П. Соколов. Ухабы
В ВЕДЕНИИ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ.
ПРИНЦИПЫ ВЕДЕНИЯ РАЗВЕДКИ :
1) Непрерывность,
2) Активность,
3) Достоверность данных,
4) Своевременность их доставки.
(Из Боевого Устава Советской Армии)
Все это я узнал не в один день, но для целостности рассказа объединил это вместе, нарушив в который раз хронологию событий. Теперь вернемся назад, к первым дням пребывания в качестве квартиранта знаменитой Лубянки. В первый, а может во второй день после моего перевода в камеру Сысоева, меня вызвали "на допрос", как это официально звучало в устах наших "духов". Дух, после проверки анкетных данных, передал меня разводящему, который соблюдая все описанные ранее ритуалы, препроводил меня в один из кабинетов здания наркомата. Здесь необходимо разъяснение: Лубянка - это комплекс эданий Наркомата Внутренних Дел (НКВД), в то время уже разделившегося на два министерства (по новой терминологии) - Внутренних Дел и Госбезопасности. Как рассказывал Сысоев, в их основу входило здание бывшего страхового общества "Россия" и принадлежащая ему гостиница на Лубянской площади. После последующих переделок, этот комплекс представлял из себя кольцо, внутри которого располагалась та самая "Лубянка", официально именуемая Внутренняя тюрьма МГБ. С улицы эту тюрьму видно не было. Между тюрьмой и зданием наркомата были закрытые переходы. Вот через весь этот лабиринт лестниц, коридоров и переходов, меня и доставили в некий кабинет. В нем меня встретил молодой плечистый подполковник, видимо, имевший на своем счету немало рискованых дел, если судить по значительному для его лет чину и множеству орденских планок на гимнастерке. Фамилия его была Никитин. Он для начала сообщил, что я теперь нахожусь в ведении органов Советской разведки. Вношу ясность: ранее я был в ведении контрразведки "СМЕРШ", т. е. органа, предназначенного для разоблачения и обезвреживания агентуры противника. Это обуславливало и направленность допросов, в ходе которых собирались сведения о засланных агентах и тех, которых предполагалось заслать, путях и возможностях их выявления. Разведку же больше интересовали сведения, способствующие успешной работе советских агентов за границей. В этом плане и была разница в тематике и построении моих взаимоотношений с подполковником. С точки же зрения юридической, сейчас я не являлся подследственным по обвинению в конкретном преступлении, а скорее лицом задерживаемом по оперативным соображениям. Для начала я должен был принять участие в той радиоигре, которую НКВД уже вело с немецкой разведкой . Уточнялись конкретные задачи, поставленные перед нами, и исходя из этого фабриковались радиограммы. Надо сказать, что эта игра длилась недолго и связь прекратилась, то ли из за каких то наших просчетов, но скорее всего из за ликвидации нашей шараги после занятия Прибалтики Советской Армией, и тех скандальных провалов, которые произошли перед моим отлетом. Возможно, что это произошло и из за неполучения кодовой фразы, свидетельствующей о 100 % благонадежности группы. Получение этого сигнала давало зеленый свет для выброски новых подкреплений и операций, связанных с приземлением самолета. Хотя я и не сочувствовал своим бывшим однокашникам, но не хотел брать на себя роль подсадной утки, чтобы потом посадить их в тюрьму, вроде той - вологодской, о которой я вспоминал с ужасом. Поэтому этот последний код я утаил, тем более, что знал его только я один, и с другой стороны, не был связан с каким то конкретным сроком его подачи. Так или иначе, к этому вопросу больше не возвращались. Вообще-то тематика была весьма обширной - от атомной бомбы до эмигрантских организаций.
Мое умение слушать и наблюдать, сопоставлять факты и искать их логические связи, произвели благоприятное впечатление и делали меня ценным источником информации. Наши беседы протекали обычно оживленно и долго. Иногда при них присутствовали и другие лица. Как правило, никаких записей не велось (по крайней мере на бумаге). Однажды присутствовал некто в штатском, судя по обращению с ним, какой-то высокий начальник. Он больше слушал, изредка подавая реплики или задавая вопросы. С ним у меня случилась размолвка. Я рассказывал о своих наблюдениях повседневной жизни в немецком тылу, карточной системе, и том порядке, который царил в системе распределения. "А мы имеем другие сведения", вмешался в разговор штатский, "Что в Германии нарушено снабжение населения, царят голод и недовольство." Я ответил, что это неправда, на что тот обвинил меня в умышленном искажении фактов. Я было заспорил, потом пришли к компромиссу, что мои сведения более чем трехмесячной давности, и возможно, что сейчас обстановка другая. Однако чувство недовольства осталось. По возвращении в камеру, я рассказал Сысоеву об этой стычке. Тот сказал, что не стоит оспаривать мнение старших, и стараться разубеждать их в том, что они, или еще более высокие инстанции считают нужным. Я возразил, что разведка должна всегда стремиться к объективности, а не к подтасовке фактов в угоду чьему то мнению. На это П. В. только усмехнулся. Он знал многое, до чего я еще не дошел. Иногда, главным образом ночью, Никитин вызывал меня просто так - поговорить. Иногда пили чай или давали почитать газеты. В такие приватные часы я пытался выяснить перспективы своей будущности. Я спрашивал, насколько вероятно мое непосредственное использование в разведработе. Подполковник отвечал, что в принципе это возможно, но зависит не от него, а от многих факторов, включая развитие событий в мире. Сетовал я и на то, почему меня держат в тюрьме. "А разве там вам плохо?" - спрашивал Никитин. В общем то неплохо - отвечал я - Но все же тюрьма. " - "Нам необходимо, чтобы вы были у нас под рукой" отвечал подполковник. "Впоследствии вас, возможно, переведут в другое место." (Кстати, при обращении с ним я никогда не обращался "Гражданин начальник", а "Товарищ подполковник", и никто мне это не ставил на вид.
Какие же выводы я сделал из этих бесед? Советская разведка располагала широкой информацией, но все же кое о чем она имела смутное представление. Напр., судя по тому, что меня упорно спрашивали о каких то морских капитанах, я понял, что им не совсем ясна структура немецкой разведки, в частности тот глубокий водораздел, разделяющий армейский Абвер от СД. Неясно представляли они и ситуацию на Балканах, и о партизанском движении в Югославии.
Зная многое более подробно, чем я, об эмигрантских организациях, они чрезмерно переоценивали их значимость. Практически они ничего не знали о закулисных контактах власовцев с западными союзниками. Чтобы не возвращаться вновь к этой теме, добавлю, что по мере приближения конца войны, эти встречи становились все более редкими и менее насыщенными, и наконец стали представлять для меня интерес, главным образом из-за возможности почитать газеты и унести в клюве пачку-другую папирос.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава