П. Соколов. Ухабы

ГЛАВА 40.

ГАДЮШНИК СРЕДИ ЛОТОСОВ.

"Собралися мы сюда
Все ребята, хоть куда.
В время доброе едва ли
На свободе б нас держали. "
(Из моего опуса к очередному "камерадшафтсабенду")

В Валтери мы располагались в дачном домике, стоявшем среди сосен на самом берегу реки. Она текла так медленно, что я долгое время не знал, в каком направлении она течет, и определил это только по карте. Вода была чистой и теплой, вдоль кромки берега тянулись заросли тростника и кувшинок, крупных водяных лилий с нежным ароматом - лотосов, этого символа душевной чистоты. Среди лотосов, и в небе над рекой, виднелись стайки таких же белоснежных чаек. Нельзя сказать, что обитатели этого тихого уголка органически вписывались в идилические ландшафты окружающей природы. В домике обитало человек 20-25 активистов, как их называли официально, уже разделенных на конкретные группы, в зависимости от предстоящего задания. Таких групп было 6-7, некоторые из двух человек, как наша, некоторые из 6-8 человек. Занятия велись как общие, так и в разрезе групп. Начальствовал над всем этим сборищем некто фельдфебель Земмель, рижский немец, хорошо говоривший по русски. Это был мужчина лет за сорок, грузный, добродушный и хозяйственный. В основном он играл роль старшины и заботился о быте. Жил он в отдельном домике, со своим ординарцем Сережей, из военнопленных. В этом же домике помещался склад, где находились продукты для сухого пайка : хлеб, масло, повидло и пр. Там же хранился и запас курива и водки, предозначенной для нас, но Земмель, не желая приобщать нас к этой пагубной привычке, истреблял зелье сам, на пару с Сережей, отчего оба редко бывали трезвыми.

Горячую же пищу Сережа привозил на конной таратайке из Ассари. Занятия вели разные инструкторы. Организацию учебного процесса осуществлял некий старший лейтенант Яковенко, тоже один из кандидатов для переброски в тыл. Среди тех, кого я застал в этой разведшколе, оказался мой старый знакомый по Печкам - Алексей Мишин. Наиболее колоритной фигурой здесь был некто Иван Трунов, парень лет 26-28, с отталкивающей физиономией, сын бывшего попа, ненавидевший советскую власть. Он носил медаль на зеленой ленте, выдававшуюся власовцам и прочим приспешникам из советских граждан, за заслуги перед немцами. Какие это были заслуги, я скоро узнал от самого Трунова, который участвовал в истреблении евреев в Варшавском гетто, и со смаком этим бахвалился. Я возненавидел его за эти рассказы, и в душе поклялся, что пристрелю его при случае , как собаку. К сожалению такой случай не представился, а потом Трунов неожиданно исчез из моего поля зрения. Единственным светлым чувством, которым бог наделил Трунова, была нежная любовь к сестре Нине, тихой девице лет 19, жившей вместе с нами, которую Иван собирался взять с собою на задание в качестве радистки. Об остальных писать особенно нечего. Каждый имел какие то свои характерные черты, но никто чем-то особенным не выделялся. Так прожили мы недолго. Кое-кто убывал, кое-кто прибывал. В доме стало тесно, и часть людей перебросили на другой берег реки. Там стоял двухэтажный кирпичный дом. Возможно, раньше в нем была какая то малокомплектная школа, так как в одной его половине жила немолодая уже учительницас семьей, неплохо говорившая по русски. Во второй половине разместились мы с Сосиской - в комнате нижнего этажа, а в такой же комнате наверху - группа Машкарцева. Третья группа, самая большая по численности, в которую входил и Мишин, предпочла расположиться в палатке на полянке, отделенной от дома кустарником и деревьями. Я стал начальником нашего берега. Собственно эта должность была чисто символической и сводилась к составлению наряда в ночной дозор, и контролю за получением пищи, которую дежурный доставлял в термосах на надувной резиновой лодке. Таких лодок было две, и они обеспечивали коммуникацию между двумя берегами и потребности "культурного отдыха". Утром мы переправлялись на тот берег для проведения занятий, где уже Трунов, возглавляющий левобережников, нас строил и докладывал Земмелю. Дисциплина была никудышной, и даже простая утренняя проверка превращалась в проблему. Однажды Земмель вспылил и крикнул Трунову: "Да постройте же, наконец, этот бардачок!" Когда тому удалось навести относительный порядок, он лихо козырнув доложил : "По вашему приказанию бардачок построен!" Понятно, что никто бы не обиделся за такое сравнение, тем более что оно наиболее точно отражало положение вещей, но Трунова все не любили, и подняли бучу, обвиняя в оскорблении коллектива и попрании нашего человеческого достоинства. Тут не только Трунов, но и Земмель, засуетились, заизвинялись и постарались загладить скандал. В свободное время мы купались в реке или рыбачили, если так можно назвать наше откровенное браконьерство. Выехав на середину реки, мы опускали за борт лодки ручную гранату, раздавался негромкий всплеск, и на поверхность всплывала куча рыбы. Крупную вылавливали, а сотни мальков за считанные секунды расхватывали чайки, стаей слетавшиеся, чтобы попировать на халяву.

Ниже по реке, в полукилометре, была горка из чистейшего песка. Мы ездили туда на лодке, чтобы позагорать, а иногда ходили пешком через лес, полный зарослей черники, которая буквально хрустела под ногами. В нашу группу добавился еще один человек, Вася Курганов, парень лет 25. в прошлом рабочий с Бакинской обувной фабрики. Был он не слишком многословен, но мы узнали, что в довоенное время за ним водились грешки, приводившие к неладам с милицией, что в плен он попал, как кур в ощип, во время сна. Был Вася в общем спокойным и покладистым квартирантом, и жили мы дружно. Включен он был к нам в качестве связного, поскольку он знал лично командира той группы, в которую нам предстояло вылететь. Однако время шло, а дело с отправкой опять застопорилось. В это время произошло ЧП. Однажды, когда мы собирались отправить лодку за обедом, на том берегу щелкнуло два выстрела. Это никого не удивило. От нечего делать мы часто упражнялись в стрельбе, кто, где, и когда хотел. Но, переправившись на тот берег, мы узнали, что один из парней из группы Мишина, как сейчас помню, по фамилии Кошелев, застрелил Нину, сестру Трунова и застрелился сам. Когда мы пришли, то в комнате, где произошла трагедия, было уже полно народа. Оба были мертвы. Пуля попала Нине в подбородок, и видимо прошла в основание черепа и продолговатый мозг, и она умерла мгновенно. У Кошелева было пулевое ранение в правый висок. Трунов плакал навзрыд. Все молча расходились, потрясенные этим непонятным преступлением. Cостоялись похороны. Убитых отпели в церкви близлежащей деревни и положили рядом в общую могилу, а жизнь пошла своим чередом. В это время у меня разболелся зуб. В Ассари мне никто помочь не мог, поэтому мне дали направление в зубную лечебницу в Риге. Там было всегда полно народа, главным образом солдат из латышской дивизии, но очередь шла быстро. Выдавали номерки на разноцветной бумаге, и смазливая сестричка то и дело выкрикивала по латышски: Зеленый-третий !" или "Синий-десятый !", и дублировала для непонимающих по немецки. Я попал к врачу немцу. Он отказался рвать зуб, сказав, что надо лечить. Болел клык. Он рассверлил дупло, удалил нерв, и положил лекарство, категорически потребовав, чтобы я явился не позднее, чем через два дня. Боль прошла, я ожил, и не спешил на следующий прием. Когда я наконец явился, врач разорался на меня, но выяснив, что никаких осложнений не произошло, сказал, что мне крупно повезло, и заделал мне пломбу, которая, кстати, простояла у меня лет тридцать. Однако опасения врача были небезосновательны, но вспомнил я о них только через пару или более недель. А пока был организован очередной "камерадшафтсабенд". К нему тщательно готовились. Один из наших, казанский татарин, хороший художник, нарисовал на каждого шарж, готовились певцы и расказчики. Я по своему обыкновению засел за сочинение стихов. Это мероприятие состоялось на нашем берегу, в той большой комнате-классе, где проживал я со своими товарищами. На лодках доставили недостающие столы и скамейки, еду и питье. Прибыли и Земмель и лейтенант Грайфе, некоторые из инструкторов. Речей было мало, точнее они были короткими в виде тостов. Тосты, подкрепленные запиванием и заеданием, чередовались с номерами самодеятельности. Я не помню , кто что говорил или пел. Помню только, что старший лейтенант Яковенко здорово воспроизводил сцену на колхозном дворе и читал Маяковского, как тот пил чай с солнцем. Я читал свои стихи, сначала лирические, начинавшиеся словами :

"Я стою у реки. На плече автомат.
Берегу мирный сон беспокойных ребят. . . "

Cделав такой задел, я перешел к своему коронному жанру : Начало уже стоит эпиграфом к этой главе, а затем я перешел на личности :

"Комендант всегда радушен,
Вечно весел, добродушен,
Во все праздничные дни
Никогда не пьет воды

Адютант его Сережа,
Вечно заспанная рожа,
Счет ведет махре, сигарам,
Дышет винным перегаром

Есть у нас еще один
Симпатичный господин.
За порядком наблюдает,
Все начальству сообщает,
Раздает нам табачок,
Утром строит "бардачок".

Не обошел и Яковенко.

Беспокойный квартирант-
Это старший лейтенант.
По горам бегом гоняет -
Дисциплину в нас вгоняет,
Ибо в этом добром деле
Мы не шибко преуспели "

Стихи эти были встречены смехом и аплодисментами после каждого куплета. По понятным причинам рукоплескали не все. После этих стихов ко мне подсел Трунов. Видимо, стихи задели его, и он почувствовал во мне некоторую опасность, и решил меня задобрить. Он был на хорошем взводе, и дыша перегаром, зашептал мне на ухо, что здесь полно сволочи, а самая большая из них Мишин, что он давно подозревает его в двойной игре, и выведет его на чистую воду. Когда он убедился, что "я его уважаю", он от меня отвалил. Но тут объявили передышку, и лейтенант Грайфе позвал меня выйти покурить. Он был в вполне свежем виде, хотя вроде и пил, не отказывался. Разговор получился не совсем приятным. Вот видите, говорил он, вы все торопите с отправкой, (это в ответ на некоторые строчки моих стихов) а фактически вы не готовы к работе. Вы не сжились органически с теми людьми, с которыми вам предстоит работать в советском тылу. Ну и все в этом духе. Я тоже был в хорошей форме, но все же выпитое несколько притупило мою осторожность, и я говорил несколько резко. Почему, собственно, я должен целоваться с палачами вроде Трунова, сказал я без обиняков. Я согласился идти с ними на задание, вверяя им свою жизнь и свободу, хотя не верю никому. Предавши один раз своих, они с еще большей легкостью предадут нас с вами.

"А где их взять лучших?" - ответил Грайфе, и с досадой добавил, что то в том духе, что лучшие с нами не идут... Тут он запнулся, Мы посмотрели в глаза друг другу и молчаливо согласились, что сказали что то лишнее, которое должно остаться между нами. На другой день я отозвал Мишина и рассказал ему о вчерашнем разговоре с Труновым. Он отнесся к этому наплевательски, вроде того, что в гробу я видел этого Трунова, ничего он мне не сделает. Я уже говорил ранее, что Мишин не раз высказывал крамольные мысли, поэтому я посоветывал ему быть осторожнее, а там, как знаешь, я тебя предупредил. Прошла еще неделя, может быть дней десять, и тут меня начали мучать головные боли, нос заложило. Я обращался к нашему коновалу в Ассари, тот давал мне таблетки, но ничего не помогало. Я отлеживался, и свет мне стал не мил. Тут организовался поход со всякими заданиями на маршруте, который должен был стать своего рода экзаменом на зрелость разведчика. Я не пошел из за болезни, и поэтому не попал в переделку. А дело было так. Пройдя часть пути по азимутам, и выполнив ряд других заданий, группа остановилась на ночлег в каком то сарае. Ночью их окружила латышская полиция и потребовала сдаться. Попытки объясниться не привели ни к чему. После отказа сдаться, латыши открыли огонь и ранили двоих. После этого пришлось пойти на капитуляцию. Дело скоро разъяснилось, и наших отпустили, после того, как связались по телефону с Ассари, но Машкарцева и Рудника пришлось отправить в больницу. У первого было скользящее ранение в живот, а Рудника прошило насквозь. Пуля зашла ему в левую ягодицу, а вышла под правой мышкой. Чтобы не возвращаться к этому эпизоду скажу, что через три недели они оба явились ко мне. Рудник был, как огурчик, а Толя Машкарцев еще крючился. Их отправили долечиваться в Германию. Когда я приехал в Ассари, фронт был еще под Псковом и Витебском, но за это лето многое переменилось. Псков был взят, немцы под натиском отступили, упорно обороняясь, и закрепились у городка Мадона, киломернах в 80 - 100 восточнее Риги. Но в Белоруссии, в результате "Операции Багратион" немцы потерпели жестокий разгром, и фронт продвинулся глубоко на запад, обходя с юга Балтийские республики.

Оглавление Предыдущая глава Следующая глава

На главную страницу сайта