Пастыри и бараны

Кирсан у стенки заворочался. Оказалось, он тоже прислушивался к высказываниям Петра Фомича. И хотя толком ничего, видимо, не понял, так же как и я, захотелось ему вступить в беседу. Не поворачивая головы, глядя вверх, заговорил: «Наш святой молла Абдулы едит этапу вместе с нами, только другая вагону. Со мной одна камеру Казан турма сидела. Каждая утро и перед ночи голым коленка ставал. Головой полу молил, молил, тиха-тиха шаптала, все просила, просила. Абдулы никого ничего не вуровал! Со равно полный катушек получал. Мой ночам совхозный баран таскал, мясу кушил, шкуры прятал, никому не молил, никому не просил, только три года давали. Нету облакам святой алах, есть по всему земли только Нукавиды». Петр Фомич рассмеялся и похвалил:

— Молодец, Кирсан, хорошо сказал, аксакалом будешь.

Кирсан удовлетворенно осклабился. Я разозлился. Этот Кирсан нажрался впрок совхозной баранины, оттого до сих пор дрыхнет по ночам, как зарезанный. Позавчера так надоел своим храпом, что какой-то урка с другой стороны вагона с верхних нар запустил ботинком. Метил в него, а попал мне в плечо. Хорошо, что вскользь угодил, а если бы напрямую по башке? Я спросонья вскочил, да еще затылком о верхние нары стукнулся, да так, что доски зашевелились. Наверху надо мной жулик дремавший промычал:

— Что ты все ворочаешь, спущусь, сусалы поправлю.

А я и сказать-то не могу ни слова. От удара головой о доски круги пошли в глазах. А Кирсану хоть бы хны. Знай, храпит. Одни неприятности от этого «аксакала». Петр Фомич рассмеялся еще больше, а Кирсан, довольный, улыбается во весь рот. Сказал только:

— Твоя тоже крепкий спит.

В таких разговорах проходило время. Ничто так не сближает людей, как длительная поездка в поезде, да еще когда у всех одинаковые горести и заботы. А поезд уходил все дальше на восток, увозя в вагонах многие сотни людей. Мелькали полустанки, станции, вокзалы, а между ними деревушки, поселки, поля, леса, перелески. Все оставалось позади.

К этому времени я с Петром Фомичом разговаривал уже довольно дружелюбно и доверчиво. Покуривали вместе — табачок у меня еще был. В тот-то раз я слукавил, сказав, что заканчивается. Теперь же делились по-дружески. Как бы между прочим давали друг другу советы, обещания. Советовал больше он, как более опытный. Договорились, что в новом лагере надо держаться ближе друг к другу. Так спокойнее. Мало ли какой люд впереди встретится. Приглашали в нашу компанию и Кирсана. Тот отказался: «Абдул буду находить».

Через несколько дней остановились в Красноярске. Состав загнали куда-то в отдельный тупик. Высадили всех и прямо оттуда увезли в злобинский пересыльный пункт. Женщин запустили в зону первыми. За ними начали пропускать и нас.

Здоровенные мордовороты-нарядчики орудовали быстро. Ловко отделяли небольшие группы, отмечали в списках и разводили по баракам (видимо, во всех лагерях одни повадки). С одной из таких групп увели и Петра Фомича. Как ни старался я попасть вместе с ним, ничего не получилось. Лез нахально за ним. Ну куда там! Оттеснили с матом:

— Хватит, не лезь, по скуле захотел? Пойдешь с другими.

Упрашивал. Бесполезно. Разговаривали мало. Больше матерились. Ни на какие просьбы внимания не обращали. Уже глубокой ночью завели всех.

На следующий день я пошел разыскивать Петра Фомича по зоне. Бараки были большие, просторные. Но к нашему прибытию их почти полностью заселили заключенными из других лагерей и колоний. Долго искал. Наконец нашел. Он оказался от меня в третьем ряду бараков. Когда увидел его, очень обрадовался: хоть один знакомый среди такой массы людей. Он тоже был доволен.

Закурили. Я стал присматриваться: может, отыщется местечко. Ну где там! Все было занято. Потужили немного. Договорились, что днями я буду приходить к нему, а ночью-то все равно где спать. Так и поступили.

Режим в злобинском лагере был как и во всех. Отбой и подъем в те же часы. Завтраки, обеды, ужины в то же время. Кормили регулярно. Женщины от своего отгороженного барака ходили свободно по всей мужской зоне, пробирались к знакомым мужикам. Правда, это запрещалось, но надзор не обращал на них никакого внимания. Когда-то женские бараки были обнесены низким дощатым забором с вахтой. Но со временем забор мужики разобрали, и теперь торчали столбы с прибитыми к ним поперечинами, и то несколько изломанными. Вахту тоже общипали. Это сделали сами вахтеры, чтобы топить печку, когда дров не оказывалось. По-прежнему сидели вахтерши (из заключенных женщин). Но все это носило чисто показной вид. Так, ради заведенного ранее порядка. Выходить и входить можно было в любое время, так что в мужской зоне было полно женщин, а в женской половине — мужиков.

Оглавление Предыдущая Следующая