Кродерс Гунар Робертович. Живу и помню

Родился в 1926 году в Риге. В 1941 году вместе с родителями был незаконно выслан в Красноярский крап, в 1942 году отбывал спецпоселение на Таймыре в поселках Усть-Енисейского и Хатангского районов, работал рыбаком, плотником, бухгалтером. В 1956 году реабилитирован. Работал собственным корреспондентом и старшим редактором таймырского радио. С 1966 проживал в Норильске, где скончался в 1999 году. На скромном надгробном памятнике на могиле Гунара Кродерса строки: «Живу и помню». Так называется его повесть-воспоминание о годах ссылки на Таймыре в период с 1942 по 1956 гг. Повесть публиковалась на страницах окружной газеты «Советский Таймыр», в сборнике «Полярные горизонты», № 3 за 1990 год. Выдержки из этих воспоминаний мы приводим ниже.

Ночью 14 июня 1941 года в Риге органами НКВД по заранее составленным спискам были «выловлены» тысячи людей, утром посажены в товарные вагоны и отправлены в Сибирь на спецпоселение. Оказалась в эшелоне и наша семья: мать, старший брат Ольгерт, студент-историк, и я, гимназист-старшеклассник. Отцов семейств при отправке «отсортировали», наш попал в Соликамск, больше мы его не видели...

Нас же привезли в Канск. Первый год мы прожили впроголодь в деревне Харлово, работая в колхозе. Там нам торжественно объявили, что срок нашей высылки — 20 лет.

Летом 1942 года нас отправили на Крайний Север. Караван барж, битком набитых «специками», напоминал Ноев ковчег. Вперемешку с русской звучала латышская речь, литовская, финская, немецкая, еврейская, украинская... Куда и зачем нас везут — об этом было сказано четко и недвусмысленно: поскольку мы политически неблагонадежны, необходимо изолировать нас еще надежнее. Теперь, видно, с помощью вечной мерзлоты.

Как все-таки хрупка судьба человека в эпохи исторических водоворотов! Не только социальные группы или сословия — целые народы изгонялись из родных мест. «Во имя добра, столь же прекрасного и человечного, как идеал христианства, уничтожались люди» — напишет через двадцать лет Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба». Идея была прекрасна и велика, но она беспощадно убивала одних, исковеркала жизнь другим. Она отрывала жен от мужей, детей от отцов...

Наше новое место — расположенная на енисейском левобережья фактория Дорофеевск. Несколько срубленных из плавника избушек, пекарня, склады, рыбораздел, магазин... Чувствуется ледяное дыхание Карского моря, хотя августовское солнце еще пригревает.

Первое время пришлось ночевать под открытым небом. Поначалу терзали комарье да мошка, потом стали донимать холода осенних ночей. Чтобы не окоченеть, разводили костры. Довольно быстро соорудили дощатые узенькие бараки — времянки — хоть крыша над головой...

День ото дня становилось морознее. Покинули тундру пернатые. Все чаще в воздухе порхали снежинки, потом густо повалил сырой снег. Мы переселились в построенные к зиме брусчатые бараки. Их не хватало, поэтому нары пришлось сооружать трехъярусные. На первом «этаже» разместились бабушки, на втором — мамы, на верхнем — молодежь. Сидеть на нарах можно было лишь согнувшись в три погибели. Посредине стояла большая железная печь, так что повернуться было негде.

Темными вечерами сидели с коптилкой. Не имея ни кусочка мыла, долго и безуспешно отмывали почерневшие от копоти лица. Но как ни трудно жилось, все равно надеялись: вот получим хоть какую-то теплую одежонку, будем работать — проживем как-нибудь, пока не кончится война. А там, Бог даст, вспомнят о нас...

И тут настигла нас весть, ошеломившая, точно смертный приговор. Собственно, это и был приговор: из 360 спецпереселенцев, размещенных в Дорофеевске, работать на подледном лове рыбы смогут не больше сорока. Для остальных 320 на участке нет рыболовных снастей. Ни о какой другой работе не говорили — ее попросту не было. Нет работы — нет и заработка, а стало быть, и хлеба...

Начиналась первая для нас полярная зима — самая страшная из всех зим, которые были до нее и после. Я старался не вспоминать о ней на протяжении сорока восьми лет... Давило ощущение социальной неполноценности...

Тупик, образовавшийся в Дорофеевске, представлялся тупиком на всю оставшуюся жизнь. Казалось, густая темень полярной ночи пришла не откуда-то извне, а от нестерпимой, овладевшей всеми скорби, от цинги, холода, голодухи... Слабость доходила до такой степени, что некоторых лишенцев, отлучившихся ночью по нужде, утром находили в сугробах замерзшими, занесенными снегом...

Больно и жутко было смотреть на маму. Будучи к тому времени уже 16-летним парнем, я обязан, должен был стать для нее опорой, кормильцем. Но я был лишь жалким, растерявшимся, беспомощным свидетелем ее страданий. И теперь, спустя почти полвека, не перестают мучить угрызения совести: как же это я не смог ей помочь, не вытащил из той ужасающей беды?

Покорным взглядом уставившись в закопченный потолок, лежала она целыми сутками. Ни кричать, ни плакать она не могла. Лишь редкий вечер, если не свирепствовал мороз, надев летнее пальтецо, мама выходила «на промысел». Будто провидение кружила она возле рыбацких жилищ и — жутко об этом сегодня писать! — в схваченных стужей помоях выколупывала какие-то отбросы: рыбьи кишки, гнилые листья капусты, подмерзшие величиной с желудь, картофелинки, корки засохшего хлеба...

«Добычу», добавив в нее горсть снега, мама кипятила на печке, а чаще на печной трубе — чтобы не беспокоить отвратительным запахом соседей по бараку, до этого еще не дошедших.

Однажды мама не успела довести свое блюдо до кипячения, возможно, побоялась соседей. Окончилось это тяжким пищевым отравлением. Молоденькая фельдшерица, которую я уговорил прийти, осмотрев маму, покачала головой и ушла, ничего не сказав. Агония длилась трое суток. 30 ноября 1942 года, едва переступив порог пятидесятилетия, мама умерла.

Ушла из жизни латышская актриса Герта Вульф. В историю театра она вошла под фамилией своего мужа Эдуарда Вульфа, выдающегося поэта и драматурга, чьи пьесы и сегодня широко ставятся в театрах Риги...

Фактории Дорофеевск сейчас нет. Только по покосившимся от времени, поросшим лишайником баракам да почерневшим могильным крестам в стороне можно догадаться, что когда-то здесь жили и умирали люди...

Таймырский окружной краеведческий музей
Фонд культурных инициатив
(Фонд Михаила Прохорова)
2006 г.

На оглавление На предыдущую На следующую