Эльвира Мартовна Янсон

В среде разношерстных людей, разных по возрасту, социальному положению и умственному развитию, обращала на себя внимание высокая, статная женщина, которой на вид было не более 45 лет, а на самом деле далеко за пятьдесят. Правильные черты лица, приятная внешность подчеркивали её благородство, тем более, что вела она себя более чем скромно, стараясь не выделяться, быть незаметной. Запомнились её глаза – большие, серые, очень выразительные, задумчиво-тревожные.

Эльвира Мартовна Янсон, о которой идет речь, в прошлом педагог, жила с мужем-архитектором и сыном, учеником гимназии в Таллине. Они остались в оккупированной немцами столице Эстонии. До своего бегства из Прибалтики немцы успели мобилизовать в свою армию их сына. А когда над Таллином опять взвился красный флаг, мужа Эльвиры Мартовны арестовали. Около года он находился под следствием, а затем был приговорен к 10 годам ИТЛ. Через некоторое время Эльвира Мартовна узнала и про своего сына. Он, вместе с немецкими войсками попал в окружение советских войск, был судим за измену Родине и получил 25-летний срок.

С потерей семьи в дом Эльвира Мартовна пришла нужда. Её уволили из школы, отказывали в интеллигентном труде. Никто не хотел рисковать, иметь на службе человека, у которого муж и сын репрессированы по политическим статьям. Она пошла на тяжелую физическую работу. Из своего скудного заработка ежемесячно отправляла продуктовые посылки мужу и сыну.

В жизни прибалтийских государств наступил тревожный 1949 год. В марте была осуществлена грандиозная кампания по очистке Эстонии, Литвы и Латвии от нежелательных элементов. Шли повальные аресты с последующей высылкой членов семей, кормильцы которых были в свое время арестованы и осуждены к различным срокам исправительно-трудовых работ. Десятками следовали эшелоны, держа направление в отдаленные районы Сибири. Не избежала ареста и высылки и Эльвира Мартовна.

Среди многих тысяч высланных эстонцев она очутилась в глухом сибирском колхозе. Пришлось ей испытать новые лишения и испытания. В условиях невероятной нужды и постоянного недоедания, она чистила скотные дворы, ухаживала за скотиной. Была и скотницей, и дояркой, и кем только ей быть не приходилось. Зачастую и спала здесь же, на скотном дворе.

Как-то на праздник собрались женщины её села на посиделки. Пригласили и Эльвиру Мартовну. Здесь она встретилась с ветеринарным врачом, тоже ссыльной эстонкой, с ее малолетней дочерью. Разговор, естественно, вертелся вокруг покинутой Родины, вспоминали родных, друзей, не зная, остались ли они в Эстонии или тоже репрессированы. Ветеринарный врач на память процитировала стихотворение Рабиндраната Тагора, выдающегося индийского ученого, философа и поэта, восстававшего против узурпаторов, притеснявших коренные народы Индии. Стихотворение очень понравилось, и её попросили записать его, что она охотно сделала.

В этот момент в комнату вошел уполномоченный МГБ, который осуществлял надзор за высланными эстонцами. Эльвира Мартовна моментально сообразила, какой материал попадет в руки МГБ, если они прочитают это стихотворение; она выхватила бумагу из рук одной из женщин и бросила её в печку. Но оперативник был начеку. Как цербер бросился он к печке и успел вытащить клочок еще не сгоревшей бумаги. Эльвиру арестовали. Суд вынес решение: за действия, квалифицированные как призыв к свержению существующего строя, Эльвира Мартовна Янсон приговаривается к 25 годам исправительно-трудовых работ с отбытием срока в лагерях Сибири и Дальнего Востока.

Я спросила Эльвиру Мартовну, что побудило её совершить такой поступок. Опустив свои лучезарные глаза, она просто, очень скромно, словно разговор шел о каком-то пустяке, сказала:

– Я обязана была так поступить! И на суде я не отрицала, что написала этот текст. Разве могла я допустить, чтобы схватили врача, ведь тогда бы погибла её дочь, а мне теперь все равно: потеряв своих близких, я уже ничем не рискую…

По вечерам, по очереди, по двое, мы садились на покатый подоконник окна камеры, пытаясь рассмотреть в огромном внутреннем дворе выходивших на прогулку заключенных. Однажды мы так же пытались рассмотреть что-нибудь во внутреннем дворе. Но там было тихо и пустынно. Неожиданно волна крика, истошного, нечеловеческого донеслась до наших ушей. Вслед за тем – как будто какие-то гигантские руки схватили чугунные решетки и стали их буйно трясти. Окованные железом двери задрожали под натиском тысяч рук, ударяющих в них. Казалось, что вся тюрьма дрожит, содрогается и вот-вот рухнет.

Постепенно крики стали принимать членораздельные звуки и мы различили массовое скандирование: «Про-ку-ро-ра! Про-ку-ро-ра! Про-ку-ро-ра!». Волна звуков то нарастала, то ослабевала, но скандирование продолжалось не менее 30 минут.

А во дворе мы заметили суетливое движение надзирателей. Видимо, предпринимались меры, чтобы успокоить страсти, давались заверения, что прокурор вот-вот явится, поэтому шум так же неожиданно стих, как и начался.

Впоследствии мы узнали, что причиной такого скандала было недовольство уголовников тем, что был посажен в карцер их главарь Сева, отъявленный бандит, сидевший за убийство.

На оглавление  На предыдущую На следующую