Владимир Померанцев. По царским и сталинским тюрьмам
Теперь нас ввели в главный корпус — тот самый купеческий особняк, как я окрестил его при первом взгляде с улицы. Да, действительно, до революции это был купеческий особняк с огромными комнатами, теперь частично переделанными в арестантские камеры. По широкой лестнице вестибюля нас провели на второй этаж и впустили в “угловую” камеру, назначенную начальником тюрьмы. Дверь за нами без тюремного лязга закрылась на ключ.
В большой просторной комнате квадратов на тридцать помещалось четыре человека.
— Будем знакомиться, — к нам, робко жавшимся у дверей, подошел невысокий коренастый человек. — Иконников, а это такие же, как и я, конструкторы — Мамкин и Борисов, а это — профессор Бурсиан.
У меня мелькнула мысль: “Бурсиан? Исчезнувший Бурсиан?” Да это был он — основоположник русской геофизики.
— Откуда вы? Когда арестованы? Статьи? Сроки?
И когда узнали, что мы из Ленинграда, что арестованы только в начале войны, что еще в июле ходили свободными по Ленинграду, нас немедленно засыпали тысячами вопросов. А узнав, что мы курим и что не курили уже с неделю, нас завалили и папиросами “Казбек”, и сигаретами, и махоркой, и спичками, и курительной бумагой...
— Рассказывайте только, рассказывайте, пожалуйста...
— О чем?
— Да обо всем, ведь мы не видели воли — вот он четыре года, я — пять лет, Мамкин (так Иконников по-панибратски называл Мамина) — три года, Бурсиан — шесть лет... Нет, вы подумайте только! Они были на воле шесть месяцев тому назад, не шесть лет, а шесть месяцев! — восклицали наши новые знакомые. — Нас здесь 79 человек, и все из Ленинграда, и все уже многие годы не видели воли, и вы первые, кто так недавно там был. Ну, рассказывайте же!
Когда повели на ужин, то уже вся спецтюрьма знала о нашем прибытии. Мы стали сенсацией. После ужина арестантов не сразу запирали по камерам. Мы могли бродить по коридорам, заходили в рабочие помещения, и где бы ни появлялись, нас тотчас хватали, буквально тащили куда-нибудь в угол, или усаживали на стол, чтобы всем было видно, и расспрашивали без конца...
Что мы могли рассказать? Свои впечатления и предположения? Нет. Из чувства самосохранения — кто они, эти новые знакомые? — мы старались придерживаться проверенных фактов: состояние фронта на день нашего ареста, оборонные работы под Ленинградом, карточная система питания, немецкие налеты пока без бомбежки. Из разговоров выяснилось, что арестанты спецтюрьмы ежедневно проводят коллективные читки “Правды” и по общему положению дел в стране и на фронте более осведомлены, чем мы. Конечно, их интересовало количество арестованных, хотя бы по заполненности тюремных камер, статьи, по которым обвиняют арестованных, методы следствия, тюремное питание. На эти вопросы мы отвечали с большой осторожностью, но не рисуя обстановку в розовом свете. Наши новые знакомые хорошо знали, что каждый опытный арестант не будет многое говорить в присутствии многих. Поэтому нас начали расспрашивать один на один. При таких разговорах можно было относительно легко отличить искренние вопросы без задней мысли от провокаций. На искренние вопросы мы отвечали с такой же искренностью. Но были случаи разговоров с проверочной целью. Особенно часто старались местные доносчики — “стукачи”, как их называли арестанты, заводить разговоры с Иллиминским. Он с виду казался более простодушным, чем я. Но, судя по рассказам Иллиминского об этих разговорах, “стукачам” ничем поживиться не удалось.
Общее отношение к нам “окабешников” — так называли себя арестанты спецтюрьмы — было вполне благожелательным. Нас жалели, угощали, снабжали табаком и сигаретами, платья наши вычистили, нашлись добровольные портные, которые починили наши пальто и костюмы, подстригли, побрили, а мне даже оставили бороду — а-ля-рюсс. Ну, а все-таки, почему же “окабешники”? Официально спецтюрьма была не тюрьмой, а особым конструкторским бюро — ОКБ, отсюда и сотрудники — окабешники.
На второй или третий день нас опять вызвали к начальнику тюрьмы и снова разговор был кратким и выразительным:
— Вы у меня там — ни-ни, без параш... поняли? А то я верну вас к настоящей параше. Идите.
Значит, на нас все-таки кто-то “стукнул”, донес. Но донос, видимо, был настолько невинен, что начальник ограничился повторением грозного предостережения. Мы уже хорошо знали, что такое параша и в прямом, и в переносном смысле слова. Но оснований для возврата к настоящей параше мы не давали. Да и наши нескончаемые слушатели сами понимали, насколько арестанту нужно быть осторожным. Они все прошли страшные огонь и воду ежовских застенков и дорожили “арестантским раем”.
Да, это была золотая клетка, арестантский рай и особенно для нас, чудом поднявшихся со дна кровавой барки № 64 и переживших запломбированный эшелон Званка — Мариинск.
На предыдущую главу На следующую главу На оглавление