Валентина Георгиевна Переломова. Вспоминая то время

То, что было более сорока лет назад, вспоминать трудно. Всё, что я вспомню, может быть очень субъективно. Прошу извинить.

Я работала в Соре, куда попала с золотых россыпей, и с рудными месторождениями прежде не была знакома. В 1950 году мне предложили снимать околорудное поле Сорского молибденового месторождения. За такую работу я взяться не могла, зная свою некомпетентность. Но мне сказали, что это приказ, отказываться не имею права. И пообещали дать в помощь компетентного специалиста из заключённых, отбывающих срок по 58 статье. Вот тогда и появился в моей жизни Юрий Фёдорович Погоня-Стефанович. Весной 1950 года к нам, в Сорскую геологоразведочную партию, прибыли под конвоем три специалиста: он, Дмитрий Иванович Мусатов и Борис Иванович Бадунков. Со мной согласился работать Погоня.

Для работы в партии Погоню переместили в один из Сорских лагерей. Он приходил на работу с конвоем - молодым солдатом при ружье. Вопреки предупреждениям, мы окружили заключённого специалиста вниманием, а он держался уверенно и непринуждённо. У него была речь и манеры человека воспитанного, интеллигентного. Погоня сразу завоевал симпатии сотрудников нашего отдела.

Во время работы в отделе его конвоир находился в коридоре и чувствовал себя неуютно. Когда мы с Погоней работали на объекте, конвоир ходил за нами, явно тяготясь тяжёлым ружьём и своим положением.

Так мы проработали всё лето. Встал вопрос: где проводить камеральные работы? Погоня предложил начальнику партии, чтобы я их выполняла в Красноярске, при ОТБ-1. И обещал, что он постарается доказать тамошнему начальству необходимость моего присутствия в ОТБ-1. Осенью я поехала в Красноярск.

Несколько дней заняли хлопоты - надо было получить пропуск, устроиться с жильём. И вот, наконец, я - в зоне, где работал и жил Погоня.

Первое впечатление было ужасным. Здесь всё было другое: и небо, и воздух, и земля, и дома. Это была другая планета! Ведь прежде, чем пустить меня сюда, была проведена огромная работа: моё сознание дрессировали на то, что здесь обитают одни враги народа и что я обязана держаться от них на расстоянии.

Заключённые в ОТБ-1 были ко мне очень внимательны, предупредительны, чему немало способствовал и Юрий Фёдорович. Меня поместили в проходную комнату, где работал профессор, доктор наук из Ленинграда Михаил Михайлович Тетяев, прекрасный человек. Всегда вспоминаю его с удовольствием и благодарностью. Кощунственно сознавать, что не будь такой ситуации, мне никогда не пришлось бы познакомиться и работать с такими людьми и специалистами такого высокого уровня.

Я понемногу привыкала к необычной обстановке, но всё то время, пока я там работала, меня никогда не оставлял страх. А потом ещё долго, в течение многих лет, я ощущала моральный гнёт, и, по-моему, это ощущение у меня так и не прошло до сих пор.

В этой же комнате работал и Погоня. От проходивших через нашу комнату меня отделял деревянный шкаф. Окно в комнате было у входа, и мы весь день работали при электрическом свете. Это меня утомляло, и я уставала вдвойне. Жила я по-разному, - иногда в гостинице, а чаще, когда удавалось, снимала угол. На отдельную комнату не хватало денег.

Работа поглощала всё время: "дома" я учила с азов геологию. Погоня давал мне задания "на дом". На работе я закрепляла пройденный материал. Никто мне не отказывал в помощи. Такой корифей науки, как профессор Александр Яковлевич Булынников, консультировал меня по петрографии - предмету, наиболее мне необходимому. Всю жизнь я благодарна ему за это. Доктор наук, профессор Владимир Михайлович Крейтер, академик Михаил Петрович Русаков и, конечно, мой дорогой Михаил Михайлович Тетяев. Мои коллеги по работе (да позволено мне будет так их назвать) в той жуткой обстановке держались непринуждённо и совсем не походили на врагов. Наоборот, это были вежливые, предупредительные люди. У меня никогда не возникало сомнения в искренности кого бы то ни было из них.

Работалось мне хорошо (чего не скажу о своей личной жизни). Оборудование прекрасное, в отличие от того, что было в нашей партии. Заключённые могли заказывать всё, что считали необходимым, и руководство денег не жалело. "Енисейстрой" был богатой организацией.

Закончился первый камеральный период. Я вернулась в Сору и здесь не находила себе места от тоски и сожаления, что нет рядом того внимания, нет интеллектуального окружения, к которым я успела привыкнуть в ОТБ-1.

В Соре я готовилась к полевым работам, ждала мою опору и надежду - Погоню-Стефановича, и снова боялась, что по каким-то причинам он может не приехать, а мне одной никак не осилить бремя съёмки.

Но Погоня приехал. Он появился неожиданно, со своим ангеломхранителем, - весёлый, остроумный, неунывающий. Обстановка в отделе стала другой. Он внёс элемент бодрости, ясности, и никому не отказывал в помощи.

Мы работали спокойно, без напряжения. Конвоиру надоело ходить за нами, и он попросил у нас разрешения не ходить по горам, а подождать нас в начале маршрута. Мы были так добры, что разрешили ему эту вольность. Погоня сказал, что теперь он почти свободен. А однажды во время привала сообщил, что получил уведомление - жена подала на развод.

- "Теперь у меня ещё одна свобода есть - от цепей Гименея".

- "Не хватает одной, главной, и не скоро будет" - добавила я и тут же пожалела, что некстати. А он ответил:

- "Уверен, что весь срок мне сидеть не придётся. Если не будете отвергать мои ухаживания - буду рад".

Так он сделал мне скромное предложение.

Других событий в тот сезон, более значительных, не помню. Работа шла успешно. Я училась, много читала.

Как-то заподозрили одного конвоира, что он ябедничает. Ребята-сотрудники напоили его допьяна, и Погоне пришлось на себе тащить солдата и его ружьё до самой зоны. Он был очень недоволен могли ведь его отправить в Красноярск, и тогда неприятности были бы у всех. Но в тот раз обошлось, чему мы были рады и вспоминали этот случай со смехом.

Однако, случай не остался незамеченным. Уже в ОТБ-1, во время очередной беседы с "опером", он спросил меня: не моя ли была инициатива? И припомнил случай двухлетней давности. Тогда в импровизированной столовой в Соре отгородили небольшую комнату, а на двери на клочке ватмана написали "Для офицеров". Я дописала: "Инженерам и собакам запрещено". Конечно, потом вызывали и читали мораль.

Вторую зиму мне было легче, немного освоилась, но напряжение оставалось. К нам в комнату приходили из других отделов знакомые Погони. Интересовались "подругой Погони".

Приходил Игорь Леопольдович Ганц (Погоня его называл - Тигр Леопардович или просто Тигр). У Ганца был красивый баритон, и он хорошо пел. Однажды меня позвали выйти на лестничную площадку я услышала песню. Это была песня Роберто из "Иоланты". Погоня сказал: "Это для тебя серенада". Приходил Сергей Карлович (фамилию точно не помню). Он был из Одессы, и когда ему об этом напоминали, спрашивал: "У Вас что-то пропало?" Когда Погоня говорил, что он (Сергей) - одессит, тот отвечал: "Сам ты сволочь!" Это они так шутили.

Ещё заходил Шифрин, фотограф, - приглашал в свою студию, обещал сделать мой фотопортрет. Я всего боялась, не пошла и очень обидела Шифрина.

Мне льстило внимание мужчин, но страшно смущало. И вечный страх портил мне жизнь. Михаил Михайлович и Юрий Фёдорович обратили внимание на мою скованность, и Михаил Михайлович предложил Погоне, чтобы он меня познакомил с сотрудницами - "вольными" девушками из других отделов. Так Юрий Фёдорович познакомил меня с Тамарой и Лилей.

О Лиле надо рассказать. Это была замечательная девушка. На первый взгляд ничем не примечательная: стройная, короткие светлые волосы без укладки и завивки, на лице никакой косметики. Одета просто, скромно, но элегантно. Держалась она уверенно, но без всякой заносчивости, очень спокойно.

Она пользовалась огромным успехом, но сама никого не выделяла и была со всеми ровна и вежлива. Авторитет её был бесспорен. Лиля посмеялась над моими жалобами по поводу бесед с "опером": "Меня он вызывает почти каждую неделю, а когда забудет, так я беспокоюсь, не заболел ли Кочерга? Так что не бери в голову, - может, ты ему тоже понравилась?" - и они с Тамарой весело засмеялись.

Эти девушки мне очень помогли более или менее освоиться в той обстановке недоверия и страха, которая так отравляла мне жизнь.

Однажды Лиля исчезла, никто не знал - почему. Не скоро выяснилось, что Лиля уволилась в тот день, когда освободился один из специалистов. Я не знаю ни его имени, ни из какого он отдела. Она уехала с ним. Никто не знал, что у них была любовь.

В ОТБ-1 работали жёны офицеров, "вольных" сотрудников, и просто женщины и девушки, прошедшие строгий отбор. Но были романы, были драмы, были сплетни. Были скандалы и увольнения проштрафившихся - было всё, что бывает в обычной жизни, но только это была другая планета. Планета страха.

С этими девушками я ходила по зоне смелее. Там был магазин большего убожества я нигде не видела: нечего было купить совершенно. Какие-то тряпки, дешёвые папиросы. Больше я ничего не запомнила и туда не ходила.

Перед новым, 1953-м, годом специалистам предложили новую одежду - костюмы из бостона и трико, хорошего покроя. Каждый шёл в магазин и выбирал себе по размеру. Это была не спецодежда, а парадные, праздничные костюмы. В основном специалисты были одеты в то, что им присылали из дома - в старую одежду, а если некому было присылать, то ходили в хлопчатобумажных костюмах, как у рабочих на общих работах. Конечно, было радостно переодеться в приличный костюм.

Радость скрасила невольничье житьё. Но недели через две у многих костюмы стали разлазиться, локти протёрлись, брюки сзади и на коленях просвечивали. А ведь платили за них, как за новые, качественные! И высчитали со всех полностью.

Когда предложили ещё шёлковое бельё, все уже отказались. Погоня взял и зря истратил деньги. Бельё полезло сразу. Кому же ещё было продавать такое бельё, кроме как интеллигентам? Не уркам же - "друзьям народа"?

Я сшила Погоне из полушерстяной ткани куртку на молнии (а ля Леонид Харитонов), которая его немного выручала. Она называлась "бобочка с замочком".

1953 год начинался очень тягостно. Ожидание, медлительность правительства, и тот же липкий страх. Не работалось, но мне-то надо было заканчивать отчёт о работе, и мы спешили. Я иногда оставалась вечерами в отделе.

Для этого надо было подавать заявку на имя высокого начальства. Это всегда вызывало недоверие, и вечером непременно заходил надзиратель из младших офицеров охраны. Был один такой, что рассказывал о происшествиях в городе в вечернее время. На Погоню это действовало угнетающе, и он отправлял меня домой.

В городе в те времена было очень неспокойно. Но я всегда ходила домой пешком, никаких происшествий за все три года не было ни разу.

Начало марта было тревожным: поползли слухи, будто Сталин заболел ... В ОТБ-1 было мало радиорепродукторов, только у начальства, но "зэки" знали всё наперёд нас. В нашей комнате ждали меня с новостями, а я им не могла сказать больше, чем они знали. Я жила в это время в кухне одной частной квартиры, где тоже не было радио.

Мне нелегко описать ту атмосферу, что окутывала "нашу планету". Все были загадочны и замкнуты. Настороженность особенно чувствовалась у офицеров и конвоя. Меньше стало "шмонов". Но зато в проходной стало строже.

Я очень редко проносила "контрабанду": умирала от страха. Но приносила чай, один раз водку, ну, и доступные деликатесы: сыр, конфеты, свежую колбасу, - когда их удавалось купить. Не всегда в Красноярске была колбаса, но уж если была, то вкусная: чайная, докторская, языковая и другие.

5 марта 1953 года. В 4 часа пополудни меня вызывают в оперативный отдел. В сотый раз умирая от страха, захожу туда. Кочерга строг, никакой развязности.

"Сегодня в 5 часов по радио будет передано сообщение о смерти товарища Сталина. На Вас возлагается ответственность за порядок. Все заключённые Вашего отдела должны собраться в кабинете Дмитрия Ивановича Мусатова. Следите за тем, чтобы не было никаких провокаций, я буду спрашивать с Вас" (!)

Я прибежала в свою комнату. Меня ждали и волновались, как всегда, когда меня туда вызывали. Сходу я выпалила новость. Михаил Михайлович сказал: "Слава Богу, дождались".

Я пошла в другую комнату, где работали сотрудники нашего отдела. Это была большая комната, там работали человек десять. Туда я заходила редко, и на меня сразу обратили внимание.

Я сказала: "Дорогие товарищи, послушайте немного!" И повторила то, что услышала в оперотделе.

Тишина - сравнить не с чем. АБ-СО-ЛЮТ-НА-Я. Академик Русаков встал с места, подошёл ко мне и сказал:

- "Милая Вы моя, спасибо за добрую весть, всё будет, как надо. Пожалуйста, не беспокойтесь".

В пять часов собрались в кабинете Мусатова, там было радио. Молча, стоя прослушали сообщение и молча разошлись, ничего "такого" не случилось. Работать уже никто не смог.

Надо ли вспоминать все разговоры? По-моему, и так ясно.

Известие о смерти Сталина решили отметить. Был и повод: наступал женский день, 8-е марта. В то время это был рабочий день. Рискуя не менее, чем свободой, я принесла в зону две бутылки коньяку. Этим утром я умерла несколько раз: когда я шла вдоль забора зоны, навстречу мне шла незнакомая женщина и, поравнявшись, сказала тихо: "Обыскивают". С жуткой решимостью, уже мёртвая, я зашла в проходную. Есть Бог, есть справедливость - прошла. Хорошо спрятанные бутылки достигли места назначения. Коньяк разлили в чайные посудины, положили в них чайные ложки, а на столах стояли химические колбы с горячим чаем. Нарезали яблоки (тоже я принесла), - они не были под запретом.

Зашёл надзиратель (только его и ждали): "Чем у вас пахнет?" И стоит, не уходит. Я говорю: "Яблоками угощайтесь!" Он отказался и ушёл. Меня заставили выпить глоток коньяку, и я ожила, впервые за это утро.

Кончилась моя работа в ОТБ-1. Я уехала в Сору, в конце марта было уже тепло, и я почувствовала свободу: отчёт был почти закончен, съёмка завершена.

В партии мне предложили дать отзыв на диссертацию некоей Горбуновой из Иркутска. Я взяла её автореферат, прочла ... и узнала свой собственный отчёт! Вся диссертация была содрана. Горбунова "попользовалась" вторым экземпляром нашего первого черновика. В реферате даже остались все наши огрехи, которые мы не редактировали во втором экземпляре.

Отзыва я писать не стала, а реферат порвала, - единственное, чем я могла выразить свой протест. Но это не помешало Горбуновой защититься. Я уверена - она получила материал с ведома главного геолога Сорской партии, М.Ф.Соловьянович. А иначе как он, секретный, мог попасть в чужие руки? Погоня был бесправен, я - не главный исполнитель, кто с нами будет считаться? Когда об этой истории узнал Погоня, он не нашёл слов и очень был огорчён. Сказал:

- "Я предлагал М.Ф. честную сделку: я пишу ей диссертацию, а она хлопочет мне паспорт. Какую выгоду она имела от этой сделки?"

Настало лето. Погоня был переведен в один из Сорских лагерей и работал на стройке, на общих работах.

Как-то рано утром, в воскресный день, выйдя из дома, на крылечке своей каморки я увидела живой свёрток. Свёрток требовал помощи, и я занесла его домой. Вымыла, уложила спать. Никто за ним не приходил ни в этот, ни в другие дни. Это был мальчик, очень красивый, возраст - около года. Проснувшись, он протянул ко мне ручки и сказал: "мама!" Так у меня появился сын. У нас. Теперь его зовут Олег Юрьевич Погоня-Стефанович.

Погоню иногда приглашали в партию - давали заявку в лагерь, и он приходил с конвоиром. Придя в очередной раз, он позвал меня на буровую, и мне пришлось сказать, что некуда пока деть ребёнка, я его ещё не определила в ясли: он появился только вчера.

- "И ты уже ходишь? И уже в ясли?"

Пошли смотреть ребёнка. Олег приветствовал Погоню: "папа!" Но он ещё не ходил и не говорил ничего, кроме междометий.

Освободился Погоня в ноябре 1954 года. Я жила и работала в Черногорске, в Хакасии. Мне пришлось сменить место жительства после реорганизации "Енисейстроя", когда мы с Олегом остались без средств. Тогда я случайно узнала, что требуется петрограф во вновь организованный трест "Минусиннефтегазразведка", и поехала в Черногорск.

Петрограф из меня ещё не вполне получился, но надо было жить. Опять мне помог Погоня. Он писал часто и подсказывал, что читать. С осадочными породами я справилась довольно легко, в трудовую записали благодарность.

Я получила от него телеграмму и поехала в Абакан. Поезд пришёл раньше. Что пережил бедный Погоня, пока я добралась до вокзала... Автобус нас не дождался. Мы поехали на грузовике, в кузове. Погоня был в деми-пальто, в ботинках и кепке.

Из Черногорска мы уехали, хотя геолог Иван Яковлевич Марченко настоятельно уговаривал Погоню остаться в тресте. Из бесед с Марченко он понял, что нефти в Минусинской котловине или совсем нет, или очень мало, район неперспективный. Ещё не нашли нефти, а завод по её переработке строить начали. Наверное, до сих пор стоит под Черногорском каркас из железной арматуры, как памятник дилетантству в геологии.

Мы поехали в Тею, в Аскизский район Хакасии. Это была такая глушь! Ни в сказке сказать, ни... В феврале умер мой отец - телеграмма пришла на шестнадцатый день. Мне там работы не нашлось, и я три месяца была домохозяйкой. Это так называемое железорудное месторождение таковым не оказалось, и в начале марта мы поехали в Москву, восстановить кое-какие связи. У Погони не было права жить в Москве, но он надеялся, что ему помогут друзья.

Олега мы оставили у моей мамы в Абакане. В Москве жили у его сестры Ирины. Погоня позвонил некоторым знакомым. Не все были в восторге от его появления. Посещение контор, где он надеялся получить работу или хоть какую-то помощь, отнимало много сил и нервов. Денег у нас было мало, долго жить в Москве мы не могли.

Он познакомил меня с очень солидными людьми: академиками Г.Д. Афанасьевым, К.А.Ненадкевичем, президентом Академии Наук Д.И.Щербаковым и другими, тоже достаточно влиятельными фигурами. Но никто из них не помог.

Как-то я ждала Юрия Фёдоровича в коридоре одного учреждения и случайно услышала разговор:

- "Ты знаешь, кто приехал?"

- "Кто?"

- "Юрий Погоня!"

- "Работать?"

- "Не знаю. Что будешь делать?"

Они ушли, не обратив на меня внимания: я-то была им незнакома. Я передала Погоне разговор. Ему это было неприятно, но он не мог определить, кто были эти двое.

Он пытался встретиться с В.М.Крейтером, но тот сказался больным и нас не принял. Потом, когда мы работали уже в Красноярске, кто-то из сотрудников принёс ему книжку, изданную Крейтером, где почти на каждой странице по несколько ссылок на Погоню, - до 16 ссылок на странице. Это Крейтеру доверили разобрать конфискованные архивы, так он ими распорядился с пользой для себя.

Ничего не добившись в Москве, мы поехали в Ленинград, чтобы встретиться с Михаилом Михайловичем Тетяевым. Тетяевы жили в старинном особняке, где до революции помещалось американское посольство. Их квартира состояла из спальни, большого кабинета и прихожей, разгороженной на собственно прихожую, столовую и кухню.

Приняли нас очень доброжелательно. Но Михаил Михайлович тоже не мог помочь Погоне: он сам ещё чувствовал себя неуверенно, его сын Александр ещё был на Колыме, и они хлопотали о его освобождении. Трудно.

Вечерами, собираясь за столом, вспоминали ОТБ-1. Жена Михаила Михайловича (не помню её имени) удивлялась всему. Я вспомнила про то, как они приносили из столовой "второе", - гарнир съедали, а котлеты приносили мне.

"Почти мясные" - сказал Михаил Михайлович и перешёл на французский. Погоня мне перевёл: "Не потому, что были сыты, а потому, что ты была голодная". Теперь это показалось смешным.

Мы вернулись в Москву и только теперь заметили, что выглядели довольно смешно: широкие ватные плечи, широкие длинные брюки. А в Москве уже носили узкие брюки, не было ватных плечей. Но нас это не смущало - не до того было.

Из Москвы вернулись в Красноярск. Ни денег, ни работы, ни жилья. Погоне предложили работу в Ужуре. Там мы встретили Недлера (не помню его имени) из ОТБ-1 и Евгения Николаевича Григорьева (тоже сидевшего, только не знаю где, а посадили его за плен). На лето мы уехали в тайгу, в Саяны, а осенью вернулись в Минусинск. Экспедиции соединились. Продолжались реорганизации. Зиму прожили, а весной 1956 года, по предложению Андрея Александровича Предтеченского, тоже бывшего репрессированного, мы перевелись в Красноярск, в Геолого-съёмочную экспедицию.

Жили на частной квартире. Только в 1964 году получили кусочек "рая" - однокомнатную "хрущобу". В 1973 году, 10 мая, Погоня умер от инфаркта в возрасте 59 лет.

Вот и всё. "Закончен труд, завещанный от Бога мне грешному" (А.С.Пушкин), и я в который раз отдаю свой труд в чужие руки, с надеждой, что он послужит добру.

P.S. Иные пишут, поскольку не могут не писать;
Другие чешутся - не могут не чесаться.

Валентина Георгиевна Переломова