П. Соколов. Ухабы
ВЗГЛЯД ЗА ТЮРЕМНЫЙ ЗАБОР.
" Per me si va nella citta' dolente. . . "
" Через меня идут в город печали "
(Надпись на воротах ада. Данте. )
Март месяц - это в Югославии уже расцвет весны. Жаркие дни сменяются затяжными холодными дождями, чтобы потом опять ярко засияло солнце и зазеленели молодой листвой росшие по окрестным горам буковые и дубовые леса. В эти дни началась передислокация частей нашей дивизии, уходящей на фронт. (Отголосок разгрома под Сталинградом) Это происходило постепенно. Опустели казармы пехотного и артиллерийского контингента, и нашей роте добавилось объектов охраны. Поэтому теперь практически половина роты была ежедневно в карауле, а другая отдыхала. Это было утомительно. Однажды, после смены (а она происходила в 13 ч. ) и обеда, когда сменившаяся половина улеглась отдыхать, прибежал дежурный с просьбой наносить воды в бочку. (Я уже говорил, что водопровода в казарме не было) Его призывы и попытки назначить кого либо успеха не имели. Все его посылали подальше. Люди устали, вдобавок шел дождь. На этот конфликт вышел из своей резиденции Папа Отто. Узнав в чем дело, он молча удалился, а через 5 минут раздалась команда на подъем и построение. Кто в чем был вскочили и быстро выстроились на обычном месте в коридоре второго этажа. Командир вышел в шинели и фуражке, и отдал приказ построиться через пять минут в выходном обмундировании и с оружием. Когда это было выполнено, командир повел нас на плац. Два часа без передышки мы маршировали, залегали, переползали, и наконец, грязные с головы до ног, с песней вернулись в казарму. Прозвучал новый приказ: час на чистку оружия и его проверка. Опять чистили, выскребали грязь из пазов и т. д. Затем еще час на приведение в порядок обмундирования и обуви. Построились в рабочей форме, а злополучную выходную держали в руках. Проверяли каждый шов, пуговицу, гвозди на ботинках. Те, у кого что-то оказывалось не в порядке, чистили заново и вновь строились. В общем, до отбоя не знали покоя. Не знаю, кто и когда, но бочка оказалась заполненной водой до краев. Это был единственный спектакль, устроенный нам командиром роты, но он запомнился всем, и отбил охоту пререкаться с начальством. Среди новых караулов, ранее назначаемых от других частей гарнизона, оказалась и местная тюрьма. Мне впервые пришлось увидеть такое заведение, да еще а таком низкопробном варианте. Собственно, тюрьмой это богоугодное заведение назвать нельзя, это была просто каталажка. Небольшое 2-х этажное здание находилось позади здания комендатуры, в прошлом, по-видимому, мзрии. Вход был из небольшого дворика. обнесенного каменным забором, в котором была калитка. В самой тюрьме на первом этаже была комната караула и несколько камер, а на втором только камеры, в общей сложности штук 10. В камерах не было ни нар, ни коек, заключенные располагались прямо на полу, на своих подстилках , одеялах или одежде. В камерах было в ту пору по 2-5 человек, лишь в одной человек 15 цыган. Было и несколько одиночек, где сидели 2 или 3 женщины. Заведывал тюрьмой хромоногий гражданский серб, у которого был еще помощник, мальчишка лет 15. Оба они появлялись в основном к обеду. Заключенные были на самообеспечении. В обед приходили их родичи и приносили еду в корзинах. Начальник тюрьмы выпускал своих подопечных для получения передач, возврата пустой тары, и свидания с родными. Из казенных харчей полагался лишь квадратик кукурузного хлеба, граммов на 500. Передачи получали все, кроме цыган. После окончания передач, открывали камеру цыган, и кто либо из них обходил другие камеры и собирал подаяние. Несмотря на такой ненадежный способ пропитания, цыгане не унывали, пели и плясали целый день. В обязанности караула входил лишь вывод заключенных в туалет, если не было своих администраторов, да на прогулку. Полагалось, в принципе, выпускать на прогулку каждую камеру на полчаса, но для упрощения процедуры их обычно выпускали группами часа на два, а некоторых, если было время, то и повторно, особенно женщин. Были и подследственные и уже осужденные на сроки до двух месяцев, в основном за мелкие кражи, спекуляцию и т. п. Для нас этот караул был отдыхом. Там мне пришлось побывать раза три. В карауле было 4 человека. Старшим у нас был некто Лещи'нский, молодой еще человек, не понятно какой нацинальности, в толстых очках, похожий внешне и по характеру на большого и доброго щенка. В карауле был телефон. Лещинский, говоривший хорошо на многих языках, созванивался с зольдатенхаймом, отпускал пару комплиментов дежурной сестричке, и договаривался, чтобы отпустили на вынос что нибудь вкусненькое. После этого посланец шел и приносил пирожки, бутерброды или еще что нибудь. Поскольку в тюрьму не могло попасть никакое проверяющее лицо, без разрешения начальника караула, то естественно на часах никто не стоял, а лежали на койках или сидели во дворе. Впрочем однажды мне пришлось увидеть и другую тюрьму, о которой мы ничего не знали, хотя она находилась в 2-х шагах от "нашей", за одной из сторон забора. Однажды вечером, нас троих направили в комендатуру. В их числе оказались мы с Вальхом, к тому времени передавший свой черпак другому, физически более немощному, и, в качестве старшего, Обух. Надо было взять оружие. Обух, в своем новом чине, не удовлетворился затрапезной винтовкой, а выпросил у Кронау новенький Шмайсер. Когда мы пришли, нас направили через калитку в стене в маленький флигелек, оказавшийся тюрьмой, находившейся в ведении SS. Задача ставилась такая : была арестована группа партизан. Нам следовало сидеть с ними ночь, не допуская разговоров или иных форм общения. Мы вошли в коридор, в котором было 3-4 двери, по-видимому в камеры. Неприятный субъект, в непонятной форме полувоенного образца, открыл одну из дверей, Там в камере, размером где то 3х4 м. тоже без всякой мебели, сидели на полу человека 4 в крестьянской одежде, все в возрасте 35-40 лет. Тип принес три табуретки, запер дверь, но без ключа, повторив еще раз инструкцию. Тип был явно из Банатских немцев. Потянулось долгое и удручающее молчание: заключенные разговаривать не имели права, нам тоже не хотелось. Было как-то неловко. Потом один из пленников попросился в туалет. Я пошел его сопровождать. Он попросил закурить. Я ему дал, и подождал, пока он покурит. Когда он вернулся, то видимо запах табака подействовал на товарищей, и кто то шепотом попросил закурить. Алешка Вальх встал, и стал угощать сигаретами. Это не понравилось Обуху, и он зашипел на него по-немецки. Алешка посмотрел на на него с той глуповато-снисходительной улыбкой, с какой взрослые смотрят на шалящее неразумное дитя, и послал Обуха на три буквы, по русски. Дым пошел коромыслом. Надзиратель, повидимому подглядывавший в глазок, заскочил и стал орать по-немецки. Тут уже Обух, то ли чтобы подыграть Алешке, то ли спасая честь мундира, гаркнул "WEG!" и так хлопнул ладонью по автомату, что бедного фольксдойча, как ветром сдуло.
Часам к 4 утра, раздался стук шагов, и в камеру ввели еще одного человека. С ним вместе зашел и какой то чин в SS-овской форме, то ли следователь, то ли переводчик. Во всяком случае он хорошо говорил по сербски. Приведенный оказался старшим в этой группе, поручиком Недичем, как это выяснилось из дальнейшего разговора. Разговор этот, ведшийся между поручиком и SS-овцем, видимо являлся продолжением их предыдушего разговора. Мне очень импонировало достоинство, с которым вел себя Недич. Он говорил, что эти, сидящие здесь люди, малограмотные крестьяне, и что, если кто то и должен нести ответственность, то это те, кто ими руководил, т. е. он сам. В конечном итоге, разговор этот был в пользу бедных, никого не убедил, и ничего не мог изменить, но он высветил высокие моральные качества этого бывшего югославского офицера. SS-овец ушел, дав закурить еще раз всем арестованным, тем самым сняв с нас ответственность за нарушение режима. Рано утром пришла машина-фургон, и арестованных увезли, вероятно в Белград. Наш надзиратель и тут мелким бесом бежал за пришедшим офицером, и поглядывая на нас что то бормотал, видимо жалуясь. Но тот от него только отмахнулся. Так я впервые увидел настоящих партизан.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава