Свидетельствует автор Петри Виктория (1925- 2005).

«Ужасно приятно прожить хоть несколько времени, не боясь».
Салтыков-Щедрин.

Наша семья: папа Вальтер Теодор Иванович (1900 г.р.), мама Минна Александровна (1903 г.р.), мой брат Гаральд (1927 г.р.), и я (1925 г.р.) из г. Энгельса по Указу ПВС СССР от 28 августа 1941 года была репрессирована и 3 сентября 1941 года вывезена в Канский район Красноярского края. Село Михайловское приняло нас хорошо, предоставив «красную комнату» в одном из домов, хозяева которого стали ютиться во входной комнате с русской печью. Папа быстро устроился на работу в сельпо бухгалтером, мама -продавцом, а я - воспитательницей в детских яслях. Впереди была сибирская зима. Жизнь шла с учётом военного времени с продуктовыми карточками, военными займами и с трудармией, т.е. трудовой колонной НКВД. Уже в январе 1942 года папу призвали и он оказался в лесозаготовительном концлагере на ж.д. станции Решоты Иркутской области. Это был известный в восточной Сибири концлагерь, из которого многие наши мужчины не вернулись.

Слух о тяжёлой судьбе лагерников дошёл и до нас и я с продуктовой сумкой поехала к папе. Мне было тогда 16 лет. Без приключений я на пассажирском поезде из Канска добралась до ж.д. станции Решоты, где я увидела в переполненном ж.д. вокзальчике массу людей в основном женщин с детьми, желающих встретиться со своими лагерными родственниками. Я узнала, что до лагеря можно добраться на лесовозной узкоколейной ж.д., когда порожняк подаётся под погрузку леса. Набравшись смелости, я забралась на пустую платформу и доехала до входных лагерных ворот. Моим попутчиком был мальчик лет 14, который тоже со мной спрыгнул с поезда. Я быстро нашла лагерную бухгалтерию, где работал папа. Там я обратила внимание, что уборкой территории от снега занимался мужчина в каракулевой шапке и воротнике, в дорогом пальто. Было видно, что интеллигент используется на общих работах. На входной двери дома было написано: »Посторонним вход запрещён». Своему 14-летнему спутнику я сказала, что мы не посторонние и открыла дверь. В большой комнате за столами сидело человек 40, которые в один миг встали и стали смотреть на нас. Папа остался сидеть, продолжая работать. Я подошла к его столу и тут он поднял голову, увидев меня. Конечно он обрадовался, но сразу тихо сказал, что надо немедленно мне уходить. Он меня повёл в комнату пожарной части, где я передала ему привезённые продукты, папа был очень рад и сказал, что мне нельзя выходить из помещения. Однако, за 3 дня пребывания у папы я много раз ходила по лагерю и никто меня не остановил.

Домой до Решот я возвращалась на гружёном лесом поезде. На станции меня окружили со всех сторон женщины, пытая: какие условия в лагере, как кормят, где живут и т.п.. Они удивлялись как смело я поступила, добираясь в закрытую зону к своему папе. Они не верили, что такое можно сделать да ещё 3 дня быть в гостях. Из трудармии папа вернулся в 1947 году, пробыв в этом концлагере 5 лет. Однако, до нас тоже дошла очередная репрессия - в августе 1942 года нас троих направили в Красноярск, где на станции Енисей мы, повалявшись под открытым небом на берегу, ожидали отправки на Север. Наконец в конце августа 1942 года на т/х «Серго Орджоникидзе» мы поплыли на Север и 3 сентября в составе 3-й группы были высажены на каменистый берег в пос. Потапово, который находится в южной начальной части Таймырского автономного округа, Таймырского полуострова. Теперь в качестве жилья нам была предложена оленья конюшня (позже этот «отель» мы поменяли на землянку, которую выкопали в холме для двух семей).

Трудно нам было представить, как за 1 год изменилась наша жизнь. За что такое наказание с нечеловеческими условиями пребывания да к тому же ещё на Крайнем Севере! Как только встал Енисей началась выгрузка плотов со стройматериалами, которые с большим опозданием прислала Игарка. Плоты вмёрзли в лёд и все понимали, что их надо спасать, т.к. весной ледоходом они будут уничтожены. Выдалбливание и переноска на высокий берег брусьев и досок оказалась для женщин и подростков тяжёлой работой. Все спецпоселенцы были поставлены на учёт и я тут же была комендантом отправлена на подлёдный лов рыбы за 50 км на стоянку «Прилуки» с одним домом. К моему на лошади приезду в этом доме было полно народу из Прибалтики: латыши, финны и эстонцы. Люди голодные, без продуктов выгружены с теплохода просто на вымирание. Я и ещё 3 прибывшие со мной девушки нашли себе «жильё» под крышей на чердаке дома. Прибывший с нами бригадир - один из местных рыбаков - сразу повёл нас учить на Енисее подлёдному лову. На следующий день при морозе примерно 20 градусов мы пошли проверять наши 10 установленных сетей. Улов был удачным на столько, что пришлось всю рыбу погрузить на сани и бригадир на лошади повёз сдавать в Потапово (50км) рыбу, чтобы получить деньги и рулоны. Нас он обманул, т.к. денег нам не привёз, а рулонов явно было меньше, чем он получил за ценную рыбу - таймень, сиг, пелядь и даже омуль. Часть менее ценной рыбы бригадир (спасибо ему) отдал голодавшим прибалтам.

В Прилуках я пробыла полгода, всё время на рыбалке сетями подлёдного лова. Прибалты постепенно растворились: часть умерли от цинги, часть ушла в Потапово, ни какого внимания со стороны властей к ним не было. Дом в Прилуках опустел.

Весной 1943 года меня перевели на «Сиговое» озеро (20 км от Потапово), где вместе с т. Олей Горр и бригадой, которая работала с неводом, мы жили в большой палатке. В озере было не мало рыбы, но при интенсивном лове со стороны колхоза «Заполярник» и гослова запасы её заметно уменьшались К осени 1943 года меня перевели на станок Усть-Хантайка, где продавцами в магазине работали моя мама и брат Гарик, а других девчат направили в Потапово. В Усть-Хантайке я стала работать воспитательницей лесной школы, в которой были дети фронтовиков Таймырского авт. округа. Здесь мы познакомились с Лёвой Петри и с 17 декабря 1943 года стали дружить. Тогда началась искренняя дружба двух любящих друг друга сердец. Но жизнь не может быть всегда гладкой. На одной из прогулок по тундре вблизи барака в моей группе вдруг пропал мальчик 4-х лет Алёша. Обыскали всю округу, ничего не нашли. Только позже через оперативников мы узнали, что мой Алёша стал жертвой бежавших из норильского лагеря группы заключённых, которые малыша съели. На р.Хантайка вся эта группа была расстреляна. Я много пережила из-за гибели мальчика, т.к. в Дудинку с фронта вернулся его отец. Однако, против лесной школы он не стал возбуждать уголовное дело, квалифицировав его как несчастный случай.

Наступила злополучная осень 1944 года, когда Лёву по ложному обвинению арестовали и увезли в Дудинку. После его оправдания мы стали интенсивно переписываться - письма писались каждый день. В 1945 году мне удалось переехать в Дудинку и работать в дудинском промкомбинате бухгалтером. Наша дружба с Лёвой стала ещё более крепкой. Клуб порта стал нашим вторым домом, каждую субботу мы ходили на танцы, а в рабочие дни на хоровые репетиции. Внутри нас кипела юность. Вечерами с 18 до 22 часов я и Лёва учились в вечерней школе с 8-го по 10-й класс и мы всё-таки находили вечерами время, чтобы встретиться и постоять на крыльце промартели, где работала заведующей моя мама и где мы в маленькой комнатушке с мамой и Гариком жили. В 1946 году Гарик переехал в Красноярск к папе, который вернулся из трудовой колонны НКВД, а мы с мамой выехали к ним в 1947 году.

Счастливым годом был 1948, когда Лёва закончил среднюю школу и он со своей мамой выехал к нам в Красноярск. Слово «выехал» это громко сказано, лучше выразиться - спецкомендатура «разрешила» выехать в связи с попыткой поступить учиться в институт. Увидев поднимающегося по лестнице нашего дома на 2-й этаж Лёву я убежала к нам в комнату, т.к. не хотела, чтобы любопытные чужие глаза соседей видели как мы отдались друг другу.

Вот так закончилась наша таймырская эпопея по развитию рыбных промыслов сибирских рек. Далее будет работа и любовь.

На оглавление На предыдущую На следующую