Из глубины ушедших лет (Северная быль)

Неумолимо быстро уходит время. Уходит по неотвратимым, неведомо когда и кем установленным законам. Уносит за собой печали, горести, минутные радости, хаос неустроенности жизни и житейскую повседневную суету. Остаются только грусть несбывшихся надежд да ностальгия о прошлом, порой невыносимо тяжелом.

Мыслями уносясь в глубину прожитых лет, проникая в самые сокровенные уголки памяти, иногда с нескрываемым удивлением, а чаще как-то даже не веря, вопрошаешь себя: а было ли это наяву в жизни? А может, все приснилось в давным-давно забытом сне.

Из дальних далей выплывают дела давнопрошедших дней, видения пережитых разочарований, непродуманных ошибок и недостигнутых целей. Теснясь и обгоняя, мелькают они перед мысленным взором, встают одно за другим совсем рядом. И часто кажется, что это было удивительно недавно, как будто вчера. А разум трезво охлаждает — посмотри, мол, как все вокруг стало иным, как мало встречаешь средь шумной, спешащей толпы знакомых лиц. Да и тех порой с трудом узнаешь, смотришь им вслед с сомнением: да он ли когда-то гонял мяч по песчаному полю, а вот сейчас идет, опираясь на палочку? И как изменился сам, как побелела голова, как мало хочется и как скромны стали желания...

Течет, течет река времени. Нет для нее полустанков, станций, вокзалов. Не остановится, не передохнет. Чем дальше вглядываешься в умчавшиеся годы, тем яснее понимаешь быстротечность времени. И особенно остро, когда его остается мало. Каждое утро перекидываю листки календаря, и все чаще вползает непрошеной гостьей мысль а сколько их осталось до того, последнего, который перевернет вернет другая рука, а тебе уже ничего не будет нужно?..

Год сменяет год, за ними скрываются десятилетия. Память стареет и устает. Затухает боль жизненных невзгод, растворяются мимолетные радости, многое забывается напрочь. Только не меркнут в памяти величие и трагизм событий, что выпали на долю многих поколений. Великая, священная война, безбрежное море человеческих страданий. Все прошел, все претерпел и осилил наш народ. А выстраданное сердцем не забывается никогда...

Не так давно мир отметил полувековой юбилей Победы советского народа над фашистской Германией. Праздновали его и в Дудинке. Уличное шествие было многолюдным. Участников же событий той далекой военной поры — немного. В нашем городе их всего-то осталось меньше шестидесяти, да и собрались в этот раз на торжество не все. Мне знаком почти каждый из них. Со многими начинал работать, помню совсем молодыми. Теперь же состарились, давно стали пенсионерами. Они шли первыми, как и подобает самым почетным людям.

Я был в людском потоке и вспоминал давние времена. Память волнами накатывала из глубины ушедших лет помнились прежние демонстрации, парады, манифестации, праздники, бесчисленные встречи с людьми, из которых многих уже нет. Все это прошло здесь, на этой же площади, где стоим сейчас.

Где все это? Куда ушли те люди? Небольшая группа ветеранов войны, окруживших памятник Победы, наводила на грустные думы: «Как же их мало осталось. Все ли придут они в следующий раз?» Глядя на их радостные, трудами и временем лица, мысленно желал им только одного: покоя, достатка и мира.

Пытался вспомнить (но не смог): когда состоялся первый парад в Дудинке? Много их было. Все слились вместе. Но отчетливо помню, что отличались они от теперешнего большей организованностью, более красочным оформлением городских улиц. На весь город гремела музыка, из репродукторов неслись призывы и поздравления. Впрочем, такими были не только парады. Все советские праздники отличались большей торжественностью. И как это сейчас называют – помпезностью. Так ли? Не знаю...

В первые послевоенные годы в Дудинку собралось много фронтовиков. Возвратились все, кто уходил из этого села и уцелел в огне сражений. Приехали из других мест, большинство – сибиряки из городов и деревень Енисейского региона.

Строительство Дудинки разворачивалось бурно — людей требовалось много. В каждый праздник фронтовики собирались и шли одной большой колонной. Ордена, медали и прочие регалии украшали грудь. В кумачовом убранстве утопало людское море.

К участникам войны все жители относились с великим уважением. Они всегда были желанными гостями. Люди знали и понимали: это они отстояли Родину, спасли не только нашу державу, но и все человечество. Общаясь с ними, я скоро понял, что отличительными чертами их характеров были простота, доступность и человечность, что в те годы было мне особенно дорого. Я завидовал им светлой завистью. Уважение порой переходило в обожание.

За несколько лет до Дудинки, когда я замерзал в лагерном изоляторе, когда не оставалось никакой надежды и угасал чуть теплившийся остаток жизни, меня освободил и спас (в буквальном смысле) фронтовик, из-за ранения оказавшийся в глубокой Сибири. И стал он начальником лагеря заключенных. Это ему обязан я жизнью и помню об этом с благоговением.

Уже после мне довелось слышать от самых беззащитных людей, забитых лагерным режимом, об удивительных по гуманности и благородству его поступках, которые он совершал без колебаний и тут же забывал, считая это обычным делом. (Чуть позже я подробнее опишу эпизод нашей встречи.) Благородные и возвышенные чувства сохраняю о фронтовиках с первых дней военной поры. Да разве только я!

Но время вносит свои коррективы. Прошли годы, многое изменилось, появились новые люди, с другими нравами. Великий народный подвиг стал бледнеть, рассматриваться в ином свете. Часть людей совсем по-иному начала относиться к тем, кто заслужил уважение на многие века. Горько становится, когда слышишь, как подошедшему в затрапезной телогрейке к прилавку вперед очереди полуослепшему фронтовику упитанная, с ухоженной физиономией гражданка, как бы обращаясь в пустоту, вроде бы и не человек перед ней, выговаривает: «И когда перемрут эти грязные «недобитки»? Лезут и лезут без очереди. По дому ничего не успеваю, мужа не вижу, всю домашнюю работу оставила». Где отыскать «изысканные» выражения, чтобы урезонить эту брезгливую домохозяйку?

Иногда не только в толчее людской, но и в печати проскальзывают суждения: вот победили бы немцы, и ели бы мы сейчас сосиски да запивали бы баварским пивом. Как на это ответить? Только убогие умом да самые отъявленные ненавистники нашего Отечества могут желать подобного. Неужели фашисты приходили к нам в 1941 году с такой всепожирающей войной, чтобы после победы над нами посадить нас, побежденных, на лавочки под Божьи образа, кормить, поить, да еще мух отгонять, когда задремлем от сытости?!

Посмотрите лучше еще раз документальные фильмы, как огромные рвы заполнялись скелетами изможденных в фашистской неволе людей, и тогда, может, отрезвитесь от своего безумия. Знайте и помните! Фашисты (впрочем, и от иных иноземных захватчиков не ждите другого ) всех бы заставили работать, и старого и малого, до седьмого пота с кровью — они умели это делать. Ну а насчет пива с колбасой — может, и видели бы. Только в снах…

А вот в те далекие годы подобных мыслей у действительно голодных людей не было. Жили много беднее, но не проклинали ближнего, делились последним. Знали, что эти трудности порождены войной, и боролись с ними все сообща. И фронтовики, и работники тыла испытали все тяготы войны и душой понимали ее страшную людоедскую суть.

Все меньше и меньше остается участников Великой Отечественной и ветеранов военного времени. Но чем дальше уходят те огненные годы, тем яснее встают в памяти имени пришедших со всех фронтов священной войны совсем тогда еще молодых фронтовиков в Дудинку, в Дудинский порт — на трудовой подвиг.
О, это магическое слово «фронтовик»! Оно объединяло и уравнивало тогда всех: и рядового, и генерала. Я напомню имена лишь нескольких фронтовиков, о которых в праздничной суете перед 9 Мая забыли.

Леонид Афанасьевич САБЕЕВ. Лучший механик порта. Под его руководством монтировались первые портальные краны были изготовлены десять металлических железнодорожных элеваторов для загрузки вагонов лесом, полностью исключивших ручную погрузку бревен. Четко и слаженно в сложнейших условиях работала возглавляемая им механослужба. Сам же он, когда этого требовали обстоятельства, находился на производстве сутками. Ушел из жизни в расцвете сил, задолго до славного юбилея. Когда провожали его в последний путь в калининскую землю, ту, что пришлось ему защищать, людская лавина заполнила улицы от клуба порта почти до железнодорожного вокзала.
Станислав Антонович ГУМЕНЮК. Сполна испив чашу военного лихолетья, с первых мирных дней восстанавливал разрушенную войной страну. Все лучшие годы отдал строительству и преобразованию Дудинского порта. До последнего дня был неразрывно связан с портовиками Дудинки. Ушел с работы вечером, а наутро в порту уже не появился...

Нет их, но бороздят и бороздят в Дудинском порту енисейские воды теплоходы с их именами. Несут трудовую вахту.

А как не вспомнить Иннокентия Ивановича МИХАЙЛОВА — главного диспетчера порта? Кешу, как величали мы его с первых лет и с которым проработали почти три десятилетия. Вместе. Отслужив честно в армии (впрочем, недобросовестно в те военные, да и в последующие за ними годы служить не позволяли), он по приезде в Дудинку влился в трудовой коллектив порта. Как он работал? Как все в те годы — самоотверженно и бескорыстно. Некоторые портовики еще помнят его. Я же сохранил об Иннокентии Ивановиче самые светлые воспоминания. Любил он Дудинку, Дудинский порт. И, может, еще долго бы работал. Но что-то не заладилось у него в последнее время. Засобирался уезжать. Сколько ни отговаривал, ни убеждал я: «Все пройдет, все уладится», не уговорил. Я даже рассердился: «Жалеть будешь, всю жизнь ведь в Дудинке прожил!»

Остался Иннокентий Иванович при своем. Зашел перед отъездом ко мне и, как бы стесняясь, спросил: «У тебя, наверное, есть черенки для лопат?» Отобрали, насадили и наточили лопаты. «Ну вот, теперь есть чем в огороде землю копать», — сказал Кеша. И уехал. Уехал в далекую киргизскую землю, теперь с благословения горе-реформатора М. С. Горбачева да небольшой кучки демократических дельцов с партийными билетами КПСС ставшей для нас ближним зарубежьем.

Упокоился в той земле Иннокентий Иванович. Может, и закопали его теми же лопатами, что вместе насаживали... Пусть земля будет ему пухом! Узнал от его супруги: «Мочи жить не стало. Соседи стали смотреть как на чужих. Сыновья разъехались. А я как уеду от могилы близкого человека? Вот так и живу». В Дудинском порту были фронтовики, кому довелось присутствовать на первом Параде Победы в Москве на Красной площади.

Это Алексей Алексеевич ЧЛЕНОВ. В порту работал долго и ушел на пенсию из нашего лесного хозяйства. С 50-х годов на лесозаводе трудилось больше сотни фронтовиков. Теперь не осталось никого...

Последнего участника Великой Отечественной войны –Ивана Максимовича ПАРШУТКИНА — проводили на заслуженный отдых несколько лет назад.

Уходят и уходят фронтовики. Люди, спасшие от захватчиков Отечество, поднявшие разрушенную страну из руин, превратив ее в более мощную, чем до войны, державу. Сколько потребовалось энергии и труда! Как измерить? Теперь уходят последние. Уходят молча, без упреков. Многие незаслуженно забыты. Исчерпали до конца свои жизненные силы, укоряя себя и даже сомневаясь в исполненном долге: «Может, не все удалось и не так получилось, как хотели?» Да что тут поделаешь — люди ведь, могли в чем-то и ошибиться... Но как бы ни было, главное отстояли и сохранили: державу, не запятнав своего имени. Не будет стыдно потомкам за дедов и отцов. Да не будет!

Все меньше и меньше остается людей легендарного подвига. Грустно, но что поделаешь... Так уж определено природой. Все мы идем в одном направлении. Только у каждого своя дорога, у каждого своя судьба... Но как избрать счастливый путь и судьбу без терниев и лишений? Все это хотят, да не у каждого получается. На жизненных перепутьях не единожды доводилось встречаться с людьми суровой поры, прошедшими самые тяжелые испытания, но сохранившими во всех жизненных ситуациях человеческое достоинство и благородство души. Были и такие, что людьми-то вряд ли можно Чтобы рассказать о них, придется возвращаться некое прошлое и сделать некоторые отступления.

Когда-то давным-давно, ничего не видавший, кроме нашей маленькой деревушки, я думал, что весь мир заключен в ней. А церквушка, что на пригорке, недалеко от нас, – это и есть та самая Божья обитель, в которой где-то наверху живет Бог, с которым часто и таинственно разговаривает бабушка. Я всегда прислушивался, держась

за ее длинную юбку, к тому, о чем и с кем она говорит, но ничего не мог разобрать, кроме: «...Спаси и помилуй, Господи!»

Однажды в зимний день, набегавшись и измерзнув до зубной тряски, я забрался на теплую печь, прихватив с собой книжку с картинками, что привезла приехавшая из города навестить нас тетка. На одной из страниц я увидел островерхий шалаш, рядом с которым бегали люди и ловили невиданных каких-то странных коров с большущими рогами. Я спросил: «Что это?» Тетка поведала: «Далеко-далеко, на самом краю земли, у студеного моря есть люди. Живут они в шалашах из шкур, ловят оленей (вот они — с рогами), едят сырое мясо, пьют кровь и спят не раздеваясь. Всю же зиму там темная ночь, трескучие морозы, а летом никогда не заходит солнце. Комаров там так много, что могут закусать до смерти». Я поеживался и прикладывал ноги к кирпичам, где потеплее. Тетка сказала: «Вот вырастешь и поедешь туда». Я запротивился: «Нет уж, никуда не поеду. Мне и здесь хорошо». «Как знать, — сказала тетка, — в жизни всякое случается».
Слова ее оказались пророческими. Только довелось мне приехать в эти места не зверей и оленей ловить, а совсем по другому промыслу. Уже полвека, как живу здесь. Но прежде чем оказаться на этой земле, мне суждено было пройти много трудных и длинных дорог.

...Было раннее утро 1 Мая. Последний предвоенный, мирный праздник. Большой, черного цвета легковой автомобиль, мягко шурша шинами, быстро мчался из Загорска в Москву.

Первый раз в жизни я ехал с таким комфортом. Правда, сидеть было не совсем удобно. С боков теснили два дюжих сопровождающих. Я хорошо знал, что это за люди, и потому сидел смирно, стараясь не двигаться. Так, из предусмотрительности.

Мелькали поселки, городки. На улицах пестрели флаги, транспаранты, лозунги. Все утопало в красном цвете. Собирался народ на демонстрацию. И чем ближе к Москве, тем людей на улицах становилось больше.

Машина ускорила ход. Ее не задерживали. Вскоре въехали в Москву и, попетляв немного по переулкам, остановились перед воротами. Они тут же растворились, и машина въехала во двор.

Это была Лубянка. На других машинах из нашего городка кроме меня привезли еще трех человек. Всех разместили по разным камерам. В то время народу сидело немного и камеры были полупустыми. Потом, когда начнется война, их забьют до предела.

Наверное, самое неприятное время у арестованных — это период неясности, ожиданий, следствия с допросами, очными ставками, ночными бдениями в ожидании вызова, бесчисленными подписями за каждый ответ на вопросы следователей. Особенно муторно, когда между следователем и арестованным возникают несогласия. Одному нужно добиться признания, другой же от всего отказывается.

Со мной им (следователям), да и мне с ними, было просто. Написанная моей рукой листовка с обвинением сталинского режима в искажении ленинского учения, в уничтожении Сталиным ленинских сподвижников, да еще с утверждением, что «другая партия должна вернуть страну на ленинский путь», облегчала следователям задачу. А мне? Что написано, от того не отречешься...

Впрочем, отречься можно, а вот отказаться — никак. Упираться не было смысла. Следствие шло без пристрастия, угроз и побоев. Правда, на допросах двигаться не разрешали. Когда вставал с табуретки, то под ногами оставались влажные следы от пота.

...В начале войны наше дело было закончено. Вскоре перевели в Таганскую тюрьму, потом разными этапами всех отправили в Сибирь. Меня — в Омск. Поместили в тюрьму и забыли. Почти на целый год.

В камерах теснота была невероятная. Некоторые спали сидя, не хватало места, чтобы выпрямить ноги. Очень хотелось выбраться хоть куда-нибудь, в любой лагерь, только бы дышать свежим воздухом. И это время подошло.

Оглавление Предыдущая Следующая