Сергей Норильский. Сталинская премия
Родился 19 сентября 1921 г. в селе Ляхи Нижегородской губернии (позже — Горьковская область). Отец и мать учительствовали в сельских школах Нижегородской и Владимирской губерний. В 1925 г. семья распалась, сына воспитывала мать, отец же через несколько лет женился вторично. В 1937 году он был арестован по политическим обвинениям и расстрелян в г.Горьком (в 1957 г. посмертно реабилитирован). Сергей жил с матерью в городе Муроме Владимирской области. В том же злосчастном 1937-м была арестована и мать, тоже по 58-й статье, и была осуждена на 10 лет ИТЛ, где и умерла в августе 1947 г. Реабилитирована в 1956 г.
Осенью 1940 г. Сергей поступил на истфак Московского областного педагогического института, 22 июня 1941 г. закончил первый курс, а на следующий день был арестован и отправлен на Лубянку, обвинение предъявлено по 58-й статье. После почти года заключения в следственных тюрьмах Москвы и Омска — получил приговор Особого совещания: 5 лет ИТЛ. Срок отбывал в Норильлаге.
В 1959-м г. был реабилитирован, принят в Союз журналистов СССР, а в 1961 — в члены КПСС. В этом же году после окончания трудового договора с Норильским комбинатом переехал в Тулу. Работал прорабом и начальником участка «Союзкислородмонтажа», с 1963 года — в газете «Коммунар», потом в газете «Тульские известия». Выпустил несколько книг. За книгу «Сергей Степанов» удостоен премии имени Г.И.Успенского. Вторично получил эту премию за цикл материалов о репрессированных по политическим мотивам: «...Всех поименно назвать».
У человека юбилей. А у меня черт знает какие мысли в башке: неужели ему и вправду семьдесят пять? Нет, какая-то шутка. Он деловит, подвижен... А сколько же ты думал! Не пятьдесят же! Ну почему не пятьдесят! Вполне пятьдесят. Это тоже не мальчишеский возраст. Вполне почтенный. Именно так почтенно и выглядит Сергей Львович.
Это потому, что ты его всегда нахально звал Сергеем. Почти тридцать лет. А он тебя не одернул. Он, встречаясь на улице, откликался с улыбкой и, переложив разбухшую от бумаг папку из одной руки в другую, склонял набок голову, готовый слушать и мгновенно возражать, и соглашаться, и выдавать свои соображения по тем или иным вопросам. А вопросы у нас с ним всегда были о литературе. О поэзии. О прозе. О публикациях в журналах. О готовящихся к печати книгах.
Разговаривать с ним легко. Один раз глянул на часы. Бог ты мой! Целый час как языком слизало.
Ни он у меня, ни я у него ни разу не были в квартире. В гостях. Не довелось. Да и не так уж близки. Но знаю, что долго, мучительно тяжело и долго у него болела жена. И каждый раз, случайно встречая Сергея Щеглова в то время, почему-то представлял тяжелую атмосферу его жилья, представлял, что ему не до творчества, даже не до работы. И сам он казался в то время истаявшим, особенно озабоченным. И все же постоянно словно бы стряхивал с себя груз озабоченности, интересовался литературной жизнью, бросался в спор...
Сейчас припоминаю, что занимал он в то время пост отнюдь не литературный: отвечал за вопросы промышленности в областной газете «Коммунар». Углублялся в проблемы самых различных предприятий области, тащил соцсоревнование, писал об ударниках коммунистического труда. Боже мой, сколько же на этом нервов сожжено, сколько сгорело безвозвратно творческого запала... Какие бы книги могли быть написаны вместо обязаловки. Но — жизнь есть жизнь.
В этой самой жизни он выискивал где-то щелочки, просветы, умудрялся быть в курсе литературных дел не только нашей области. И тогда появлялись литературно-критические статьи, публикации, разбиравшие творчество того или иного автора. И появлялась давно знакомая внимательному читателю подпись — С.Норильский.
Интересная фамилия. Кстати, а что же тогда — Щеглов? Псевдоним? Нет, оказалось, псевдоним — Норильский. И не с неба упавший.
Родился во славном городе Муроме, что в не менее славной Владимирской области. В семье педагогов. Он и думать не думал, мальчишка, каким боком зацепит его тревожная, жуткая судьба страны. В роковом тридцать седьмом был расстрелян отец. Сегодня невозможно, пожалуй, представить себе: какие такие политические мотивы могли бы поставить к стенке по сути сельского учителя.
На десять лет посадили мать.
Сергей Львович ни разу не рассказывал мне о своих переживаниях. Да и не касались мы никогда этой темы. Но можно только представить себе парнишку, которого сделали сиротой непонятные взрослые люди. Мало того, что сделали. Директор школы не сводил глаз с пацана, чем бы извести малого. Нашел. На экзамене допекал. Есть же безжалостные человеки!
Видно, характер-кремень у Сергея Щеглова. Попробуйте в такой обстановке с отличием закончить десятилетку. С отличием-то с отличием, а родители — «политические». Не во всякий институт дорога. Поехал в Москву. В областной педагогический поступил. А тут — 41-й год. Великая Отечественная...
— Подал заявление добровольцем на фронт 22-го. А 23 июня к институту «ЗИМ» подкатил. Была такая шикарная по тем временам марка автомобиля
— К кому это?
— За Щегловым.
Впервые в жизни прокатился Сергей в тот день на шикарном авто. Прямо до Лубянки.
Тринадцать месяцев в тюрьме по политическим мотивам. В камере на двенадцать человек — семьдесят «врагов народа». Как в набитом под завязку автобусе. Только автобус тот никуда не едет, а изо дня в день стоит на месте и ждет кого-то или что-то такое, чего никто не знает. Тяжело думать, что делается такое по воле вполне разумных, живущих под солнцем существ, которые ищут смысл жизни, рожают детей и вроде бы даже проповедуют какие-то нравственные идеи. Всегда хотелось мне в таких людях отыскать нечто этакое, необычное, отличающее, скажем, от соседа-работяги дяди Леши или от многодетной заботливой тети Даши. Нет, ничего не находил, кроме холода пугающей пустоты, бессердечия. Как сегодня — в стриженых затылках...
Затем была Таганская тюрьма. И — на пять лет в Норильск. В телячьих вагонах. Под перестук колес.
В 1946 году освободили без права выезда... Работал на рудниках.
Можно только представить, сколько раз мог сломаться человек, разувериться в жизни, в людях. Озлобиться, наконец.
Признаюсь, о страшной бездне в судьбе литературного критика, журналиста, дважды названного лауреатом премии имени Г.И.Успенского, узнал по невнимательности своей совсем недавно. Ни словом, ни жестом не обнаруживал Сергей Львович свои прошлые мытарства. Видно, от доброжелательности в характере, по крайней мере внешне, те прошлые мытарства не оставили следа на лице его. За выражение которого, как известно, после сорока мы сами в ответе.
Вспоминаю одного такого, пропитанного ненавистью ко всему и вся, «обиженного» за то, что он когда-то оказался в одной банде с ворьем. Что ж, молодость не гарантирует от нелепых поворотов судьбы. Но зачем же всю оставшуюся жизнь на людей-то кидаться?
Буквально на днях в «Булочной» белым днем двое в джинсовых костюмах зажали в угол тщедушного старика. Молча стали вырывать последние его пенсионные. Спасибо, не перевелись еще мужчины на Руси. Защитили старика. Но вот мог ли бы оказаться среди них «обиженный»?..
А вот Сергея Щеглова — журналиста, литературного критика, человека физически уже, наверное, и не совсем крепкого (возраст есть возраст) все-таки не могу представить в стороне. Хотя, по его чистосердечному признанию, никого ему бить в физиономию не приходилось за все свои прожитые семьдесят пять.
А ведь бил. И не однажды. Только не кулаком, а словом. Защищая обиженных, выступал не раз в том же «Коммунаре». Он и сегодня дерется. Шаг за шагом продирается к истине, волоча за собой, выдирая из небытия имена репрессированных, помогая спасти честь и достоинство многим и многим, у кого они были отняты. Помогая с упорством рудокопа. Он один из основателей и вот уже шесть лет председатель правления Тульского областного историко-просветительского общества «Мемориал».
Судьба репрессированных становится главной темой повестей и очерков Щеглова. Верность теме доказывает цельность и несгибаемость характера Сергея Львовича.
Не слишком ли громко говорю? Нет, не слишком. Не так уж много вокруг хотя бы и журналистов, разрабатывающих свою такую вот отнюдь не золотоносную жилу.
И все-таки Щеглов, а точнее «Норильский-литератор» не замирает в Сергее Львовиче, не дает ему спать спокойно, бередит сердце. В послужном списке — изданные сочинения «Город Норильск», «Мастер тульского оружия», «Сергей Степанов», «Владимир Лазарев», «Николай Федоровский», в сборнике «Правда о ГУЛАГЕ» очерк-воспоминание «Сталинская премия». И повесть «Черный треугольник», публиковавшаяся в «Тульских известиях».
Множество статей о писателях и их творчестве — Наталье Парыгиной. Игоре Минутко, Владимире Розанове, Александре Лаврике, Владимире Лазареве, Анатолии Кузнецове...
— Эх, сколько неизданного.., — сокрушается Сергей Львович. — У меня и о тебе каждая публикация сохранилась...
Кому это нужно? — иногда сверлит мысль. В кромешном угаре ринулись мы в перекупку, остолбенели в дурацком изумлении от красочных заокеанских оберток. Ах, какие мы доверчивые дикари. Нет, не все...
Вон сколько выпендренных особняков наставлено по окраинам Тулы. У иных, говорят, не по одному. А мы тут с культурой к людям, с книгами. Читайте, берегите родной язык. Как бы рукопись не пропала. Да вот это воспоминание бы сохранить для потомков...
Сергей Львович из тех, у кого никогда, хоть мы расперестраивайся в доску, не будет особняка, не будет и того, не знаю уж какого, набора всевозможных благ, в которых видят смысл жизни оборотистые сограждане. Ну да Бог с ними. Зато в душе своей возвел он Дворец. Ни за какие деньжищи не купить богатства, какие есть в нем. Для этого стоит жить.
Сергей Галкин,
Тула 1996