Свидетельствует автор Петри Лео (1926 г.р.)

«Мы дети страшных лет России...»
А.Блок.

24 июня 1942 года мы были на лихтере № 15 в составе каравана из 8 лихтеров, 7 из которых были в двое меньше нашего, и мощного дизельного буксира «Куйбышев» доставлены на станок Усть-Хантайка Дудинского района Таймырского национального округа. (Лихтер-это несамоходное, с металлическим корпусом для грузовых перевозок речное судно). Этот посёлок называется так, т.к. находится в 18 км ниже устья реки Хантайка, которая вытекает из озера «Хантайское» и через 90 км впадает в Енисей. Эта река с быстрым течением и шириной 50-100 м имеет высокие каменистые берега и отличается тем, что имеет очень чистую прозрачную светло-зелёную, как в Ангаре, воду, через которую очень хорошо видно дно реки. Позже мы убедимся, что из-за такой прозрачности воды ловить рыбу летом, когда солнце светит круглые сутки, сетями совершенно невозможно - сети рыба обходит - можно рыбачить только, когда в августе наступят тёмные ночи.

Итак, Усть-Хантайка - это 4 дома, магазин со складом, пекарня. При магазине комната с кухней и тамбуром в качестве жилья для семьи продавца. На берег были выгружены 105 человек (1-я партия), доставленных сюда по политическим мотивам и национальному признаку: Поволжские и Ленинградские немцы, латыши, эстонцы, финны, русские (бывшие из раскулаченных и сосланных в Сибирь семей), женщины, дети, подростки, старики. Все эти люди, не имевшие перед Советской властью абсолютно ни какой вины стали здесь после высылки в 1941 году в Сибирь, а в 1942 году -из Сибири на Таймыр, на Крайний Север, так называемыми спецпоселенцами и ссыльными (прибалты), оказавшись теперь за два года дважды сосланными.

Нужно отметить, что к нашему приезду, проживавшие в посёлке местные семьи рыбаков Чирковы, Миргуновы и Гришко, освободили все дома и постройки. Но это позже, а пока 24 июня 1942 года мы оказались на высоком каменистом берегу Енисея наедине с тучами комаров и мошек вокруг нас. Это была настоящая беда - моя мама сразу же среагировала на мошек-всё лицо и глаза отекли. От кровососов спасение в этих условиях был только дым от костра и быстрое строительство шалаша, чтобы укрыться от них, к тому же для этого было много стройматериалов - везде лежали оставшиеся после ледохода и паводка обсохшие доски, горбыль и другие отходы Игарского лесокомбината. В отношении брошенной древесины и дров у нас проблем не оказалось.

При выгрузке с лихтера нам всем был выдан двухмесячный запас продуктов (такой заботой была удостоена только - первая партия спецпоселенцев-СП, т.е. - мы). Вот, что записал тогда в своём дневнике Юра Янкович - семья из 3-х человек (наша такая же) получила следующее (в кг): мука - 216, крупа перловая-18, окорок-26,4, масло сливочное-7,2, сахар-6, чай-о,25, мыло-4,8, спички - 60 коробок, табак трубочный - 12 пачек. Через месяц (в июле) муку необходимо было сдать в пекарню. Нужно признать, что для нас, рыбаков, это была большая временная продуктовая помощь, которой были лишены следующие 2-я и 3-я партии в количестве 345 человек.

Семьи Чирковых, Миргуновых и Гришко, как мы позже узнали, были детьми бывших политических сосланных в эти края родителей, давно умерших, но оставивших доброе трудолюбивое поколение. Поэтому не удивительно, что эти люди отнеслись к нам с пониманием и доброжеланием. Знакомство с ними в последующие годы превратилось не только в дружбу между семьями, но и даже в родство - моя тётя Минна вышла замуж за Алексея Миргунова фронтовика, радиста на Хантайском озере. Гришко стал бригадиром рыболовецкой бригады на Сиговом озере, где рыбачила 1 год Виктория Вальтер, моя будущая невеста и жена, а Чирковы - близкими друзьями в Потапово, которые всегда с большим теплом встречали нас при поездке из Усть-Хантайки в Дудинку зимой. В условиях Крайнего Севера очень важно при дальних поездках иметь надёжный заезжий дом. Несколько светлых ночей при хорошей летней погоде мы провели в шалаше, а днём собирали вдоль берега Енисея очень вкусный зелёный дикий лук, а также изучали ближайшее озеро и речку, впадающую в Енисей.

Среди доставленных в Усть-Хантайку оказалось немало латышей, которые ещё на лихтере организовали певчий хор, исполнявший латышские песни в 4 голоса. Их голоса каждый вечер слышны были на обоих берегах могучей реки.

Во время выгрузки людей в медпункт лихтера была вызвана Янкович Наталия Викторовна, где ей объявили, что она с семьёй высаживается как медик, получив при этом некоторое количество медикаментов для организации в У-Хантайке медпункта.

Всё население посёлка в 105 человек было поделено на бригады по 15-16 человек, которые затем расселялись по имевшимся 3-м домам. Сюда входили также 3 рыболовецкие бригады (бригадиры Иорг Элеонора, Гроо Анна и Петри Лео) и 2 строительные (бригадиры Кублик Адольф и Шотт Владимир). На вселение наша бригада получила дом, который местная семья Гришко нам освободила. На площади 18 кв.м были размещены 12 человек в составе: Гергенредер Минна (1918), Петри Ольга (1898), Лео (1926), Маурер Александр (1896), Ада (1900), Владимир (1926), Александр (1932), Вольф Мария (1896), Амалия (1925), Владимир (1926), Гинц Бригитта (1927), Торвалд (1925). Мы были рады, что при доме был тамбур с кладовкой для дров и печка с чугунной плитой. Вдоль стен построили 2-х и 4-х местные нары и установили 2 сундука, которые также стали спальными местами. Чтобы как-то спасти маму от ядовитых мошек, был из марли сшит полог, под которым можно было найти покой в светлой полярной ночи. Меня же более устраивала с одеялом и подушкой ночёвка на вышке (маяке) со знаками судового хода на высоте порядка 20 м, где кровососов не было.

В середине июля на моторном боте из Дудинского рыбзавода в Усть-Хантайку были доставлены 3 неводника, «куклы» неводной сетки и барабаны верёвки для неводов. Под руководством прибывшего инструктора Богданова все три рыболовецкие бригады стали «строить» для себя 500-метровые невода из сети с 35 мм ячеёй. Между столбами натягивали верхнюю и нижнюю тетивы невода и к ней пришворивали полотно сети шириной 8 м, т.е. высота невода в воде должна быть 8 м. На мою долю выпала работа, с которой никто не был знаком – вырезать из дерева лиственных пород (например, берёзы) иглы для вязания сетки, т.к. в каждой бригаде их должно быть по несколько штук. Без таких игл, заполненных суровыми нитками, нельзя починить сеть и порванный невод. При их изготовлении меня выручал, оставшийся после ареста моего папы в 1938 году перочинный нож с перламутровой отделкой. Остро наточенный он позволял вырезать сложную фигуру иглы из твёрдого сухого дерева со шпулей для ниток. После того, как на верхнюю тетиву невода были через каждый метр навешаны из сухой обожжённой древесины балберы, а на нижнюю - грузила, 10 июля 1942 года инструктор Богданов, собрав бригаду из 8-ми ребят и девчат, впервые сидевшие в лодке (это была сельская молодёжь из степных районов Поволжья), мы направились на левый песчаный берег рыбачить. Прибыв на тоню, нам стало ясно, что технологию рыбного промысла с большим неводом наш инструктор плохо знает, допустив впоследствии ряд ошибок: тоня не была очищена с помощью каната от топляков и камней и поэтому при первом же неводнении произошёл зацеп и порыв полотна невода; из-за слабого инструктажа рыбак на пяте не знал как удерживать невод, чтобы его течением не затягивало в реку - он, бедняга, стараясь вручную удержать невод, был затянут в воду выше пояса и бросил бечеву, тогда как необходимо было на суше, упираясь имевшейся у него палкой в песок придерживать невод от берега на расстоянии длины бечевы; в результате невод был затянут течением на глубину, спутан и нами вытянут вдоль берега; рыбак на пяте тогда был весь мокрый. Хотя неводнение было неудачным, в мотне оказалось несколько крупных нельм и тайменей. Это обрадовало всех нас тем, что предвиделся сытный обед. Все мокрые пошли сушиться в рыбацкую избушку с двухъярусными нарами и железной печкой. Не имея ещё к тому времени тюлевых сеток комары и мошки не давали нам ни какого покоя. В этом отношении июль и первая половина августа на Севере самое неприятное и беспокойное время – привыкнуть к этой твари невозможно. Во время работы днём нужна фуражка с козырьком и поверх тюлевая сетка (марля не годится, т.к. в ней задыхаешься от жары, пота и слабой вентиляции), а ночью -  марлевый полог во всю длину постели. Но это никто не имел, кроме нашего инструктора. После нашей рыбалки уже в избушке мы с ужасом обнаружили, что утром во время отправки из посёлка на берегу среди камней мы все оставили свои узелки с едой и главное - с хлебом. За время пока мы в избушке сушились на Енисее разыгрался сильнейший шторм, вся река покрылась белыми гребешками, за хлебом плыть стало опасно, решили жить на пойманной рыбе.

На четвёртые сутки шторм на реке всё ещё не стихал. Что делать? Рыба на еду уже кончилась, на небе чёрные тучи - дует чистый Норд. Кроме неводника у нас была ещё небольшая лодка - астраханка на 2 весла. Богданов объявляет: кто добровольно согласен втроём плыть 7 км в посёлок за продуктами? Нашлись трое: Богданов на корме лодки с рулевым веслом, а Петри и Янкович - за вёслами. Шторм был действительно сильным, лодку между волнами швыряло то вниз, то на гребень волны, где самый опасный момент - вода льётся через борт. Наш рулевой прекрасно со всем справлялся, включая и вычерпывание ковшом воды со дна лодки. В середине Енисея мы увидели, что весь посёлок вышел на высокий берег и следил за нами, что нам, естественно, придало больше духа, а когда мы зашли в речку – все сбежали вниз к нашей лодке и приветствовали за смелое плавание. Пока мы получали продукты и обедали, шторм на реке заметно стих, пропали «беляки». Мы тронулись в обратный путь, но уже вдвоём - Юра Янкович заболел. На тоне нас с радостью встречали наши «голодные» рыбаки.

После первой пробы рыбалки неводом трём бригадам были выданы невода, вешала для сушки и починки невода, по одному неводнику и 30-местной палатке, железной печке, чайнику, большим котлом для варки ухи и сковородой, а также несколько плетёных корзин для носки рыбы. Всё это для рыбного промысла снаряжение мы получили от Дудинского рыбзавода, т.к. являлись до сих пор рыбаками гослова, сдавая приёмщику Зуеву добытую рыбу и получая за это от него на продукты и промышленные товары рулоны и деньги. Что такое «рулон»? Это в виде трамвайных билетиков бумажная ленточка шириной 2,5 см с указанием названия и веса продукта, например, «Мука 1кг» или «Сахар 0,5 кг» и т.п., которые напечатаны и в целом образуют в смотанном состоянии «Рулон», от которого отрезают нужное их количество. Приёмная цена за 1 кг в рублях сдаваемой приёмщику рыбзавода рыбы, по сравнению с розничной ценой в магазинах была в те годы чрезвычайно низкой и зависела от её породы: осётр - 3,70, нельма, таймень - 2,70, чир, муксун - 2,10, омуль - 1,60, ряпушка (так называемая «туруханская селёдка»), корюшка (так называемая «зубатка») - 1,10, чёрная мелочь (налим, краснопёрка, окунь и т.п.) - 0,15. Нужно отметить, что речная рыба Енисея является очень высокосортной, породистой, вкусной и ценной. Отдельные её породы всегда можно видеть в центральном рыбном магазине на Тверской улице Москвы. «Моя» рыболовецкая бригада («петринская») состояла из 16 человек - 2 звена по 8 в каждом (4 ребят и 12 девчат). У тони (3 км длиной, часть очищенного берега, где ловля рыбы ведётся неводом) мы установили для нашей бригады палатку, утеплили её от сильных ветров, смастерили из горбылей нары, на которые уложили матрасовки, набитые сухой травой, привезли из посёлка свои домашние постели, получив, таким образом, не плохое жильё с далёким речным обзором. В качестве дров использовали разбросанный по берегу сушняк и мелкие брёвна.

В бригаде, пока мы до августа 1942 года входили в систему гослова, существовала уравниловка, т.е. все заработанные рулоны и деньги делились поровну, не зависимо от выполняемой каждым работы. За 12-ти часовой рабочий день 500-метровым неводом удавалось сделать 4 притонения. Сюда входило и время на обед. Завтрак и ужин проводили во вне рабочее время. В конце последнего притонения каждое звено от себя направляло 2-х девчат готовить обед, а также чай на завтрак и ужин. Один раз в неделю бригада обязана была сушить невод на вешалах, с одновременной его починкой сетки, добавлением утерянных балбер и грузил. На эту процедуру уходила одна 12-ти часовая смена. Один раз в 2 недели бригада выезжала в посёлок Усть-Хантайка в баню. Это был для нас праздник: встреча с родителями, с последними событиями в стране, иногда получали газеты и журналы и даже книги, которые посылали с оказией райкомовские работники.

Радио и электричества в посёлке не было. Как-то привезли кино - так маленький электрогенератор мужчины, сменяясь, крутили его вручную, но фильм «Два бойца» просмотрели до конца.

Такая особенно для молодёжи относительно интересная и даже приключенческая и не голодная жизнь (ведь мы 105 спецпоселенцев получили запас продуктов да плюс бесплатная рыба) длилась у нас не долго, всего 25 дней, т.к. 20 июля 1942 года в нашу Усть-Хантайку доставили вторую партию людей в количестве 210 человек разных национальностей (немцев Поволжья, латышей, эстонцев, финнов, украинцев) и возрастов (от детей до стариков) и самое главное - без верхней тёплой одежды (при отправке с места жительства конвой заявлял: «К зиме вернётесь»), а впереди оказались сибирская зима 1941 года и Таймырский Крайний Север 1942 года. Это был ужас для обречённых людей. Началось интенсивное массовое строительство землянок. Но это громко сказано, т.к. в большинстве это были не землянки, а ямы или норы, покрытые горбылём, мхом и землёй высотой 1,5м с печкой из камней-валунов, без окон (нет стекла) и освещение лучиной (нет керосина даже для лампадки-коптилки).

В начале августа 1942 года на общем собрании населения посёлка был организован в Усть-Хантайке рыболовецкий колхоз имени «Тельмана». Позже Дудинские районные власти такое название колхоза не утвердили, усмотрев очевидно в нём национальный немецкий подтекст. Без согласия колхозников колхоз получил название «Северный путь». Председателем колхоза была избрана член ВКП(б) Эрдман Эмилия, заместителем член ВЛКСМ Гергенредер Минна, бухгалтером Гаммершмидт Берта, медиком назначена Янкович Наталия.

Руководство колхоза в связи с ростом населения посёлка до 315 человек стало срочно принимать меры по строительству нового жилья. Вновь прибывшие люди оказались вообще без крыши над головой, а северное лето кончается через месяц (лето - 3 месяца, а зима-9). Вдоль правого берега люди стали скатывать с берега в воду обсохшие брёвна и сгонять их к посёлку и затем вручную с большими трудностями женщины волоком тащили их на высокий берег к месту строительства. Были заложены два пятистенных дома. В половине одного дома была организована колхозная контора с двумя комнатами (кабинет председателя и бухгалтера и общая). Во второй половине дома жилое помещение с нарами. Второй дом - настоящий барак с двухэтажными нарами из берёзовых сырых жердей был с наступлением в сентябре холодов настоящим гнилым и душным жильём, т.к. был переполнен обречёнными людьми. Ведь 19 сентября 1942 года теплоход «Серго Ордженикидзе» доставил в Усть-Хантайку ещё третью последнюю партию спецпоселенцев в количестве 135 человек. Население посёлка увеличилось до 450 человек, хотя к этому времени из-за простуд и голода уже началось вымирание особенно детей из числа приезжих 2-й и 3-й партии.

Ледостав на Енисее в 1942 году произошёл 17 октября. К этому сроку «заботливая» власть из Игарки отправила в Усть-Хантайку, Потапово, Никольское и др. посёлки несколько плотов со сборными 2-х квартирными домами - пилёным брусом, досками, которые в скором времени оказались вмёрзшими в лёд Енисея. Конечно все понимали, что необходимо спасать эти стройматериалы, т.к. весенним ледоходом плоты будут уничтожены. Поэтому началась многомесячная работа по выдалбливанию из льда стройматериалов и тяжелейший подъём их на плечах женщин на высокий берег в посёлок. Вид этих бедных людей можно сравнить только с зимними беженцами периода 2-й мировой войны: тёплую одежду и обувь заменяли мешки на ногах и плечах и это при 30-40 градусных морозах. Начались болезни и массовая гибель людей.

Дело в том, что 3-я партия, доставленных в Усть-Хантайку людей, оказалось была уже простуженной и больной, особенно дети. В Красноярске на пассажирский трёхпалубный теплоход с трёхкратным перегрузом весь спецконтингент разместили на главной палубе (т.н. 4-й класс) и на 2-х открытых палубах на «милость» встречным осенним ветрам и туманам. Все каюты и салоны были заняты обычными пассажирами с проездными билетами. И вот, приплыв в Усть-Хантайку т.н. спецконтингент после описанной бесчеловечной перевозки, без необходимой тёплой одежды, оказались на берегу без укрытия, под открытым небом, т.е. по В. Высоцкому: с теплохода «прямо в гроб». Так оно и получилось - с одной стороны нужно было немедленно строить землянку, а с другой - работать на выгрузке плотов со стройматериалами, чтобы получить рабочую продуктовую карточку. Это были рабские условия, в которые попали 3-я и часть 2-й партии вновь прибывших в августе и сентябре 1942 года. Особенно пострадали прибалты, у которых, как правило, не было тёплой одежды - прибыли в платьицах.

Вся нагрузка по оказанию помощи людям упала на семью нашего врача Наталию Викторовну Янкович, дочь Руту, исполнявшую обязанности медсестры и сына Юрия, которые в ранее построенной на берегу землянке обустроили хороший медпункт с двумя помещениями - жилым и приёмной для пациентов. Мужественная, трудолюбивая и высоко образованная женщина из Риги Н.В. Янкович ежедневно обходила все жилые дома, бараки и землянки, помогая чем могла в тех ужасных условиях больным людям.

Она организовала сбор еловой хвои и приготовление из неё отвара для лечения цинги. Каждый больной обязан был ежедневно по одному стакану выпивать этой очень горькой зелёной «отравы». Эта латышская семья в июне 1941 года была из г. Даугавы выслана в Пировский район Красноярского края, а в июне 1942 года -  в Усть-Хантайку. Их отец, как «враг народа», был расстрелян в Латвии в 1941 году. Такова была участь семей основной массы прибалтов. Хорошую помощь в отношении строительства оказала команда («ботские» - от слова бот, как их ласково называли в посёлке) бота, которая уже во время ледостава –хода на реке шуги - не смогла пробиться до Игарки и вынуждена была на зимний отстой свой бот поставить у нашей речки с таким расчётом, чтобы весной по высокой воде до ледохода укрыться в речке. Команда во главе с капитаном впятером из плота сами натаскали стройматериалов и собрали двухквартирный дом, в котором одну половину отдали медпункту, а во второй жили сами. В следующем году весь дом был отдан медицине. Среди ботских оказался баянист и «голодная» молодёжь всё-таки устраивала в субботние вечера танцы. Но главная помощь от зимовки бота населению посёлка выразилась в том, что капитан поделился своими запасами топлива и люди получили возможность освещение от лучин перейти к керосину. Только теперь можно себе представить до какого низкого уровня тогдашняя власть опустила целый народ. Речь тогда шла не о выживании, а о вымирании. Но об этом станет яснее позже. Труд рыбаков был очень тяжёлым и выдержать такую нагрузку мог только молодой здоровый организм. Главная сложность труда рыбака - это постоянный контакт с окружающей тебя суровой северной природой. Сухим быть невозможно особенно, когда на реке волнение или штормит. Кстати, именно в такой момент рыба приближается к берегу и улов наибольший. Брезентовой спецодежды и рыбацких сапог рыбаки не получали. Работали только босиком в одежде выше колена и обогревались весной и осенью в ледяной воде, т.к. на суше ещё лежал снег. Какие факторы являлись определяющими при оценке сложности труда рыбака? 12-ти часовой рабочий день в любую погоду, кроме шторма на реке, физически тяжёлый труд при работе с 500-метровым неводом, постоянное изнурительное окружение при работе, отдыхе и сне кровососов, нахождение в течение всего рабочего времени в мокрой одежде, работа в отрыве от семьи в необустроенных условиях и наконец, существующая, естественно, постоянная повышенная опасность при работе на воде. Все сложности рыбацкой работы усугублялись в те годы ещё и характером подневольного труда, враждебным недоброжелательным отношении районных властей, когда, например, в летнее (в июле) время при очень слабых уловах (местные рыбаки в такое время вообще неводами не рыбачили, ставя для собственного пропитания только сети) мы же обязаны были всё равно «цедить» воду в угоду плана, не оправдано изнашивая при этом дорогостоящий невод. Являясь местом лова ценного пищевого продукта, тоня постоянно посещалась начальством разного уровня, а рыбаки находились под контролем, особенно со стороны спецкомендатуры (например, капитаном Степановым).

После организации в Усть-Хантайке колхоза «Северный путь» начала расти его администрация, появились дополнительные хозяйственники, на стройке -  прораб, а над тремя рыболовецкими бригадами - освобождённый бригадир. Все эти нововведения потребовали дополнительных расходов - из рыбацких рулонов и денежных доходов стали 40 % отчислять в бюджет колхоза. В среднем годовой улов рыбы в к-зе «Сев. путь» составлял 450 центнеров.

В Усть-Хантайке, будучи «дома» или в палатке на тоне или во время работы с неводом или зимой в рыбацкой землянке, меня постоянно сопровождала мысль о необходимости получения образования. С малых лет обстановка в нашей семье способствовала к познанию всего нового, к творческому труду. Моё детство началось в с. Бетингер (Баратаевка) АССР НП. Мой папа Петри Отто (1893 г.р.) бухгалтер сельхозпотребкооперации, а мама Петри (Гергенредер) Ольга 1898 г.р.) учительница имели домашнее хозяйство: дом с надворными постройками, лошадь, корову и две охотничих собаки: гончая - «Аринок» и на уток - «Мильтон». В 1931 году во избежание раскулачивания , т.к. имели лошадь и корову, ночью, тайно, бросив всю собственность, мы втроём выехали в Саратов, а затем в Москву к брату папы - дяде Коле. С работой и жильём папа устроился в свиноводческом совхозе «Будёновец» Дмитровского района Подмосковья. Директор совхоза Тутыхин был герой гражданской войны, но по ложному доносу в 1934 году был арестован и расстрелян как «враг народа».

1-го декабря 1934 года был убит Киров, обстановка в стране накалялась. Родители мои решили опять «подальше от беды» - сменить место жительства. «Тянула» к себе Волга и вот мы в Астрахани, где к стати подошёл мой возраст для поступления в 1-й класс школы. Папа мой был большой любитель охоты и рыбалки. В каждый выходной день мы проводили на природе - на Волге, в ериках вблизи Каспийского моря. В одну из поездок в Москву папа привёз мне металлический «Конструктор» и с этого времени я стал интересоваться творчеством и «наукой»: в нашем доме построил электрическую железную дорогу с самодельным тяговым электромотором, маленький электросварочный аппарат для сварки медью треснувшей рамы велосипеда, двухцилиндровую модель паровой машины с водотрубным котлом, которым служила толстостенная 1,5-литровая жестяная банка из под масляной краски, топливо - спирт-денатурат, а цилиндрами служили два бронзовых охотничьих патрона 12-го калибра.. Учебной литературой являлся очень тогда популярный среди молодёжи журнал «Знание-сила».

В 1937 году в Астрахани в здании бывшего лесопромышленника Губина открылся городской Дворец пионеров. Тогда это был большой подарок для школьников. Дело в том, что это здание находилось в престижном месте центра города - на стрелке, где р. Кутум впадает в Волгу, но главное, что это 3-х этажное огромное здание имело красивую внешнюю и внутреннюю архитектуру. Помню, красивые тяжёлые на высоких окнах шторы, бархатные перила на лестницах с низкими ступенями. В фойе постоянно работал фонтан, украшенный скульптурной фигурой. Мы трое учеников из нашего 5-го класса: Иван Чашко, Владимир Крутков и я, были очень рады, что нас приняли в судостроительный кружок, которым руководил опытный инженер-судостроитель Голубцов. Он нас научил читать судовые чертежи и строить по ним модели судов. Каждое свободное время мы тратили в кружке. За три года нами были построены модели двух парусных сейнеров и с электрическим моторчиком речной трамвай «Москва» размером в полметра. Испытания проходили перед Дворцом пионеров на р.Кутум, фото моделей сохранены. За активную и с любовью выполненную работу жюри гороской олимпиады детского творчества г.Астрахани наградило меня Почётной грамотой, которая так же сохранилась до сих пор. Это было моё первое детское творчество, отмеченное официально.

Однако сталинский террор всё-таки не обошёл нашу семью: 13 июня 1938 года в нашем доме по переулку Герцена 5 в Астрахани был арестован в возрасте 45 лет мой папа Петри Отто. С двух часов ночи до пяти утра шёл обыск в комнатах, дворе и сарае. Конфискованы были охотничье ружьё «Sauer» и принадлежности к нему, семейные золотые украшения, а также был описан весь дом (мама теперь не имела права его продать). До сих пор у меня (мне тогда было 12 лет) перед глазами: офицер зачитал ордер на арест - «...по постановлению... Петри Отто Иванович, немец, 1893 г.р. подлежит аресту...». «Кого желаете пригласить в качестве понятого?» «Соседа Пивцова Александра Афанасьевича» - ответил папа. При уходе из дома последние слова папы были: «Лёвушка, слушайся маму». В этой ситуации тремя словами папа выразил полное отсутствие веры в справедливость и что больше ему не дадут вернуться домой. Сколько слёз пролила мама ежедневно, когда наступало время (в 5 часов вечера) прихода папы с работы. Летом я часто в это время на трамвайной остановке у рыбного магазина его встречал и он обязательно покупал мне моё любимое на палочке и в шоколаде за 20 копеек мороженое «Эскимо», а затем запивали стаканом за 10 коп. вкусным холодным «Баварским» квасом. Как-то папа, придя с работы, начал подозрительно крутиться вокруг меня. После ужина он взял мой школьный дневник и, посмотрев оценки, сказал: «За отличную учёбу я купил, Лёвушка, тебе готовальню». В те годы это был ценный подарок для 4-х классника. Эта готовальня мне служила все школьные, студенческие и аспиранские годы. Папа выписывал 2 газеты - центральную «Известия» и местную Астраханскую «Коммунист». Ещё в дошкольные годы папа любил мне читать сказки Пушкина и стихи на немецком языке Шиллера. В доме у нас имелся патефон с большим набором пластинок (запомнилась пластинка с песней со словами: «У самовара грянем моя Маша, а на дворе уже совсем темно») и лучший в те годы радиоприёмник СВД-4, который нам из Москвы прислал дядя Коля. Папа очень любил природу, был удачливым рыбаком и охотником. Все свои отпуска он брал в октябре м-це с таким расчётом, чтобы они заканчивались накануне 3-х дней октябрьских праздников. В это время в устье Волги разрешалась ловля рыбы сетями и осенняя охота на водоплавающую птицу. На нашей моторке, построенной двумя мастерами «лодочных дел» у нас на дворе в 1935 году, с 2-х тактным шведским двигателем «Болиндер», 5 л.с., на нефти, 600 об/мин, с каютой и парусом папа с Фёдором Фёдоровичем Кляйном, с сотрудником с работы Смирновым и с охотничьей собакой - Альфой уплывали по ерикам (речкам) к морю. После, как обычно, удачного возвращения домой больше всего труда доставалось маме - нужно было немедленно коптить рыбу и обрабатывать уток и гусей. Сазаны горячего копчения в нашей русской печи на опилках хорошо сохранялись и были очень вкусны. Птица тоже коптилась. Все наши постельные принадлежности были набиты только пухом (в Сибири в 1941 году мама их меняла на картофель и муку). Папа очень любил классическую музыку. Помню, летом 1937 года в Астрахани гастролировал, прибывший из Москвы, Гос. театр оперы и балета во главе со Станиславским, всю гастрольную программу которого посетили мои родители. Спектакли проходили в самом лучшем летнем театре нижнего Поволжья «Аркадии». Очень жаль, что в 60-е годы этот шедевр деревянного зодчества и искусства во время пожара полностью сгорел и до сих пор не восстановлен. Безвинная гибель папы сильно отразилась на здоровье мамы, которую я своей хорошей учёбой поддерживал. Когда в 5-м классе после очередного экзамена я возвращался домой и стучал в дверь, мама всегда спрашивала: « Кто тут?» Я отвечал: «Отлично». На «хорошо» что-то ответов не помню.

Приговор папе был исполнен 20 октября 1938 года, а 31 декабря 1957 года папа посмертно из-за отсутствия состава преступления был полностью реабилитирован. Уже, проживая в Москве, возникло непреодолимое желание познакомиться с папиным уголовным «делом», чтобы понять как при отсутствии состава преступления мог состояться расстрельный приговор? В 70-е годы (судя по всему, в 90е - ред.сайта) по моему заявлению в Москве нам с женой Викторией была предоставлена возможность познакомиться с уголовным делом папы, которое прислало Астраханское окр. МВД. На Лубянке очень вежливо нас принял в кабинете полковник, который принёс папино дело № 10016, составленное Астраханским ОКРО НКВД по статье 58-1а УК РСФСР на Петри Отто Ивановича, немца, 1893 г.р., арестованного 13 июня 1938 года, приговор-расстрел исполнен 20 октября 1938 года. Полковник, пролистав папку, состоящую буквально из десяти не более листов, вырвал папин паспорт и профсоюзный билет с фотокарточкой из «дела» и всё вместе отдал нам, а само «дело» дал нам для чтения. Виктория не могла читать без слёз. Допрашивался папа опер. уполномоченным отдела УГБ Астраханского ОКРО НКВД мл. лейтенантом Лисицыным всего только один раз-25 июня 1938 года. Как обратил наше внимание полковник, протокол допроса, который писал Лисицын, не имеет поправок и явно переписан на чисто, так не бывает при допросах арестованного, т.е. допрос сфабрикован. С разрешения полковника мы сделали несколько выписок из наиболее «важных» для нас бумаг:

1. № 34495, от 2 августа 1934 года, Москва пл. Дзержинского НКВД, Сталинград, упр. НКВД СССР по Сталинградскому краю, Сарину. Из Москвы в Астрахань на постоянную работу выехал участник контрреволюционного фашистского формирования немцев, связанных с германским посольством в Москве, передающих секретную информацию о положении немцев в СССР, г-н Петри Отто Иванович, бывший торговец и кулак. СПО ГУГБ просит срочно установить за Петри О.И. наблюдение и агентурно разработать его, обратив особое внимание на вскрытие его астраханских иногородних связей. Петри О.И. и связанных с ним лиц, без нашей санкции не оперировать. Пом. начальника секретного политотдела ГУГБ (Горб).

2. В Астраханский окр. НКВД поступили сведения о связи с германским посольством Петри О.И..

3. Петри Александр Фёдорович, (однофамилец), бывший владелец мукомольной мельницы, раскулачен, с 1929 года до настоящего времени скрывается. Его семья в 1930 году проживала в г. Вольске, а с 1931 года проживала в Москве на квартире Петри Райнгольда Ивановича. (Не понятно какое отношение к папиному делу имел этот однофамилец?)

4. Начальнику учётно-архивного отдела УКГБ по Красноярскому краю.
Просим объявить гр-ну Петри Льву Оттовичу, что его отец Петри Отто Иванович, 1893 г.р., 28 сентября 1938 года был осуждён на 10 лет ИТЛ, отбывая наказание, умер 20 января 1944 года от паралича сердца в местах заключения. Дату объявления просим сообщить. Начальник учётно-архивного отдела УКГБ по Астраханской области, подполковник Аношкин.

Это письмо лживое, т. к. папа расстрелян был ещё 20 октября 1938 года, а не умер в лагере в 1944 году.

5. Начальнику упр. милиции по Астраханской области. № 8-1-011 от 4. 12. 57года
В соответствии с распоряжением КГБ № 108 сс, прошу Вашего указания зарегистрировать в Астраханском городском ЗАГСе смерть гр. Петри О.И., который, отбывая наказание, умер в местах заключения 20 января 1944 года от паралича сердца. Выслать в Красноярск сыну.
Нач-к упр. КГБ по Астраханской области, полковник Охапкин.

Это письмо продолжает лживую версию предыдущего письма.

6. По вопросу реабилитации папы в его защиту в ноябре 1957 года выступали свидетели:

Пивцов А.А., в протоколе допроса которого им сказано, что Петри О.И. был милейший человек и никогда не интересовался и не говорил на политические темы. Мы соседи и друзья, вечерами, сидя на завалинке, попивали прохладное пиво, говорили о городских новостях, о Волге и рыбалке, где в очередной выходной день мы с семьями бывали на природе. О.И. Петри не мог быть преступником, он явился жертвой беззакония. Другие свидетели - Мунц А.К., Герлах М.А., Пустовой В.В., Киселёв Е.И., Гергенредер А.И. характеризовали папу только положительно.

7. Жертвами вместе с папой оказались: Кляйн Ф.Ф. (гл. бухгалтер астраханского городского управления торговли), расстрелян 28 сентября 1938 года. Мунц К.Л.(гл. бухгалтер Севкаспрыбсбыта), расстрелян 28 сентября 1938 года.

8. Постановление «Тройки» УНКВД по Сталинградской области от 28 сентября: а) Петри О.И. - расстрелять, б) конфисковать всё имущество. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

9. Приговор папе исполнен 20 октября 1938 года. В «деле» на последней странице три подписи «тройки» и четвёртая подпись врача, подтверждающего смерть папы после расстрела.

10. В «деле» по вопросу о реабилитации имеется заключение Военного Трибунала: »Материалов, послуживших основанием для ареста Петри Отто Ивановича, в «деле» не имеется. Допрашивался один раз 25 июня 1938 года. Показания обвиняемого Петри О.И. в процессе следствия не проверялись»

Итак, теперь оказывается, что для ареста папы даже не было ни какого основания, тем более для принятия против него любых репрессивных мер! После прочтения и записей (наш визит в КГБ длился 1 час 40 минут) папиного «дела» № 10016 у нас с Викторией сложилось двойственное чувство, с одной стороны - скорее уйти из этого проклятого всем народом России в центре Москвы серого здания ЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ, в которое «подследственные» люди только входят, но не выходят, а с другой стороны - хочется как можно больше выяснить о «виновности» папы. Мне до сих пор очень жаль, что я не переписал несколько страниц «сочинения» - протокола единственного допроса папы от 25.06.38 года, ведь принимавший нас и «сочувствующий» нам полковник КГБ не запретил нам делать записи. Однако внутренний страх от мысли «где мы находимся» выталкивал нас на улицу, слишком высоки были нервные переживания. «Добрый» полковник выразил нам слова соболезнования по случаю безвинной гибели папы, сказав - «Слава Богу, что те годы государственного произвола и беззакония больше не вернутся». Дай-то Бог. После визита к чекистам мы пошли рядом в сквер у Политехнического музея и сели рядом с камнем - «Жертвам политических репрессий 1917-1950 годов» и стали молча от пережитого приходить в себя. Полностью ознакомившись с «делом» следует признать, что для послесталинского периода состава преступления папа не имел и реабилитация ему вынесена правильно. Но если обвинение соотнести к периоду террора 37-38 годов, когда люди подвергались преследованию по национальному признаку, то немецкая национальность папы являлась самым главным преступлением обвиняемого, хотя в официальной пропаганде и по Конституции СССР национализм тогда уголовно не преследовался. Однако решение Кремлёвских «вождей» было иное: немца - следует преследовать и избавляться.

Нами сохранён папин «Трудовой список» (теперь он называется - «Трудовая книжка»), составленный в 1937 году, о его деятельности в советское время вплоть до ареста. Этот официальный документ показывает, что его работа ни чего общего не имеет с той характеристикой, которая приведана в его уголовном «деле» № 10016. Ниже приводим этот список: Ф.И.О.: Петри Отто Иванович. Общие данные о прохождении службы:

1.Родился в 1893 г., декабря мес. 1 числа.
2.Национальность - немец.
3.Социальное положение - служащий (Справка Баратаевского сельсовета от 18 июня 1931 года).
4.Образование - незакон. среднее.
5.Профессия - бухгалтер.
6.Партийность - безпартийный.
7.Член профсоюза с 1918 года (членский билет№ 21480-0009).
На военном учёте - 2-й очереди 1гр. 1катег. (Личная книжка). Данные о прохождении службы:
1. 1915-17 год Рядовой старой армии (Личная книжка Рабоче-Крестъянской Красной Армии, Марксштатский военкомат).
2. 1918-21 годы Бухгалтер Многоловки (Удостоверение от 2 ноября 21 года).
3. 1922-24 годы уполномоченный Обкомгола (Мандат от 24 марта 24 года).
4. 1924-26 годы Бухгалтер табачной фабрики «Трактор» (Удостоверение от 10 февраля 26 года № 5192).
5. 1926-29 годы Бухгалтер Сельхозтоварищества (Отзыв от 15 июля 29 года № 292).
6. 1929-30 годы Бухгалтер Баратаевского района Таб. Т-ва. (Отзыв от 20 июня 30 года).
7. Бухгалтер колхоза «Спартак» (Отзыв от 5 октября 31 года № 491).
8. 1931 год октябрь. Принят на работу в Дмитровский свиносовхоз в качестве ст. бухгалтера (Приказ № 9 от 1 ноября 31 года).
9. 1934 год апрель 5. Освобождён от занимаемой должности 5 апреля 34 года согласно поданному заявлению по личному желанию. (Приказ № 147 от 4 апреля 34 года) Подпись директора совхоза - печать.
10. 1934 год сентябрь 22. Зачислен в «Севкаспрыбсбыт» на должность ст. бухгалтера сводной части. (Приказ по СКРСбыту № 165). На этом данные о прохождении службы в «Трудовом списке» кончаются, т.к. 13 июня 1938 года Астраханским ОКРО НКВД папа был арестован. За 3,5 года активной и хорошей работы в «Севкаспрыбсбыте» папа неоднократно был отмечен премиями, о чём в «Трудовом списке» имеются следующие записи:
11. 1935 год март 21. Премирован 450 руб. за активное участие в составлении годового отчёта за 1934 год. (Приказ 26 от 21 марта 35 года).
12. 1935 год август 1. Премирован 150 руб. за работу 2-го квартала. (Приказ 71 от 1 августа 35 года).
15. 1936 год февраль 23. За работу по годовому отчёту премирован 325 руб. (Приказ 228 от 23 февраля 36 года).
18. 1937 год январь 25. Премирован в сумме 325 руб. за годовой отчёт 1936 год (Приказ 22 от 25 января 37 года.)

Папа в жизни был активным человеком. В этой связи следует обратить внимание на пункт 3 его «Трудового списка». Как известно, в связи с поголовной конфискацией у крестьян зерна в том числе и посевного и введённым Лениным «военного коммунизма», в начале 20-х годов в стране разразился страшный голод, охвативший также и всё Поволжье. Немецкими кантонами был образован комитет по борьбе с голодом - «Обкомгол». Одним из его руководителей был брат папы Петри Николай Иванович, который вокруг себя собрал активную честную молодёжь (Вальтер Теодор Иванович, Руш Виктор Абрамович, Петри Отто Иванович и другие). Будучи все вооружены наганами (на Юге страны в те годы орудовали банды грабителей), эта команда с мандатами «Обкомгола» выехала из г. Покровска (позже - Энгельса) в г.Баку за рисом. Поездка оказалась удачной - в г.Покровск было доставлено несколько вагонов этого ценного продукта. Из сопровождающих вагоны уполномоченных комитета никто от банд не пострадал. Как записано в «Трудовом списке», составленным в 1937 году о деятельности папы в советское время вплоть до ареста, папа участвовал в системе этого комитета по спасению людей от голодной смерти в течение 2-х лет-с 1922 по 1924 год.

Мама (1898-1976) после ареста папы всю оставшуюся жизнь себя казнила за то, что видя тогда проходящие по стране и в Астрахани массовые аресты и даже соседей и сотрудников, особенно немцев (например, гл. бухгалтера на папиной работе Мунца, друга Клейна и др.), не переехали в третий раз на другое место жительства! Проявили с папой жалость к собственности - к дому, к моторке и др.? Или ослабла прежняя сила духа и притупилось чувство предвидения надвигающейся опасности? Я хорошо помню (мне тогда было уже 12 лет), когда мои родители вели разговор на эту тему. Папа тогда сказал: «Я могу понять, что из Баратаевки мы тайно уехали, т.к. имея лошадь и корову, нас могли «раскулачить» и сослать куда угодно. Но сейчас - то за что меня арестовывать, будучи рядовым служащим в государственной конторе рыбной отрасли? У меня нет ни единого преступления перед государством!» Папа не мог признать того, что невинный человек арестован быть не может. О его «вине», что он немец, тогда в конце 30-х годов в советской пропаганде речи не было, тем более, что, как известно, в это время происходило сближение политики Сталина с Гитлером. Всё это вместе взятое притупило в отношении семьи «бдительность» папы. Уже позже, после папы, мы с мамой оказались, как и миллионы других людей, репрессированными по политическим мотивам и национальным признакам невинно.

До конца жизни вся наша семья: Я (1926 г.р.), моя жена Виктория (1925 г.р).сын Виктор (1950 г.р.), его жена Наталия (1953 г.р.), их дети: дочь Юлия (1976 г.р.) и сын Николай (1981 г.р.) сохраним дорогую и светлую нам память папы, дедушки и прадедушки Петри Отто Ивановича, похороненного после расстрела 20 октября 38 года в какой-то братской могиле c другими «врагами народа» Астраханского ОКРО НКВД.

Тяга к знаниям сопровождала меня всю жизнь. И вот когда в У.Хантайке весной 1944 года я увидел в газете «Советский Таймыр» объявление о том, что в Норильске открывается горно-металлургический техникум, то сразу же выслал документы тем более, что имел право быть принятым без вступительных экзаменов, т.к. окончил в 1941 году в Москве 7-й класс отличником. Начало занятий 15 октября 1944 года. Между сменами на рыбалке в палатке начал читать и вспоминать математику и физику, благо учебники нашлись. Жизнь пошла веселее.

Однако у меня появились две проблемы: придётся с Викторией Вальтер дружить на расстоянии. С ней мы познакомились полгода назад 17 декабря 1943 года и в морозную полярную ночь при яркой полной Луне и Северном Сиянии объяснились в любви. Это была у обоих первая нежная дружба и любовь, сохранившаяся на всю жизнь. Другая проблема - получить колхозную справку с места работы для предъявления в техникум. Охота за справкой длилась всё лето до сентября - председатель правления колхоза «Северный путь» Эмилия Эрдман не хотела отпускать бригадира: Но «голь на выдумки хитра» -  вместо справки я получил арест, который мне объявил комендант спецкомендатуры капитан Степанов: оказывается правление колхоза (Эрдман) обратилось с ходатайством в спецкомендатуру Таймырского управления НКВД о возбуждении против меня уголовного дела за то, что я, как бригадир рыболовецкой бригады якобы сгноил невод.

Комендант спецкомендатуры капитан Степанов дал мне на сборы только 10-15 минут, чтобы успеть с попутным пароходом «Мария Ульянова», который уже дал 1-й гудок, и под его надзором выехать в Дудинку. В пути было время, чтобы ещё раз обдумать с начала моего детства постоянный в семье страх после ареста и расстрела в марте 1938 года в Москве дяди Коли, ареста 13 июня того же года и затем расстрела моего папы - обоих как «врагов народа», (посмертно реабилитированных в 1957 году). И вот я в возрасте 18 лет еду туда же в тюрьму. В Дудинке Степанов в окружном управлении НКВД конфисковал у меня все продуктовые рулоны, деньги, авторучку и ремень. Милиционер отвёл меня в КПЗ (камеры предварительного заключения, т.е. Дудинскую тюрьму). В камере меня встретил сидящий «калачиком» на нарах молодой человек. Я его угостил хлебом, сливочным маслом с сахаром. Выслушав мою беду, он безоговорочно заявил, что моё дело относится к 220-й статье УК (халатность). По этой статье меня не осудят при единственном условии - не подписывать ни одной бумаги, тогда свобода обеспечена.

Своему зэковскому адвокату я поверил. В первую же ночь Cтепанов меня вызвал и, дав мне прочитать моё дело из нескольких листов, стал требовать подписать. Здесь я узнал «где собака зарыта». Оказывается, чтобы доказать, что я, как бригадир, сгноил невод, правление колхоза сравнивало несравнимые вещи: невод моей бригады сравнивался с двумя неводами других двух бригад, но их сравнивать нельзя, т.к. наш невод находился в работе 2 года (это был тот самый невод, который первым стал эксплуатироваться ещё инструктором Богдановым), а другие невода 2-х других бригад служили только по одному году и естественно находились по износу в лучшем состоянии чем наш. Правление при этом «забыло», что перед началом сезона весной 1944 года нашу бригаду на общем собрании колхоза то же правление хвалило за то, что наш невод за двухлетнюю работу требует меньшего ремонта, чем другие невода. Сравнение прочности ниток сети неводов при примерно в 2 раза большем нахождении в воде одного по отношению к другому по уровню их гниения не сравнимы. Тот, который был в воде в 2 раза дольше, при прочих равных условиях, тот естественно и больше сгнил. Поэтому концепция правления колхоза в оценке невода нашей бригады не состоятельна. На этом основании я и отказал Степанову в подписи обвинения. На его крики и угрозы я не реагировал. Правда, рукоприкладства он не допускал. Допрос через несколько дней ни к каким изменениям в моём деле не привёл. Мой «камерный адвокат» торжествовал.

В конце недельной сидки пришёл милиционер и повёл меня в районный суд, где меня принял судья, белый как лунь старичок Лебедев. «Ну рассказывай, Петри, что натворил?» Сказав, что нашей бригадой по количеству, времени и качеству весь технологический процесс эксплуатации невода точно соблюдался, а со стороны правления колхоза обвинение совершенно не обосновано и поэтому считаю в предъявленном обвинении себя не виновным. Судья сказал: «Ты свободен, пригласи милиционера», который находился в соседней комнате. До КПЗ мы шли, поменявшись местами - теперь он впереди, а я сзади. В последний раз милиционер открыл нашу камеру, где мой «адвокат» поздравил меня с освобождением, а я его - с выигранной защитой, оставил ему все продукты и мыло. Степанов меня уже ждал. Без церемоний и комментариев о проваленном деле он стал по списку возвращать мои конфискованные вещи. Вернул он всё и вдруг вижу, что недостаёт авторучки. Он заметил и говорит: «Не ищи, я авторучку потерял, убыток не большой». Я не возразил, т.к. был рад скорее выйти из этого страшного 2-х этажного здания НКВД. Однако, германскую авторучку, прекрасного качества, которую в связи с отличным окончанием в Москве в 1941 году 7-го класса мне подарил старший брат моего папы дядя Карл Иванович Петри (1875 г.р.), который после ареста моего папы взял меня в Москву к себе на воспитание, мне было очень жаль. Позже я видел на рынке спившегося этого коменданта, продававшего курево и всякую мелочёвку, - он был уволен из органов НКВД очевидно за преступное использование служебного положения. С выходом на свободу меня приняла знакомая мне добрая немецкая семья сапожников Роппельтд - пожилые отец и мать с сыном Альфонсом и дочерью Викторией - оба моего возраста.

Уже шла первая половина октября 1944г., зима, снег, скоро в техникуме начало (15-го числа) занятий. Я на следующий день по узкоколейной ж.д. выехал из Дудинки в Норильск. Ехали 90 км 12 часов, т.к.. на ж.д. было несколько снежных заносов и пассажирам, которые были в одном вагоне, пришлось брать в первом товарном вагоне ваги, ломы и лопаты для чистки пути. Сошедший с рельсов маленький паровозик деревянными вагами и ломами мы поставили на рельсы и поехали дальше в буйствующую пургу, в вагоне было холодно, все мёрзли, т.к. окна были плохо заделаны, а чугунная с углём раскалённая печка не могла продуваемый вагон нагреть. В пути один раз заправлялись водой и углём.

Норильск пассажиров встретил со стороны чекистов жестким контролем документов, ведь мы прибыли в зону сплошных «врагов народа» с 75-тысячным контингентом со сроками от 10-ти до 30 лет. Мой «белый паспорт» (Справка спецпоселенца, выданная спецкомендатурой), совместно с приглашением на учёбу в техникум не вызвало у контролёров возражения. Я пошёл в техникум (мороз порядка 20 градусов) по улице, обе стороны которой были сплошные концлагеря заключённых с колючей проволокой вокруг бараков и сторожевыми вышками. В памяти сохранилась картина, которую в своей жизни я никогда больше не видел: в зоне высотой с барак были две кучи одежды - одна с военной формой германских солдат, а другая - с их обувью. По обоим кучам, как муравьи, ползали зэки, подбирая себе одежду по росту при чувствительном морозе зэки очень торопились, т.к. полураздетыми вплоть до белого нижнего белья. Это было «самообслуживание при промтоварном снабжении врагов народа».

Техникум находился в двухэтажном учебном корпусе, имея для студентов из зоны колючей проволокой выгороженных двух бараков. Каждый барак на 25 студентов по специальностям: горное дело и металлургия цветных металлов. В бараках по 25 железных кроватей (у зэков двухэтажные нары), по две кирпичные печки и одному умывальнику на 10 сосков, общая на барак вешалка, у каждой кровати тумбочка и для выполнения заданий общий стол. Регистрацию всех прибывающих студентов проводил зам. директора техникума Акулов. Я попал во второй барак по специальности «металлургия цветных металлов». В столовой было организовано для нас трёхразовое хорошее питание. На первом занятии мы встретились со своими преподавателями по математике и физике. Их глаза светились от счастья, что они, как в былые дозэковские годы, видят перед собой молодых людей - студентов, которым в техникуме они собираются преподносить основы наук на уровне высшей школы, т.к. их знания академиков, профессоров столичных вузов не могут опуститься до уровня средней школы. Техникум был ведомственного (т.е. норильскому комбинату) подчинения и поэтому учебную программу имел в соответствии со своими интересами и возможностями. А возможности были максимальными - преподаватели только высшего уровня, именно такие при диктатуре пролетариата и являлись, как известно, «врагами народа». Это были авторы по различным областям науки и техники известных учебников и книг, их лекции слушались затаив дыхание, конспектировались дословно, т.к. учебников не было вообще или были единицами и распределялись один на многих студентов.

Неделя для меня пролетела как во сне, я вошёл в новый долгожданный мир, мир науки, мир великих людей и мыслителей. Через несколько дней жизни в бараке я почувствовал, что стал становиться носителем не просто вшей, а их массы. Во время учебных занятий я чувствовал, как они ползают по шее, за ушами, я их незаметно от соседей щёлкал. Думаю, что вши в таком количестве ко мне переселились от общей вешалки верхней одежды. Мыла у меня не было, т.к. я его отдал в Дудинском КПЗ своему соседу по камере. Однако всю эту вшивую проблему в конце недельной учёбы очень просто и быстро решил Акулов, выгнав меня из техникума, как только узнал, что я немец. Дело в том, что каждый из советских людей тогда в военное время при переездах по месту жительства обязан был получить справку по форме № 7 о том, что ты по такое-то число данного месяца сдал продуктовую и промтоварную карточки и по приезду на новое место жительства должен получить новые карточки. Я же, как рыбак находился на так называемом целевом снабжении и получал не месячные карточки, а рулоны за сданную рыбу. Акулов обратил внимание, что я ему не сдал форму № 7, и вызвал меня к себе в кабинет. Я ему всё объяснил. Тогда он меня спрашивает: «Как ты попал на Таймыр?» Я ответил, что был доставлен в 1942 г. сюда как спецпоселенец и работал рыбаком. «Постой, а ты какой национальности?» Я ответил, что немец из Москвы. «Вот что, Петри, техникум для немцев мы не организовывали. Иди». Выходя из кабинета, я заметил, как он в списке нашей группы против моей фамилии поставил крестик. Утром вышел лживый, по национальному признаку, незаконный приказ «...по собственному желанию Петри Л.О. исключить из техникума». Студенты увидели этот приказ и мне сказали, что это исключение - обман и незаконный. Они посоветовали обратиться в прокуратуру Норильска. Я пошёл. Прокурор сказал мне то же самое, что и Акулов (очевидно, он позвонил в прокуратуру, т.к. прокурор ответил мне теми же словами, что и в техникуме): «Езжай, Петри, в свой колхоз. Техникум мы для немцев не строили». Из всех 50-ти студентов я оказался единственным немцем-спецпоселенцем в техникуме, в который поступал, был принят в него и начал учиться, поэтому речь могла идти не о немцах, а только об одном студенте, не влияющего на «строительство техникума». Но тогда были такие времена, при которых беззаконие было политикой государства.

Перед поездкой в Дудинку, я решил ещё в Норильске пойти в баню, чтобы избавиться от вшей. Но мыла у меня не было и я решил попытаться мыться с помощью золы, но древесную золу я не нашёл - у домов была только каменноугольная. Мылся горячей водой, температуру которой мог только выдержать, моя зола эффекта не дала, правда одежда моя прошла прожарку, а для головы нужен мелкий гребешок, которого у меня не было. И я поехал не в колхоз, а только до Дудинки, где мои добрые старички помогли мне с гребешком и в бане с мылом и опять с прожаркой навсегда избавиться от моих «спутников». Обобщая, теперь можно сказать, что одним крестиком Акулов избавил меня сразу от двух моих проблем - насекомых и образования. Было страшно больно и обидно за несправедливую утерю связи с наукой, творчеством и контактов с большими умными людьми. И хотя я явился в отношении образования по национальному признаку политической жертвой, тем не менее движение вперёд не остановилось.

Уже знакомый нам майор Овчинников дал мне разрешение остаться и работать в Дудинке, написав на моём заявлении резолюцию: «Коменданту Дудинки. Поставить Петри на учёт». Не знаю, чем ему понравилось моё заявление, как мне вспоминается, возможно за оправдательное решение Дудинского суда, но мне он угодил. Это в то время для меня была большая победа над окружавшей меня несправедливостью - уголовное дело и исключение из техникума. В техникуме меня быстро «разоблачили». И всё-таки в 18 лет проигранная победа - это ещё не трагедия в жизни!

Жизнь в Дудинке с ноября 1944 года началась с продолжения дружбы с Юрием Янковичем, с которым в 1942 году для голодной бригады за продуктами в шторм мы плыли на лодке по Енисею. Он сейчас проживает в Риге, а я в Гамбурге, но наша, начатая в юношеские годы дружба, продолжается до сих пор. Так вот, в Дудинке я нашёл Юру, который работал десятником и нормировщиком в строительстве, и попросил его помочь мне устроиться на работу. Он познакомил меня с директором перевалочной базы Таймыргосрыбтреста Забродиным, который на следующий день свёл меня с начальником отдела кадров треста Князевым. Судя по всему мне пошли навстречу и устроили учеником в плановый отдел треста из-за того, что я всё-таки был астраханцем, а ведь весь коллектив треста, его руководство состояло из специалистов рыбной промышленности из Астрахани, которые в 1942 году были направлены в Игарку, а затем на Таймыр для организации «Таймыргосрыбтреста» и его предприятий (рыбзаводов, рыболовецкого флота и транспорта). Моим руководителем стал нач. планового отдела Волков, квалифицированный специалист-экономист, добрый и трудолюбивый человек. Мой оклад был 400 рублей (минус военный, бездетный, подоходный налоги), на руки получал порядка 250 рублей, которые с трудом хватали для выкупа продуктовой карточки служащего.

Питался я в столовой, куда сдавал всю продуктовую и хлебную карточки. В течение целого года столовского питания я постоянно голодал и думал постоянно о еде. За время войны, жизни на Таймыре, в Сибири и в студенческие годы это был единственный случай, когда в течение года я голодал. Действительно, кусок хлеба и овощная похлёбка с учётом недовложения в блюда не могла быть нормальным питанием для молодого организма. Но деваться было некуда. И хотя живот был пуст, на танцы в клуб порта мы с Витей каждую субботу ходили. Молодость и любовь делали своё дело. Через 3 месяца меня перевели на должность экономиста по учёту с окладом 600 рублей. Теперь я уже позволял себе в течение месяца ещё купить на рынке две буханки белого хлеба и поллитровую банку сливочного масла.

Служебная и просто человеческая обстановка в коллективе управления треста была очень доброжелательной, не было ни каких намёков, что я спецпоселенец и нахожусь на учёте в комендатуре НКВД или являюсь немцем. Через несколько месяцев меня впервые приняли в профсоюз работников рыбной промышленности. Работа шла дружно и хорошо, как вдруг гибель главного инженера треста Курило. Вылетев из Игарки в Дудинку (около 400 км) двухместный самолёт «кукурузник» попал в жестокую пургу. Погибли пилот и пассажир, которым был Курило. Как нам сообщил управляющий трестом Лощилин, тогда не было необходимости в неустойчивую погоду лететь на таком маленьком самолёте. Была возможность дождаться лучшей погоды и рейсовым «Дугласом» добраться до Дудинки домой. Но наш гл. инженер был очень активным человеком и не согласился тратить лишнее время. Весь коллектив управления треста очень скорбел по безвременной гибели крупного специалиста.

Все астраханцы относились ко мне с большим вниманием и видели как я стремился использовать мои новые знакомства, как профессиональную школу. Это были для меня учителя. Бывая в разных отделах и прислушиваясь к разговорам на производственные темы, я начал оценивать и познавать новую для меня работу. Особенно близко мы сдружились с нач-ком производственно-технического отдела треста Ершовым, опытным инженером и добрым советчиком по разным вопросам.

Полгода я прожил в семье Роппельдт, большое ей спасибо и вот в мае 1945 года меня к себе в трестовскую комнату взял нач-к радиостанции треста Константинов, с которым мы дружно жили, пока ко мне не приехала моя мама из Норильского концлагеря .Тогда мне трест предоставил в «балке» небольшую комнатку, за дощатой перегородкой которой жила одна молодая пара. Эл. свет был слабый - лампочка светилась при красном накале, кухня была общая с соседями.

День Победы я встретил, идя на работу, и при подходе к зданию треста вдруг с высокого крыльца слышу крик: ПОБЕ-Е-Е-Д-А-А-А!!! В 13 часов митинг! На центральной площади Дудинки полностью забитой народом, на быстро сооружённой трибуне с красным кумачом стояло всё окружное и городское начальство, включая и известный нам наш «друг» Миков. Гремел духовой оркестр. Ликовали люди, сбылась мечта - Победа! В журнале «Дудинка» № 2, май 2002 помещён фотоснимок того митинга, на котором я был.

Осенью 1945 года для меня была вторая большая радость, когда в Дудинке открыли вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи. Все мои друзья из числа спецпоселенцев в том числе и я записались в школу. Для нас с Викторией требовался 8-й класс. Наступила счастливая и трудная пора ежедневных школьных занятий с 18 до 22 часов после работы. С учебниками и художественной классической литературой было чрезвычайно тяжело - существовали очереди на отдельные книги, которые можно было получить только на одну ночь. Учителями были квалифицированные специалисты, особенно выделялись бывшие репрессированные инженеры по математике и физике, обучавшиеся до ареста в Москве и Ленинграде. Основной состав учеников, полностью заполнивших классы, состоял из молодёжи, потерявшая из-за войны по несколько лет учёбы в дневных школах. Учителям было тяжело работать с учениками с разным уровнем подготовки. Особенно страдали отставанием фронтовики с сельской подготовкой. Иностранный язык (немецкий) начинали с нуля.

Но относительное житейское благополучие длилось не долго - в апреле 1946 года Таймыргосрыбтрест был ликвидирован и я остался без работы. Весь наш плановый отдел (5 чел.), кроме нач-ка Волкова, вынужден был остаться в Дудинке, т.к. мы были под комендатурой НКВД, тогда как астраханцы могли вернуться на Волгу. Но устроиться на новое место работы, теперь уже второй раз опять помогла семья Янковичей. Врач Наталия Викторовна свела меня с бывшим зэком, работавшим в плановом отделе управления Дудинского порта Норильского Горно-Металлургического Комбината НКВД СССР, а тот - с его нач-ком Розановым (тоже бывший зэк), который направил меня в плановую группу отдела водного транспорта порта, где руководителем был зэк Соловьёв из Ленинграда, осуждённый по «Кировскому делу» по статье «ЧТО» (член троцкистской организации). Наша плановая группа и весь отдел водного транспорта находились в зоне 4-го лаготделения, куда вход был по пропускам, т.к. работали среди заключённых, осуждённых по политическим статьям - «враги народа». Этот пересыльный лагерь прошли в сталинское время многие известные люди, например, один из первооткрывателей недр Норильска Урванцев, писатель Гарри, учёный-историк Гумилёв, известные артисты Смоктуновский и Жжёнов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Мильчанов. В порту работала дочь расстрелянного секретаря ЦК ВЛКСМ Косарева, сосланная на Таймыр с матерью как члены семьи «врага народа». Не смогла пройти мимо этого лагеря и знаменитая на весь мир балерина Уланова. В лагере оказался и весь джазовый оркестр Суратова. Сталин по лживому доносу каждому из них дал по 10 лет за то, что они, якобы, в ресторане гостиницы «Метрополь» в центре Москвы готовили программу на случай падения Москвы в октябре 1941 года. Но в лагере на общие работы музыкантов не посылали, они продолжали музицировать, давая концерты в ДИТРе (Дом инженерно-технических работников) в Норильске и в клубе порта в Дудинке. Тогда в нашем лаготделении действовала зэковская заповедь: «Не верь, не бойся и не проси...»

Отдел водного транспорта возглавлял талантливый инженер-судостроитель, ленинградец, бывший зэк Разин, гл. бухгалтер бывший гл. бухгалтер Ростовского пароходства зэк Хитрин, капитан порта, высоко квалифицированный капитан рейдового флота Бирдюгин, диспетчер рейдового флота, бывший московский конферансье, зэк Филипов; диспетчер рейдового флота, бывший 1-й штурман корабля «КИМ», доставивший из США в Одессу самолёт Чкалова после беспосадочного перелёта через Северный полюс зэк Вайнштейн А.. В руководстве управления порта были: нач. управления Жук, позже - Ксинтарис, секретарь парткома Гуревич, диспетчер порта зэк Махарадзе. Большое впечатление о себе оставил высоко образованный, культурный человек, специалист морского дела, прекрасно знавший английский язык, капитан дальнего плавания Георгий Осипович Кононович, с которым я подружился. Именно под его командой в 1947 году из Финляндии по репарации в Дудинку был приведён караван судов во главе с ледоколом «Таймыр». Позже Кононович стал капитаном-наставником на атомном ледоколе «Ленин» и капитаном сухогруза «Звенигород» на рейсе Мурманск-Канада.

Вот в таком окружении бывших и настоящих, больших и талантливых людей я оказался. Это был после Усть-Хантайки и Таймыргосрыбтреста мой третий «университет».По штатному расписанию меня назначили техником в плановую группу с окладом в 1000 рублей. На такой высокий заработок я никак не рассчитывал. Такое мог себе позволить только порт, являвшийся предприятием ведомства Норильлага НКВД. Теперь мы с мамой материально были обеспечены как финансово, так и с продуктами, т.к. на продуктовую «норильскую» карточку можно было купить в полтора раза больше продуктов, чем ранее на «дудинскую».

В отделе водного транспорта, с 1947 года, до этого размещавшийся вне зоны 4-го лаготделения на 1-м этаже соседнего дома с управлением порта, мне после работы было хорошо готовить школьные уроки. Так за работой и учёбой быстро пролетели три года и в 1948 году, окончив среднюю школу, я из-за отсутствия бланков аттестата зрелости, получил справку об окончании 10-го класса. Эта справка подлежала обмену на аттестат зрелости в г.Красноярске в КрайОНО. Очень хотелось тогда быть судостроителем (основы были заложены ещё в Астраханском дворце пионеров), поэтому директор школы Кулик выдал мне 4 экземпляра справки, которые я разослал в судостроительные вузы страны (в Астрахань, Горький, Ленинград), наивно полагая, что меня - немца в то сталинское время могут принять. Конечно получил три отказа. Четвёртую справку я позже обменял в КрайОНО. Тогда, чтобы поступить учиться в Сибирский технологический институт и быть рядом с Витей мы с мамой решили ехать к семье Вальтер в Красноярск. Разрешение на выезд из Дудинки нам дал нач. Таймырской спецкомендатуры Зисман.

И вот 10 июля 1948 года на т/х «И.Сталин» мы вдвоём с мамой покинули Таймыр.

Далее была учёба, работа и любовь.

Отвлечёмся на 72 года вперёд, т.е. когда мы уже живём в Гамбурге.

Новость! Только что (29 августа 2010 г.) из гостевой поездки в Дудинку вернулись домой в Гамбург мои земляки семья Вебер. От Ирмы Шерер (см. стр. 34) и других очевидцев они узнали, что наш памятный крест в Усть-Хантайке «жив-здоров» и хорошо виден с проходящих судов по Енисею. Из Потапово (70 км.) Александр Ваккер и семья Константина Коха постоянно следят за «здоровьем» нашего десятиметрового металлического креста, который твёрдо хранит память о трагически погибших там в 1942-1944 годы невинных людях. Семья Вебер привезла от Ирмы Шерер подарок - древнюю книгу и мне, как бывшему в 42-44 годы рыбаку, лучшую на Таймыре рыбу копчёную нельму. Большое Вам, дорогие, спасибо за проявленные внимание и заботу. Вот такую добрую новость «сотворили» наши дорогие таймырцы. Далее продолжим свидетельства наших «спец...».

На оглавление На предыдущую На следующую