П. Соколов. Ухабы
БАБЬЕ ЛЕТО.
" Три деревни, два села,
Восемь девок, один я. . . "
Подошло лето. С успехом осваивали злополучную делянку. У меня была уже заготовка и разметка дорог на месяцы вперед, и я остался не у дел. Мне тогда поручили расчистку просек для оцепления следующих делянок. Для этого выделили бригаду. В ней было человек 30 женщин разного возраста и происхождения. Основной тон в ней задавали три сестры из Риги, одна из которых была бригадиршей. Сестры были русские, шли по одному уголовному делу. Были в бригаде и латышки, и хохлушки, политические и блатные. Работали они плохо и неохотно. Бригадирша была нетребовательна, да и как она могла погонять родных сестер, да к тому же блатнячек? Я не знал что делать. Гавкать и подгонять женщин я не мог, пустить же дело на самотек - значило погубить себя, как руководителя, и распрощаться с лагпунктом, где я все же прижился, зарекомендовал себя, и имел какую то поддержку. Положение усугублялось тем, что эта работа была нехлебной, а за "гарантийку" никто работать не хотел. Выручил Кувшинов. Он был приятелем с нормировщиком, свел меня с ним, и мы совместно отыскали такие нормативы, что при не слишком напряженной работе, позволяли получать чуть ли не максимальное количество дополнительного питания. Этим стимулом я сдвинул работу с точки замерзания. Вдобавок место в целом было удачным: были большие участки мелкороста, поддававшегося топору, были участки с редким и крупным сосняком, что позволялоне только выигрывать метры, но и засчитывать заготовленную кубатуру. Так я проваландался еще с месяц или более. Наконец мне, опять же через Кувшинова, предложили работу диспетчера погрузки. Суть этой работы такова. Вятлаг - это было огромное по площади лесозаготовительное предприятие, а не только место наказания. В нем насчитывалось в мое время 19 лагпунктов, с количеством заключенных, по моим прикидкам, около 20 тысяч человек, целый сельский район. Кроме того там находилась не одна сотня вольных, чинов НКВД, охранников и поселенцев. По Вятлагу пролегала целая железнодорожная ветка, Гайно - Кайская Ж. Д. с рядом станций. Дармовой труд давал государству и лагерю солидный доход, но естественно, этот доход шел только от реализованной и отгруженной древесины. Поэтому погрузка была на привилегированном, в смысле снабжения и пайка, положении. В обязанность диспетчера входило знать и давать сведения о количестве и ассортименте товара у ж. д. путей, принимать и давать информацию об отгруженных вагонах, обеспечивать своевременный вывод погрузочных бригад и т. п. Должность эта была нештатная, а проводилась за счет погрузки. Женщины, которых брали на эту должность, не справлялись с работой в том разрезе, который требовал Hачальник складского хозяйства Куровский. Был он вольный, из поляков, попавших сюда когда-то в качестве спецпереселенцев. Кувшинов рекомендовал меня ему. Технорук сильно не возражал, но серьезную палку в колеса ставил Начальник планового отдела Камнев, в прошлом зэк с 37-38 г., бывший для нас хуже чекиста. Он всеми силами старался увеличить планы, снизить себестоимость за счет увеличения норм выработки и сокращения штатов, и был для нас злым гением, но зато пользовался большой поддержкой местного и вышестоящего начальства. Он как раз и заступил на этот пост вместо того самого Андреева, о котором я писал, и быстро стал выбирать слабину, которую когда то создал Андреев. Так вот, этот Камнев упорно и долго возражал против меня, ссылаясь на то, что можно подыскать подходящую женщину, а мужчину использовать в другом месте, с большей выгодой для производства. Однако Куровский настоял на своем, говоря что он будет проводить меня из своих лимитов, и я ни в коем случае не ухудшу показателей Камнева. Скрепя сердце тот согласился. Впоследствии Камнев стал давать мне оформление разных графиков и схем, которые, как истый бюрократ, он обожал, и увидев, что эти заказы выполняются в срок и красиво, примирился с моим присутствием, хотя тень неприязни так и пролегала между ними до конца. Вначале новая работа у меня не ладилась, но затем я понял и всю специфику работы, и требования Куровского, завел документацию, и мог без запинки ответить на любой вопрос о наличии древесины, подаче вагонов, количестве отгруженного леса за сутки и за месяц. Честно говоря, я зачастую брал эти данные с потолка, но быстро и не копаясь в бумагах.
Кроме всего прочего, у меня в кабинете находился единственный в конторе телефон, и через меня шли все основные новости для лагеря, и я стал наиболее осведомленным лицом о всех сторонах жизни. Кроме того мне приходилось поддерживать связь по телефону или селектору со многими лагпунктами, и я имел информацию, довольно обширную, и о том, что происходит за пределами нашего лагпункта. В общем, это была живая и интересная работа, и это, наверное, было лучшее время моей лагерной жизни.
Правда, могла быть и еще одна препона, это мнение опера. С ним мою кандидатуру не согласовывали, но он меня вызвал, когда я появился в конторе, и довольно дотошно интересовался моим прошлым, статьей и прочими данными. Я говорил откровенно и о статье, и что был в режимной бригаде, полагая, что он все равно все знает, или узнает, и всякие увертки мне не пойдут на пользу. В целом разговор был спокойным и благожелательным, и никаких последствий для моей работы не имел. Наиболее неприятной стороной моей новой деятельности была необходимость, днем ли, ночью, при сообщении о подаче вагонов, обеспечить вывод бригад на погрузку. Собственно мне надо было только оповестить бригадиров и старшего погрузки, некоего Дёмина, гориллоподобного полублатного парня. Тем не менее, мое появление, как вестника предстоящего выхода на работу, особенно ночью, вряд ли кто нибудь мог приветствовать. С такими мыслями я и отправился в первую же ночь поднимать бригады. Я заранее узнал, где спят бригадиры. Когда мне сообщили, что подают вагоны под погрузку, я отправился в барак, где в обеих секциях жили все три женские погрузочные бригады. Я старался не шуметь, чтобы разбудить только бригадиров и успеть уйти, не выслушав благословений в свой адрес. Однако, каким-то шестым чувством почувствовал, что с моим приходом, многие уже проснулись, и с напряжением ждут, что я им принес. В нерешительности я остановился у вагонки, где на нижнем месте спала бригадирша, довольно интеллигентная женщина, жена полковника. Я не успел открыть рта, как услыхал легкое журчание, и увидел, как на бригадиршу сверху льется струйка, абсолютно ясного происхождения. Это повергло меня в еще большее смятение, но что было делать? Я потряс бригадиршу, ее фамилия была Владимирова, за плечо, и тихо произнес: "Вставайте! Во-первых, тут с вами произошло маленькое несчастье, а во-вторых, надо идти на работу. " Не успел я закончить, как со всех сторон раздался взрыв хохота. Больше всех потешалась моя приятельница Розка Мерзлякова, бывшая в это время бригадиром другой погрузочной бригады. Она уже по своему перефразировала мои слова, и смех еще более усилился. Не знаю, от этого ли первого знакомства, или по другой причине, но женщины с этого первого дня относились ко мне приветливо, хотя иногда и бурчали, но не материли и не ругали, как это зачастую проделывали с моей напарницей Шурой Шумовой, особой довольно бестолковой, но которую Куровский терпел, так как она была в связи с бухгалтером, ведавшим снабжением, через которого шли пути и для вольнонаемных к разным дефицитам на лагерных складах.
На этой работе я и провел несколько месяцев, Дежурили мы с Шурой по суткам, но обычно я и в нерабочие дни частенько заходил в контору, помочь Шуре советом, поболтать с Кувшиновым и другими. В это время у нас появился новый начальник КВЧ. Вообще, после реорганизации лагеря у нас практически сменилось все начальство, начиная от начальника Зайцева. Новый Начальник КВЧ был молодым лейтенантом. Ходил он в шинели с сильно выпяченной грудью и поднятыми плечами, был вообще франтом, носил задорные усики, и был внешностью очень похож на гусара. Портило впечатление, что один глаз у него был искусственный. и смотрел тупо и как-то в сторону. Был он чуть высокомерен, какой часто бывает молодежь, но в целом был безобидным парнем. Он обошел кабинеты, знакомясь с их обитателями. Впервые наше общение состоялось в коридоре, где я перекуривал с одним бухгалтером. Лейтенант подошел, спросил кем мы работаем, как зовут, поинтересовался статьей. "58-10" - ответил бухгалтер. "А, это значит: язык мой - враг мой"- отреагировал новый начальник. "Нет, это значит: язык моего приятеля - враг мой" - ответил он, и все рассмеялись. Скоро КВЧ выяснил, что я пишу и рисую, и предложил мне оформлять стенгазету. Я сначала отнекивался, потом согласился на сатирическую и вообще на юморную тему. На том и порешили, и я на досуге оформил несколько номеров этакого лагерного "Крокодила". Один номер мне запомнился, потому что вызвал кучу отзывов, и главным образом протестов. На заставке был изображен ночной город, с черными силуэтами домов, с редкими желтыми окнами. В черно-синем небе светила полная луна, давая отблески на чешуе крокодила, ползущего по крышам домов, и заглядывающего в окна.
Содержание номера отталкивалось от этой живописной предпосылки: Крокодил увидел, какие сны снятся обитателям города. Эти обитатели были, естественно, персонажами из нашего лагеря. Для каждого случая была соответствующая карикатура и стишок, поясняющий о чем мечтает, или чего боится тот или иной деятель. Там было много всего, и я уже не помню всю тематику и содержание. Например, была изображена возчица, рядом с тележкой, и приемщица биржи. Возчица показывала три пальца, а приемщица - два. И без слов был понятен вечный конфликт между лесозаготовителями и биржей. К карикатуре было описание сна, который снится мастеру леса:
. . . . снится, как в натуре,
Обжимает будто сильно
Биржа в кубатуре......
Конфликт получился с неким Во'рвулем, бригадиром по содержанию пути. Был нарисован паровоз с плаксиво-удивленной физиономией, сошедший с рельсов, и слова:
" Грише Во'рвулю приснился
Нынче сон кошмарный:
Паровоз с пути свалился,
С ним состав товарный. . . "
Далее шла довольно удачная карикатура на Дёмина, с широко разинутой в смехе пастью. Шли слова:
" Грузчик видит тот же сон,
В радости смеется:
Ни один полувагон
К бирже не прорвется. "
Ворвуль поднял бучу, что у него всегда путь в полном ажуре, и это дискриминация. Я напрасно старался его убедить, что это шутка, всего лишь кошмар, а не реальный факт. Но он все равно обиделся. Конфликт разрешился ровно через день, когда перед заходом на биржу паровоз сошел с рельсов. Среди людей, с кем я сошелся, был старик-таксатор, т. е. человек, предварительно оценивающий запас древесины на лесосеке. Имелась определенная методика вычисления, но я все равно думаю, что все это бралось с потолка, или по крайней мере на глазок, и в принципе ни к чему не обязывало. Окажется больше - хорошо. Окажется меньше - тоже взятки гладки. Вот на этой непыльной должности и служил Иван Иванович Семенцов, бывший секретарь обкома в Белоруссии. Он сидел с 1938 г. и ему оставались до освобождения считанные месяцы. Был Иван Иванович маленький, сухонький старичок очень веселый и жизнелюбивый. По его словам, он сильно конфликтовал с жидами, и они его съели. Тем не менее, он был убежденным коммунистом, и между ним и Кувшиновым часто разгорались идеологические баталии, в которых я обычно занимал нейтральную позицию, но с большей благосклонностью к Ивану Ивановичу, который брал силой убежденности, логикой суждений и юмором. Однажды, в пылу дискуссии, Кувшинов задал вопрос, каков же руководящий лозунг нынешнего поколения. Семенцов помедлил с ответом, и несколько задумчиво ответил: "Вперед, вперед..., и после секундной паузы добавил в рифму такое, что даже скромнейший Михал Иваныч покатился со смеху, настолько это было типично для нашего времени и уровня культуры. Семенцов был бесконвойным, получал изредка посылки и переводы, мог кое-что купить в вольном ларьке, и угощал иногда нас. В основном же свои ресурсы он тратил на девочек, к которым относился с большим любвеобилием.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава