П. Соколов. Ухабы

ГЛАВА 4.

НА ДНЕ.

"Идем ко дну. Настроение бодрое."
/Из радиограммы командира тонущей подлодки в адрес ЦК ВКП(б)/

Впрочем, до того, как все это произошло, прошло немало лет и утекло много воды. Произошло немало изменений в моей жизни и жизни нашей семьи. Как известно из предыдущего, в начале 30-х годов мы обосновались опять за пределами Софии, существуя на пенсию бабушки и случайные заработки матери от репетиторства с состоятельными оболтусами, которые, хоть и не столь часто, водились и в те времена. Приближалась какая то очередная годовщина освобождения Болгарии от турок. К нам по линии правительства был послан живописец, который за несколько сеансов нарисовал портрет бабушки, который, среди прочих, был помещен в музей, и может быть висит там по сей день. Затем оставшихся ветеранов пригласили на большой обед, где им вручили ордена. Бабушка была стара и слаба, и мне пришлось ее сопровождать на эту церемонию. На обеде я сидел "как на именинах", хотелось попробовать массу аппетитных и незнакомых блюд, но стеснялся. Поездка, речи и тосты утомили бабушку, и ей очень хотелось поскорее вернуться домой, но я все же уговорил ее не брать такси, а ехать на трамвае, причем не давал ей снять свой орден. Так мы и ехали - бабушка, страдая от своей славы, а я купаясь в ее лучах. Впрочем, этот триумф был последним. Вскоре бабушка слегла и тихо скончалась. Похоронили ее за государственный счет, с почестями, поставили прекрасное надгробие из черного мрамора. Однако мертвое- мертвым, а живое -живым. Смерть бабушки окончательно подорвала наши финансы, и началось быстрое соскальзывание на дно. В судьбе нашей семьи отразилась закономерность капиталистического мира. Пускай его адвокаты, в том числе и "знатоки" советские, утверждают, что порядочные люди и в условиях капитализма живут отлично, а ходят без работы и крова только бездельники да "бичи". Все это ложь! 90 % "бичей" "свободного мира" начинали свой путь "порядочными людьми", когда то лишались работы, в бесплодных поисках другой проедали все, что было накоплено годами труда, и в конце концов докатывались до ночлежки и бесплатной миски похлебки. Все это я видел собственными глазами, почувствовал на своей шкуре и брюхе.

В тот период мы жили на квартире в небольшом двухэтажном доме армян Минасянов. Надо сказать, что болгарские армяне в основном беженцы из турецкой Армении, где они подвергались гонениям, погромам и истреблению. Они также имели Нансеновские паспорта, и по судьбе были близки русским эмигрантам. Мать имела среди них много добрых знакомых. В отличие от русских, армяне не спивались "с горя", а, наоборот, становились оборотистее, и неплохо жили, торгуя кофе, чаем, занимаясь валютными операциями и т.д.

У наших хозяев была дочка, в свое время уехавшая в Америку. Они с мужем имели тоже какой-то мелкий бизнес по части парфюмерии. Вот эта-то дочь и приехала, в нашу бытность жильцами ее родителей, погостить у своих. Носила она американское имя Лилиан, была очень красива, мила и приветлива. Она одарила всякими безделушками не только родителей, но и нас, часто встречалась с матерью. Мне при этом иногда приходилось быть переводчиком, т.к. Лилиан плохо говорила по французски, а мать еще хуже по-английски. Вот когда пригодились уроки мистера Дынника. Впрочем, переводчиком я был неважным, имея скудный запас слов по части парфюмерии и женских туалетов, и я обычно сидел как на угольях, сгорая от своей неловкости и черных глаз восточной красавицы. Вскоре она уехала. Старики, провожая ее у путь, лили потоки слез и ведра воды, что по обычаю армян служило залогом счастливого пути. На прощанье мать попросила Лилиан подписать нас на какое-нибудь русское издание, поскольку в Европе для нас, уже входивших в юношеский возраст, подходящей русской периодики не было. Лилиан, понятно, не смыслила ничего ни в политике, ни в литературе, и подписалась на первое, что ей предложили. Каково же было наше удивление, точнее шок, когда в один прекрасный день почтальон принес нам номер журнала "Фашист". Боже мой! Что это была за погромная литература, в улично-кабацком стиле. С другой стороны эти журналы, которые мы получали целый год, помогли мне уяснить всю мерзопакостную суть фашизма, особенно русского. Возглавлял эту грязную кухню некий "фюрер" - Соратник Вонсяцкий, молодой человек, если не с уголовным, то с авантюристическим прошлым, который "вышел замуж" за престарелую американскую миллионершу, и на ее денежки решил создать себе ореол "вождя". Со страниц "Фашиста" лилась оголтелая ложь про Советский Союз, лились потоки грязи на все советское, а попутно и на всех "гнилых либералов" из русской эмиграции, кто не разделял идей воинствующего хулиганства соратника Вонсяцкого. Немало ругани сыпалось и на головы конкурентов с Дальнего Востока, где под крылышком японцев, уже захвативших Манчьжурию, проклюнулся еще один "фюрер" российского фашизма (если не изменяет память - Радзиевский), который, в свою очередь, мечтал о "белом коне", а пока матерно обзывал соратника Вонсяцкого.

Пожалуй "Фашист" и заставил меня впервые оглядеться по сторонам и задуматься над вопросами политики, определить в таком пестром и запутанном клубке идей, партий, и лозунгов, свое место в мире. Были и другие пути познания правды жизни. Место, где стоял дом Минасянов, приглянулось софийским богатеям, и на месте пустыря, где мы свободно носились, стали , как грибы, вырастать виллы, одна роскошнее другой. На новостройки возили кирпич, песок, гравий, все на лошадях. Я с малых лет любил лошадей, постепенно познакомился с некоторыми возчиками, и в свободное время, а это было летом, помогал возить и разгружать стройматериалы. Таким образом я узнал, что эта дача стоит 300 тысяч, а эта - 500, а самая крупная, некоего Анева, аж за три миллиона. Я удивлялся, откуда деньги ? Почему одни строят дома миллионной стоимости, другие возят по 12-14 часов песок и кирпич, изнуряя себя и лошадей, и получают жалкие гроши, а такие, как мы, вообще не всегда сводят концы с концами? То, что я мог узнать от возчиков, было очень выразительно, хотя и не научно, но так или иначе, я стал неприязнено поглядывать на блестящие лимузины, из которых вываливались раздобревшие мадонны с расфуфыренными чадами и надменными джентльменами в темных очках. В местных газетах я тоже не находил ответа на рождающиеся вопросы. В то время в Болгарии еще царила "демократия". Издавалось более десятка газет разного направления. Одни ругали других. То, что одна газета критиковала, другая восхваляла. Одна газета крупным шрифтом сообщала о победе китайцев, истребивших 5000 японцев, другая о победе японцев, истребивших 10000 китайцев. Среди этой словесной шелухи наиболее понятными и броскими были коммунистические лозунги, время от времени появляющиеся на стенах домов и на заборе ипподрома, мимо которого я ежедневно проезжал на трамвае по пути а школу. Компартия со времен Цанко'ва была в глубоком подполье, но эти лозунги, написанные корявыми буквами яркой масляной краской, своей несовместимостью с прилизанным, добропорядочным обликом города бросались особенно выпукло в глаза, вызывали тревогу в душе, словно приходили из другого мира, неведомого, и поэтому страшноватого, но главное не желавшего мириться с роскошью богатых и нищетой бедняков. И хотя все газеты, независимо от названия и партии, поносили коммунистов на чем свет стоит, и взахлеб радовались очередному раскрытому "заговору коммунистов", я стал все чаще ловить себя на мысли, что социальная справедливость скрывается именно в корявых строках на стенах и заборах, с небрежно намалеванными серпом и молотом, а не в предвыборных сладкопевных посулах буржуазных партий, отпечатанных на добротной бумаге, украшенной благопристойными физиономиями кандидатов. В это время в нашей жизни снова произошел крутой поворот. Петр Петрович Жуков, о котором я уже упоминал не единожды, сослуживец отца, уворовавший для нас в дни моего младенчества свиную голову, к тому времени сколотил некоторое состояние. Он работал землемером, в компании с еще одним русским -Тала'ковым и двумя болгарами, братьями Абаджиевыми. Надо сказать, что в Болгарии не было помещиков-крупных землевладельцев, а вся земля принадлежала крестьянам, делилась по наследству, отдавалась в качестве приданного, и в конце концов владения настолько раздробились, что отдельные участки исчислялись 20-30 сотками. Крестьяне, как правило, владели несколькими такими участками, часто расположенными далеко один от другого. Правительство начало проводить земельную реформу - собирать все земельные участки в кучу, что облегчало труд земледельца, делало его более производительным, повышало урожайность, и наконец создавало предпосылку к машинной обработке земли, что в Болгарии было еще в зачаточном состоянии. Это было связано со многими проблемами, но не о них сейчас речь, а суть в том, что правительство стало давать многочисленные подряды на проведение топографических работ, и составление планов этой, так называемой комасации. Были и другие землемерные работы, связанные с обводнением и др. Эти подряды и давались с торгов (аукциона) вот таким мелким предпринимателям вроде Абаджиевых и Ко. Они принимали дополнительный персонал и рабочих, сами работали от зари до зари, как Папа Карло, но и прилично зарабатывали. Во время одной из таких работ в окрестностях города Ру'се, на Дунае, деятели упомянутой "фирмы" встретились с неким делягой, который в свое время работал на макаронной фабрике в г.Русе, снабжавшей макаронными изделиями всю страну. Этот деятель, по имени Жеч'ко (фамилию не помню) поругался со своими компаньонами, и вышел из игры. Встретившись с Абаджиевыми он нарисовал радужную картину процветания, если в Софии открыть производство макарон. Уже рисовался захват рынка, крушение русенской фабрики, и воцарение на капиталистическом Олимпе новой промышленной фирмы "Абаджиевы, Жуков и Ко". Легковерные кандидаты в бизнесмены развесили уши и вручили новоявленному Бендеру на тарелочке с золотой каемочкой все свои сбережения. Бендер-Жечко нашел пустующее здание, приобрел оборудование, и "фирма" приступила к выпуску первой продукции. Она упаковывалась в коробки, где был изображен упитанный слон, груженый ящиками с макаронами и с надписью белыми буквами "МАКАРОНИ ИТАЛИАНО", выполненной славянскими и латинскими буквами. Более мелким шрифтом излагалась непростая методика варки содержимого коробки. Рецепты эти были также на болгарском и "итальянском" языке, по-моему, в стиле "ограблендо миллионо и плевандо на законо". При фабрике были и жилые помещения. Поскольку в то время мы прочно сидели на мели, Петр Петрович пригласил мать переехать на фабрику, где предоставлялась бесплатная квартира, изобилие макарон, что для нас было также немаловажно. Здесь наша семья еще более поредела. Наша Няня вышла "замуж" за престарелого казака кубанца -Чернягу. Он был также ветераном Освободительной войны и получал пенсию. Ему было лет 80, за ним нужен был уход, а впереди маячила надежда, что после его смерти, бывшей уже не за горами, Няня будет получать пенсию, хотя и меньшую, но вполне приличную, как вдова ветерана. Забегая вперед скажу, что комбинация не состоялась : Черняга одыбался, оказался страшно жадным, так что впроголодь сидел сам и на то же обрек няньку, и она скоро плюнула и на планы замужества и на виды на пенсию, но осталась жить в Княжево, получая помощь от Русского Дома инвалидов (о нем позже) и прирабатывая стиркой. С переездом на макаронную фабрику я столкнулся с условиями труда и жизни болгарского пролетариата. Не стану описывать мрачного и безрадостного облика рабочих окраин, резко контрастирующего с веселыми сельскими ландшафтами, окружавшими меня в Княжево. Главное было в людях. Вся технология производства макарон заключалась в замешивании очень густого теста, продавливания его через различного вида и размера сита (формы),и сушки готовой продукции на обтянутых бумагой рамках на стеллажах второго этажа. После просушки макароны или вермишель упаковывались, в уже описанные коробки для розничной продажи, или деревянные ящики для крупных потребителей - столовых, армии и т.д. Производственный процесс в основном был машинизирован, складирование для сушки и упаковка производились вручную. В производстве были задействованы в основном молодые девчонки, был лишь один мужчина, работавший на прессе, и бывший также слесарем, электриком, и мастером на все руки. Рабочий день, наверное, не превышал 8 часов, но работать было трудно : во всех помещениях было жарко и влажно, гудели машины, щелкали приводные ремни. За этот труд девчонки получали 20-25 левов в день, мужчина 40 левов. Хотя в общем жизнь в Болгарии была дешевой, особенно по части продуктов, но если взять, что килограмм хлеба стоил 5 левов, а средний костюм-1500 левов, то можно понять, что на такие заработки можно было только не умереть с голоду. На этой фабрике и я впервые включился в трудовую деятельность. В свободное время я работал в цехе, но главным образом по вечерам расфасовывал макароны или обклеивал коробки этикетками с толстым слоном. Это был мизерный приработок, но он обеспечивал мои нехитрые нужды, а иногда вливался в бюджет семьи. Иногда по воскресеньям я ходил через поля и перелески в Княжево к Няньке, дышал свежим воздухом, и наслаждался ярким солнцем, которого в будни почти не видел в задымленном воздухе рабочего поселка. Макаронный бум провалился. То ли смухлевал Жечко, то ли маломощная фабричонка не смогла конкурировать с более мощным и отлаженным производством, но, так или иначе, "Макарони Италиано" испустили дух, оставив своих производителей у разбитого корыта, а нас буквально на улице, с нехитрыми пожитками и ящиком макарон в качестве "выходного пособия".

На помощь пришел бывший шеф матери - доктор Кляйн, где продолжал работать наш Федот Сергеев, "Сережа" - ординарец отца, Кляйн, в качестве адвоката, опекал имущество каких то умерших австрийцев, у которых в Княжево был участок земли с двумя домиками. Один был кирпичный, в общем пригодный для жилья, второй - мазанка, почти развалившаяся. Вот эту то развалюху нам и отдали под жилье без всякой платы. Она представляла из себя две комнаты, одна из которых была пристроена под прямым углом к основной постройке, и кухни. Стены были из досок обмазанных глиной и побеленных, потолок из неоштукатуренных досок, тоже побеленных. Побелка на них не держалась и вечно сыпалась . Вход был прямо с улицы, без прихожей или даже тамбура. Крыша была крыта так называемой турецкой черепицей, в виде наложенных один на другой ряд желобков. Она была покрыта мхом, подтекала, и во время дождей мы не успевали подставлять тазы и ведра. По чердаку носились мыши. Хата стояла совсем недалеко от той же Владайской речки, с которой я начал свое повествование. В этом месте речка уже вбирала в свое русло стоки многих мелких красилен и фабрик, и ее бурные воды источали самые неожиданные комбинации цвета и запаха. За домом находились заросли бурьяна и бузины и огромная старая ива, С передней стороны, вплоть до проходившего в десятке-двух метров шоссе, простирался старый запущенный сад, который однако еще плодоносил. В нем было 5-6 больших вишневых деревьев, старая груша, несколько слив и большое ореховое дерево, своей кроной почти закрывавшее пространство между двумя домами. Вот на фоне этого живописного пейзажа я и переступил порог детства, и вступил в тревожную и беспокойную, полную раздумий, необдуманных шагов и приключений пору юности.

Оглавление Предыдущая глава Следующая глава

На главную страницу сайта