могут быть суды, осуждающие невинных людей на смерть, была совершенно беззащитна перед этими фактами. Я считала, что мой отец – иностранец что-то недопонял, чем-то провинился перед советской властью и теперь отбывал заслуженное наказание в советской, самой лучшей в мире, тюрьме.

Разоблачения падали ударами грома. Я с трудом сдерживала себя, чтобы не закричать: «Неправда! Этого не может быть!» Но факты! Гром гремел все громче и, наконец, раздался тот удар, который сразил меня наповал: описание пыток и вслед за этим – зеленый туман.

Я очутилась на улице, на лужайке, в высокой траве. По телу разливалась приятная размягчающая теплота, надо мной в густом вязком тумане возникали и двигались неясные фигуры, стоял гул, не то от пчел, не то от стрекота множества кузнечиков, и далекий голос взывал откуда-то: «Эльза Адамовна!.. Эльза Адамовна!» Открыв глаза, я увидела над собой незнакомое лицо, какая-то женщина с ожесточением хлестала меня по щекам.

Так из зеленого тумана выползла и больно ужалила меня первая правда о Сталине. Потом было много правд, не менее болезненных. Потом было довольно злое письмо лично Никите Хрущеву, с требованием сказать правду об отце, посаженном в 1937 сроком на семь лет, а в 1942 году сосланном куда-то без права переписки, и ответ из его личной канцелярии с полной реабилитацией. В постскриптуме мне советовали за подробностям обратиться в прокуратуру МВД Актюбинской области.

Высокий человек, с длинным «лошадиным» лицом под портретом Дзержинского несколько часов выспрашивал меня. В заключение беседы с циничной откровенностью сказал: «Ваш отец – мой отец! – Лейтан Адам Владиславович, осужденный в 1937 году за организацию террористической группы в Циковском совхозе «Чимал», в 1942 году был расстрелян – был расстрелян! – без суда.
Такая правда!

И вот 1991 год. Енисей, пароход «Латвия», тихий плеск воды у причала, стоянка близ поселка Курейка и экскурсия к мемориалу Сталина – к мемориалу Сталина! Впрочем, они называли его «пантеон».

Мы прошли берегом, поднялись по каменистой тропе вверх, прошли мимо бетонной, кубической формы, глыбы со следами некогда стоявшего на ней монумента. Минули лес, сплошь состоящий из хилых тонкоствольных черных елей, и вышли на обширную, заросшую дурной травой поляну. На фоне низкого неба со свинцовой окалиной на горизонте встал призрак гиганта. Остов огромного, не по человеческим масштабам, сооружения. Металлическая конструкция с проломами в стенах, но под хорошо сохранившейся крышей-куполом.

– Пантеон Иосифу Виссарионович СталинуI – звонким, не нуждающимся в микрофоне голосом, почти прокричала Адель Владимировна Броднева, известный в Красноярске краевед, специалист по архивам Сталина.

– Пантеон был построен в 19… архитектором... и по своим архитектурным данным представляет собой интереснейшее в техническом и художественном смысле сооружение. В пантеоне находилась деревянная изба, в которой Иосиф Виссарионович с 18... по 19... провел годы своей туруханской ссылки, на специальных стендах и стеллажах хранились рукописи, написанные им в эти годы, и многочисленные подарки трудящихся Сибири, которые посылались товарищу Сталину к юбилейным датам. Здесь всюду стояли кадки с тропическими растениями: широколиственные фикусы, пышные олеандры, зимой и летом цвели китайские розы. Искусственный теплый ветер овевал их. Из-под купола лился яркий, имитирующий солнце свет…

Здесь прерву уважаемого краеведа. Может статься, передаю сообщение недостаточно полно и с недостаточной патетикой, упускаю или искажаю факты. Но простите, простите меня! Произошло непредвиденное.

Возник и стал быстро распространяться «зеленый туман». Конструкция пантеона потеряла форму, превратилась в бледное расплывчатое блинообразное пятно, а из мглы тумана вдали, заполнив собой все окрестное пространство, тихие, темные, зловещие фигуры. Странным образом они слились с теми, кто пришел с парохода и стоял вокруг Адели Владимировны плотной тяжелой массой.

Увы! Это были не те, на кого она рассчитывала свои диссертации и написала прелестное эссе о курейском пантеоне.

Здесь стояли латыши – потомки тех, других, латышей: крученых, мятых и битых той самой жизнью, которая вознесла стройные формы пантеона, наследники темных зловещих теней, какие кружили вокруг, неслышно ступая окровавленными ногами.

Здесь стоял, сверкая глазами-кинжалами, Аскар-Юсуф-оглы-Али, стояла красавица Ванда, прячущая в усохший рот свой ядовитую саркастическую улыбку. Стоял финн Тойво Ряннель с ликом-маской, непроницаемым и зловещим… много других, в чьи архивы Адель Владимировна никогда не заглядывала.

Аскар-Юсуф-оглы-Али

В переводе это звучит так: Юсуф солдат сын Аскара. «Баловень судьбы», «Счастливчик». Семь на семь раз стоял он перед Ней, перед Костлявой. Семь на семь раз смотрел в ее пустые глазницы. Вот – выжил!

На сцену зеленого тумана выскочил юлой, чертенком. Тонкий, стройный, в кавказской бурочке, в кубаночке, в черкеске с золотыми газырями, в сафьяновых сапожках. «Еду» еду я с медведем – тру-ля-ля! Тру-ля-ля! Управляю я медведем – без руля, без руля!» Это в пять лет. А в девять – Арбенин в драме Лермонтова «Маскарад». Ученик Ленинградской театральной студии знаменитого Алексея Денисовича Дикого, заслуженного, народного, на настоящей сцене. В двадцать – актер тюремного; придворного его величества Гулага театра на стройках «501» и «503».

Говорят, что красота и талант спасут мир. Правильно говорят. Его – спасли.

– Играл Чацкого, Андрейку в «Свадьбе в Малиновке», Гамлета, любимая роль – Олеко Дундич. Красивый я был, как Бог. Любил влюблять в себя. Сам влюблялся до бессознания. Поклонницы, цветы; тайные записочки, случалось, жены чинов из охраны с ума сходили.

– Да уж не эта ли романтика, Юсуф Алимжанович, с женами-то и завела вас в Нарлаг к смертникам?

– Нет, там другая, более подлая история. Это было уже в пятьдесят третьем – в лагерях я с сорок третьего – тертый калач! А тут... уже умер этот вурдалак, уже расстреляли Берию. Свобода почудилась, языки-то и развязались!..

Аскаров Юсуф Алимжанович – потомок персидского шаха, сын иранского дипломата, актер Ленинградского театра, актер театра в Мурманске, военный моряк, заключенный по 58-й статье, крепостной актер, в театре на курейской стройке, рабочий-смертник Норильского Озерлага, ныне пенсионер, отягченный всеми болезнями старости и философией оптимизма.

Ванда Яновна Лазовцева (Повеляк). Бывшая красавица, бывшая музыкантша, обладательница чудного лирического сопрано... Однажды в 1937 в девятый класс во время урока вошел симпатичный дядечка.

– Вандочка, пойдем со мной, твой папа получил разрешение на свидание. Ты хочешь его увидеть?

– Мой папа!

Черный воронок, высокие ворота, глухие гниющие камеры с женщинами уголовных наклонностей, рецидивисток – начало. Далее были другие камеры, тюрьмы, этапы, ссылка в Туруханский край. Туда, где стоит, подпирая небо, руина пантеона «отцу народов», где во чреве его еще совсем недавно сохранялась, для вечности, изба-музей.

В ее, Вандином, Туруханском крае не было избы, которую можно было бы поместить под стеклянный колпак, не было и кровати, утепленной одеялом из заячьего меха, которую нам показали в туруханском музее Свердлова, а были лишь грязные углы, кучи тряпья и изнуряющий тело непроходящий голод. «Постой, погоди, не стучите колеса. Кондуктор, нажми на тормоза. Не жди меня, мама, не жди, дорогая, живи, дорогая, одна...»

Мама не ждала. Мамы не было. Расстреляна была мама.

– Я жила с одной женщиной. С женой офицера. У нее был пятилетний ребенок. Работали в тайге на лесоповале. Но мы не могли выполнить и половины нормы. Тогда определили нас чистить нужники. Зимой намерзали горы. Били ломом, киркой, но и здесь не справлялись с нормой. Нет нормы – нет хлеба. Спас заведующий зверофермой, разрешил есть то варево, которым кормили лисиц. Мясо издохших телят, от выкидышей при отелях. Подруга моя все пыталась спасти ребенка.

Но в общем мне повезло. Отец мой был капитаном на судне «Мария Ульянова». Когда в Туруханске набирали в мореходку, один человек встретил меня на улице и узнал. Взял в школу. Из восьми поступивших туда девушек кончила я одна. Водила по Енисею баржу. Там видела однажды… страшное дело. Рассказать – не поверите!

Высадили с другой баржи человек двести женщин с детьми. Латыши, а, может быть, литовки. По одежде, по речи – не русские, явно, что из Прибалтики. Голосили ужасно. Берег – пустыня. Ни одного строения, а среди них ни одного мужика.

На обратном пути дней через семь, через десять – забыла уже, неподалеку от того места, выбросили на берег тухлую рыбу. Вдруг видим: тянутся, ковыляют, иные ползком, только женщины... Набросились... Отдали мы им всю свежую рыбу, какая была, а еще через две недели вернулись с бочкой солонины, но... уже никого. Что стало с ними, не знаю, предполагаю, все померли, и дети, и матери.

Ряннель Тойво Васильевич – сын «врага народа». Сам – «враг» – отец хотел спасти от разорения коллективизацией финское село под Ленинградом. Сын расплатился золотом, добывая презренный металл на приисках Угрюм-реки.

Через десятилетия каторги обнаружил у себя золотые руки. Стал художником, получил народного, мог бы вернуться в Ленинград, а то и в Финляндию, но, как говорят, «долг – платежом красен». Енисей, сохранивший жизнь человеку в нечеловеческих условиях, заслужил своего придворного художника.

– Оставьте это хлебово, Адель Владимировна! – сказал Тойво. – Позвольте, я расскажу. Мне приходилось бывать здесь и тогда, и теперь не раз. Я – из очевидцев.

А было это так. В 1948 появилась идея. Зашевелились все, засуетились, обалдели от открывшейся перспективы выслужиться. Сразу же лозунг выбросили – вместо проектных десяти построить пантеон в два года! Закончить к пятидесятому, к юбилею Вождя! и... закончили! Вот посмотрите окрест – дикий пустынный край! Топните, услышите звон – вечная мерзлота! Но согнали тысячи рабов и построили эту «пирамиду Хеопса»! Эту махину. На века!

Сначала поставили бараки вон за тем лесом, несколько сотен. Видимость жилья. Не люди должны были в них жить – смертники. Объявили: один день на стройке за три дня, а при выполнении плана – за пять! Люди, конечно, понимали, чем могут кончиться все это, но надежда – кого она не тешила, – не жалели себя!

Зимой земля как гранит. Рыли кратер, – десятиметровый в глубину котлован. Вбивали в мерзлую землю сваи – двести железных десятиметровых надолбин! Без техники, без экскаваторов и поточных линий, руками, рученьками! Летом гнус. Туруханский знаменитый, такого как в Курейке, нигде больше нет. Одеялом над землей, столбами. Вымирали люди, как тот гнус! Но правду сказала Адель, красивый получился дом: высокий, светлый, теплый. По периметру купола лампы дневного света со спецустройствами, с вентиляторами. Чтоб стекло не запотевало и не покрывалось инеем, чтоб в любой час – райский вид открывался! Ну а сколько стоил этот рай посеред ада, сколько вот здесь под нашими ногами косточек, про то архивистов спросите, авось, знают...

Молчала Адель. Молчали все мы. Но один голосок молодой и бесстрашный все-таки не угомонился.

– А не скажете ли вы нам, Тойво Васильевич, где тут памятник Сталину стоял. Говорят, был огромный, с Енисея видели, с идущих по реке пароходов.

– Был памятник. А стоял вон там, на том постаменте, мимо которого сюда шли. Правда, что и с Енисея виден был. Был, да сплыл!

– То есть?

– В пятьдесят третьем, после смерти Сталина, прикатил сюда ночью тракторист, зацепил истукана тросом, да и сдернул, да и вон с того берега, в Енисей, бул-тых!

– И что, там и лежит?

– Лежит. Не выскочит. Хочет встать, да холодна вода, хочет крикнуть, да тяжел камень на грудь давит. Правда, капитаны рассказывают, что по светлой воде виден бывает. То ноги из песка вздымутся, то голова откроется, глядит из-под воды.

– А вот говорят, что здесь, в Туруханском крае, дети Сталина живут, внебрачные сыны и дочери. Это правда?

– Доподлинно никто не знает. Но… веселый был грузин, в самом соку жизни. При царских порядках вальяжничал, по гостям ездил, в чумы к эвенкам, в Туруханск к другу армянину – тоже сосланному за революционную деятельность. Пиры затевали пренепременно с женским полом. В Курейку невест привозил. Про одного сына знаю. Сам встречался.

– Ну и что, ну и как он? Похож на батю, на Иосифа Виссарионовича?

– А зачем это вам? Живет скромно. Отцом гордится. Вот как наша экскурсовод «отцом народов», может быть, и вы?

– Да нет, нет! Я так, из любопытства!

– Многие еще так! Многие еще не поняли, что и камни на руинах его памятников – престолы есть! Дух его хранят. А дух его опасен. Не человек был Сталин.

– Не человек, но кто же, кто?!

– Тайна сия большая есть!..

Позволю и я несколько соображений об этой тайне.

Припомним Герострата. Построен был чудный храм на острове Эфес, в Греции, «Артемисион» назывался. Имя художника, творца этого храма, подзабыли, а человека, который сжег, его, помним. Герострат! На то и расчет был. Зависть к художнику сжигала его. «Вот сожгу храм – решил он – и все обо мне заговорят. Никогда не забудут». И… сжег!

Постановили жрецы и власти острова изгнать Герострата, а имя его забыть, под страхом смерти. Ни в письменах, ни в устной речи не поминать. Но вот знаем мы это имя. Значит, поминали.

Люди думают: эка беда имя! Разве прибавило оно ему славы? А если и прибавило, то какой? Дурной, геростратовой! И в самом деле – дурная слава у Герострата, но... сколько их появилось потом, новых Геростратов!

Тенгиз Абуладзе на рассвете перестройки тоже советовал выкинуть из могил все смердящие трупы вождей, уничтожить все престолы поклонения им. Очистить дорогу к Храму, развеяв сам прах и память о прахе. Но ныне слышим: «История! Нельзя! Нельзя быть иванами, не помнящими, манкуртами, не знающими ни рода, ни племени!»

Стоит задуматься, кто и зачем это говорит? Когда подобное говорится в защиту мемориалов Сталина, музеев Свердлова и иже с ними, в защиту тех памятников, которые до сих пор сотнями стоят на улицах сибирских городов, то это не защита истории, а защита определенной идеологии. Не похожи ни Курейский пантеон, ни мавзолей на Красной площади на музеи в Освенциме и Треблинке. Это церкви, но церкви не Богу, а Сатане!

Тайна личности Сталина невероятно гипнотична. Но это не тайна Человека. Можно ли поверить в то, что причиной его сверхчеловеческого авторитета, причиной всенародной любви и обожествления на фоне разрухи, голода и террора была всего лишь пропаганда, чрезмерные похвалы прессы и политический прессинг.

Не было никакого прессинга! Люди моего поколения помнят, что любить и хвалить Сталина было так же естественно, как есть и пить, как просыпаться утром и ложиться спать вечером.

Конечно, случались другие, которые не любили Сталина, даже ненавидели его, понимали весь ужас положения народа под гнетом тирана. Вспомним Мандельштама:

«Мы живем, под собой не чуя страны,
Наши речи за девять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца, –
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые, пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны.
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг его сброд тонконогих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подковы, кует за указом указ,
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь,
кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина.
И широкая грудь осетина»

Это стихотворение было написано в ноябре 1938 года. Фата-моргана, исходившая от Сталина, на Мандельштама не действовала. Не действовала она и на Солженицына, Гроссмана, Домбровского, многих других. Но обратим внимание, на каких? Все эти люди были еще и личностями. Простые же люди – от станка, от земли, от «простой советской интеллигенции» были погружены в зеленый туман, верили «букварю» и «Краткому курсу истории ВКП(б)». Потому не следует переоценивать подобные книги, прессу и киноискусство тех лет.

Недавно в журнале «Знание – сила» в статье «Уроки букваря» С.Шведов провел обстоятельное исследование мифов о Сталине и пришел к выводу, что причиной фата-морганы была «общность социального опыта, сформировавшая общность образа культуры». Им, однако» была оставлена без внимания указанная странность, почему некоторые, распевая в детстве вместе с другими «Сталин наша слава боевая», «Сталина добрее нет на белом свете», в зрелые годы запели другие песни: «Пей кровь как цинандали на пирах».

Виновата тут, думается, не «общность социального опыта», когда мы уже перестанем мерить все и вся этой меркой? – а опыт духовный, то обстоятельство, что такого опыта у людей, выросших при советской власти, не было, что большинство из них сознательно лишили такого опыта. Фимиам, курившийся над страной, был причиной, но не следствием того, что в духовно ослабленной стране силы Зла, существующие в мире на равных с Добром, сумели реализовать себя в конкретных материальных объектах, в личностях.

Сталин бал адептом этих сил. Зло не было привнесено в него извне. Он родился с его программой.

Вот что пишет А.Авторханов, один из самых глубоких и последовательнейших исследователей личности Сталина:

«Наивно думать, что политическое развитие в руководстве партии и государства определялись лишь взаимными интригами сталинцев, или объявлять кажущийся бессмысленным жестокий террор Сталина результатами паранойи. И интриганы, и Сталин боролись не только за власть, но и за определенный курс внутренней и внешней политики Кремля. Сталин никого не убивал из любви к убийству. Не был он и садистом и еще меньше – параноиком. Такие оценки его действий вытекают из неправильной «антропологической предпосылки: Сталина рассматривают как Человека со всеми человеческими атрибутами, а потому все его нечеловеческие поступки сводят к душевной болезни. Между тем, все поступки, действия, преступления Сталина целеустремленны и строго принципиальны. У него нет зигзагов душевнобольного человека: помрачение ума, а потом просветление, восторг сейчас, меланхолия через час, злодеяние сегодня и раскаяние завтра, как бывало с действительно больным Иваном Грозным.
Сталин был политик, действующий уголовными методами для достижения своих целей.

Более того, он представлял собой уникальный гибрид политической науки и уголовного искусства, превосходя этим всех других политиков. Сталин был принципиально постоянным в своих злодеяниях – в восемнадцать лет он выдал свой марксистский кружок в Тифлисской духовной семинарии жандармам, оправдывая себя тем, что так он сделал кружковцев революционерами; в двадцать восемь лет он руководил убийством людей на Эриванской площади в Тифлисе во время вооруженного ограбления казначейства; в тридцать восемь лет он лично командовал в Царицине массовыми расстрелами пленных «белогвардейцев»; в сорок восемь лет начал подготовку к истреблению крестьянства; ему было пятьдесят восемь лет, когда по его приказу в 1937-1938 годах чекиста умертвили миллионы невинных людей; ему было уже семьдесят лет, когда он без суда расстрелял дюжину членов ЦК, своих ближайших помощников…»

Итак, целеустремленные и целенаправленные ко злу действия с гениальным чутьем предвиденья.

Мистическая истина о Сталине проскальзывает не только в исследованиях Авторханова, но и в рассказах множества других людей; фотографа Сталина, его переводчиков, артистов, умеющих видеть, так сказать, за кадром. Вдруг из «зеленого тумана» иллюзии проступало истинное лицо. Не стройный, высокий, а маленький и хромой, не красавец с чеканными формами, а грубо сляпанный рябой мужик. Что стоит, например, наблюдение Мандельштама о руках Сталина: «Его толстые пальцы, как черви, жирны!»

Гипнотизер?! Да. Но не он держал нас в плену гипноза. Ни одному гипнотизеру не удалось бы затуманить мозги миллионов людей на срок в несколько десятилетий. «Гипнотизерами» были сами мы, полуобразованные, выбросившие из Храмов иконы Богу Света и водрузившие на их место иконы Богу Тьмы.

Сатанизм был всегда. Всегда были люди, допускавшие мысль, что миром правит не Бог, а Сатана. «Люди гибнут за металл. Сатана там правит бал!». Но расцвет сатанизма, как это ни странно, произошел в XX веке. И произошел он в XX веке, потому что был подготовлен материализмом восемнадцатого и девятнадцатого столетий. А наш, советский, вульгарный, черно-белый материализм привел к его кульминации.

Давайте представим себе человека, который проникся бы мыслью о Сатане как хозяине мира. Как отнесся бы такой человек, например, к христианству? Самоочевидно, что не принял бы его, стал всячески порочить и искажать: осквернять храмы, низвергать алтари, праздновать Черную мессу, проливая кровь невинных, и уж, конечно, рекомендовать не десять евангельских заповедей – все они ведут к Добру, а не ко Злу, а нечто, нечто совсем противоположное. Вы видите этот портрет? «Плоть» и «Кровь» всей нашей советской эпохи. «Не сотвори себе Кумира». – Творили! миллионами тиражей портретов. Тысячами тысяч памятников!

«Почитай отца своего и мать свою». Не почитали! «Отрекись! Разоблачи! Донеси хотя бы и на отца своего, хотя бы и на мать свою!

«Не убий!» Убивали! По личному распоряжению Ленина была убита семья царя. Царя убили. Помещиков и капиталистов убили. «Врагов народа» – расстреляли. Горбачева, воздержавшегося от расстрелов – убрали. Кравчука, который не мыслит себе самостийной Украины без армии, приспособленной убивать – выбрали!
«Не укради!» «Не произноси ложного свидетельства...» «Не прелюбодействуй…» «Не желай...» – Замените в этих евангельских формулах все положительные знаки на отрицательные, уберите все «не» и получите не только формулу Сатаны, но и трон, на котором он восседал. Зомби покинули страницы фантастических рассказов. «Общество шизофринируется», «Превращается в точку внутри безумия!»

Надо понять, что сатанизм не в том, что люди проявляет разочарование в науке, не в том, что «просвещенные» вдруг начинают заниматься спиритизмом и ходить в кабинеты ясновидящих. Истинный сатанизм в другом: в том, что миллионы обычных людей, обычным способом нарушают обычные заповеди, данные непросвещенному человечеству Сыном Бога; и в том, что люди науки и искусства – цвет наций – вольно или невольно льют воду на Его мельницу, внушая человечеству мысль о его самодостаточности и радеют о сохранении Его пантаклей под видом произведений искусства: еще в том, что политики по-прежнему разрешают свои проблемы уголовными или полууголовными методами.

Символ Сатаны – пятиконечная Звезда с обратной пентаграммой. В прямую пентаграмму «3+2» вписывается фигура человека с распростертыми в сторону руками, в обратную «2+3» голова козла (дьявола) с рогами, ушами и бородой.

Это очень просто – заменить 3+2 на 2+3, в сумме и в том, и в другом случае будет пять. Но не давайте себя околпачивать! Думайте! Наблюдайте и делайте выводы! Истина проста, но ее знает не только Бог, но и Дьявол. А отличать Добро от Зла, делать выбор между ними может только Человек мыслящий!

На оглавление Пред. страница След.страница