П. Соколов. Ухабы
ОЗЕРЛАГОВСКАЯ ПАНОРАМА.
(Всякой твари-по паре. )
На работу мы не ходили, наверное, более месяца. Я имею ввиду плановую работу. Однако было много работ, связанных с благоустройством лагеря и прилегавших территорий, строительством хоздвора и т. п. Поэтому нередко выводили на работу отдельными бригадами или добровольными группами. Я охотно выходил на такие работы, чтобы разнообразить лагерную скуку, познакомиться с окрестностями, а то и заработать лишний кусок хлеба. Хлеб этот, кстати, выпекала пекарня, находившаяся в пределах рабочей зоны, отдельного комплекса зданий, где помещались мастерские склады, электростанция, та же пекарня, т. е. те объекты, которые обеспечивали хозяйственную жизнь лагеря и всего поселка. Рабочая, как и жилая зона, была ограждена высоким забором, с вышками для часовых по углам. На работу выходили под конвоем, однако более малочисленным, чем в Вятлаге, иногда с одним человеком. Среди прочих работ, было и обслуживание гарнизона, уборка территории, снабжение водой и дровами, некоторые работы по ремонту. Там я бывал нередко в составе почти неменяющейся группы, куда входило несколько китайцев, был латыш, кто то из русских "маньчжурцев", и я. Постоянно работа начиналась с подвозки воды. Была большая бочка, поставленная лежмя на сани, с отверстием для заливки и выбирания воды. В эти сани впрягалось человека три, да еще несколько толкали сзади. Воду возили метров за 500-600 с водокачки близлежащей станции "Торея" как потом выяснилось, строящейся магистрали Тайшет - Лена, первой очереди знаменитого БАМа.
Задача эта в общем была не столько трудной, сколько унизительной - играть роль тягловой силы, тем более, что в конюшне стояла справная белая лошадка. После того, как "гарнизон", точнее казарма, был обеспечен водой, начинались другие работы - уборка, колка дров и т. п. Обычно этим занимались китайцы, а меня с латышом выбрал повар, для обслуживания кухни : подносить дрова, воду, выносить помои. Был этот повар богатырского сложения, немного монголоватого вида молодцом. Был он мрачен, неразговорчив и , мне казалось, мог бы послужить натурой для портрета палача. При всем этом он относился к нам по человечески, давал поесть, иногда отрезал по полбулки хлеба. Это, естественно, не приветствовалось, даже запрещалось, начальством. Я как то сказал об этом повару, но он ответил: "Наплевать! Я скоро демобилизуюсь". Потом как то сказал, что у него брат тоже был в плену. Не знаю, может быть сидел, как мы. Звали этого мрачного великана Воротилов, был он местный, из Иркутской области. Вообще отношение охранников из числа бывших фронтовиков было доброжелательным. Они разрешали ходить по казарме, часто заводили разговоры. Я уже говорил, что старые солдаты как-то сразу узнавали друг друга, и находили точки для контакта. Среди них был еще один - собаковод. Питомник помещался метрах в 100-150 от казармы, выше по склону. Часто после обеда, "собачник" приходил на кухню, собирал остатки супа, каши и хлеба, и посылал нас отнести это собакам, заранее зная, что собакам мало что достанется. Собакам же варили особо - густую овсянку с мясом, и обычно в их мисках было немало несъеденных остатков, так что в наших щах они не шибко нуждались. Мне часто приходило в голову, с каким бы удовольствием наши Вятлаговские доходяги вылизали бы эти собачьи миски. Ходили мы и на заготовку дров для зоны, и на кое-какие работы на станции. Встречались там и с вольными жителями. Конвой не препятствовал контактам. Из этих разговоров с местными жителями мы узнали, где мы находимся, историю строительства этой дороги, то что в послевоенные годы по всей трассе находились лагеря японских военнопленных, которых сейчас понемногу отправляют домой, а освобождающиеся лагеря заполняют нашим братом. Видели мы, и даже расходились по пути на работу, с бригадами японцев. Иногда работали совсем рядом. Наши "маньчжурцы" перебрасывались с ними парой фраз, Японцы ходили тоже под символическим конвоем, работали без большого рвения под командой своих офицеров, но строго соблюдая дисциплину: короткая команда - и все садились на перекур, новая команда - все дружно вставали и принимались за работу. У них был свой рацион, состоящий преимущественно из риса. На работу и обратно ходили они строем и с песней, обычно японской, но иногда слышалась несколько японизированная, но знакомая мелодия, и доносилось слово "Катюса". Ходили мы однажды и в только что освободившийся японский лагерь, готовя его к приему соотечественников. Тип лагеря был такой же, как и наш (тоже когда то служивший японцам) , но территория была очень чистой, кругом дорожки, беседки, скамейки из березовых жердинок. Лагеря были расположены часто, иногда в пределах видимости. Поэтому неудивительно, что мы нередко видели неподалеку работающих заключенных из других лагерей, в том числе женщин. Снова заныло сердце. Я старался узнать среди работавших знакомую фигуру, но где узнать человека за 200-300 метров, да еще под арестантским балахоном. Один раз непосредственно сошлись на путях с бригадой из другого лагпункта. Конвоиры были тоже не прочь поболтать, и позволили нам смешаться с соседями. Оказалось, что это тоже обладатели 58 статьи, но осужденные на каторжные работы. Разница в принципе была небольшая. Они имели большие срока, и в основном это были всякие полицаи и каратели, которых в нашем контингенте не было, или же абсолютное меньшенство. Чтобы провести окончательную параллель между Вятлагом и нашим новым сообществом, носящим название "Озерлаг" - одним из нескольких подобных лагерей для политзаключенных, начавших формироваться на исходе 40-х годов, надо сказать следующее:
О количестве и месторасположении таких лагерей нет достоверной информации, даже в нашу эпоху "гласности", но тогда, на основе разных слухов, я насчитывал 7 таких образований. "Озерлаг", в пору моего там пребывания, состоял из более чем 40 лагпунктов (я одно время был на 41-ом), в каждом из которых было по 600-800 человек. Лагпункты эти были разбросаны по всей трассе, протяженностью около 500 км. В своем большинстве они так или иначе были связаны со строительством дороги, а позже использовались на лесозаготовках вдоль той же магистрали. Режим работы, система стимулирования питанием, внутренний распорядок, в принципе ничем не отличались от вятлаговских, но в корне отличалась психологическая обстановка. Если среди нас и были "приблатенные", то они исчислялись единицами, и не играли сколько нибудь заметной роли. Здесь все же уместно выделить определенные прослойки неантагонистического характера, мирно сосуществовавшие друг с другом, и тем не менее имевшие свое собственное лицо. Значительно меньшая часть, процентов 10-15, это были старые заключенные с 30-х годов. и более поздние обладатели статьи 58-10, т. е. сидевшие за антисоветские высказывания. Это были в основном советские люди, в большинстве своем интеллигенты, и в принципе стоящие на советской политической платформе. Хотя эта группа была малочисленной, она играла заметную роль, внося в наше разномастное общество какую то облагораживающую струю, налагающую отпечаток на культуру поведения и взаимоотношений. Вторая по величине группа были военнопленные: власовцы, и другие, осужденные по статье 58-1а и 58-1б. Это тоже были советские граждане разных национальностей, довольно различные по уровню культуры и развития, и связанные между собой общностью путей, приведших их к печальному итогу. Отношение их к советской власти было довольно противоречивое, которое можно объяснить степенью личной обиды. Далее шла многочисленная группа всяких бандеровцев и им подобных прибалтийских членов антисоветских банд (это слово я считаю наиболее уместным), составлявших до 40 % осужденных. Среди них были и рядовые, почти полуграмотные "дядьки" и идеологи самостийных государственных образований из числа интеллигенции, но мне кажется, что ни те ни другие, не имели четкого представления о конечных целях своей "борьбы", из которых наиболее четко можно выделить идею "Цэ мое ", т. е. жадное цеплянье за свою собственность, если она была, или надежду, что она будет, и тогда каждый "будэ хозяинуваты" Большинство этих людей, попав за решетку, утратили интерес к политике, а по мере получения вестей из дома о наступившем умиротворении и росте благосостояния, примирились с мыслью о советcкой власти.
Характерной, может быть только для нашего лагеря, была довольно многочисленная прослойка "маньчжурцев". Эти, подобно нашим югославcким кадетам, были с детства воспитаны в традициях белогвардейщины. Они и в довоенное и в военное время вели активную деятельность против СССР, участвуя в разных антисоветских организациях, и активно сотрудничая с японцами. Последние делали на них крупную ставку, как в деле вербовки своей агентуры, так и для подавления сопротивления китайского населения. Из числа этих русских, многие из которых были отпрысками членов казачьих отрядов атамана Семенова и банд барона Унгерна, формировались военизированные формирования, в которых царил дух их белогвардейских предшественников. Я слышал рассказы, как развлекались эти молодчики, соревнуясь в том, кто чище и ловчее срубит голову "хунхузу", которого заставляли бежать с тем, чтобы очередной участник соревнования, на скаку снес ему шашкой голову, или разрубил пополам. Изощрялись подобные им и в японских застенках, допрашивая все тех же "хунхузов". Не все конечно были участниками подобных расправ, были и вполне мирные и интеллигентные люди, но их объединяла некая духовная общность, выделявшая их из общей массы. Была немногочисленная группа иностранных "шпионов" из западных стран. Здесь наверное нельзя даже их назвать группой - каждый был сам по себе. Того же нельзя сказать о "шпионах" из стран Востока - китайцах, корейцах. Они держались своей нации, отличались солидарностью, некоторой отчужденностью от общей массы, и несколько таинственной и непонятнойдля европейца психологией. Между китайцами и корейцами, несмотря на , казалось бы, общность судьбы, географии и культуры, отношения были прохладными. Впрочем в характере обеих наций было много различий. Китайцы были попроще, честные работяги, корейцы гораздо живее, склонные к комбинациям, не прочь пофилонить, пристроиться к теплому местечку. Отвечая на вопрос : Есть ли в Корее евреи, один из них ответил : "Там им делать нечего: корейски сам еврейски".
Немногочисленные японцы держались обособленно, и довольно резко контрастировали на общем фоне. Но об этом я скажу позже. О взаимоотношениях с начальством говорить трудно. Когда люди получают неограниченную власть над другими людьми, то они пользуются ею в зависимости от своих личных качеств. Поэтому, если мне и придется говорить о начальниках, то как о конкретных индиыидуальностях. Если же говорить в целом, то эти взаимоотношения в основном характеризовались соблюдением рамок законности и существовавших инструкций по режиму. Что касается питания, то продукты здесь были более полноценные, и в большем ассортименте, хотя в отдельные периоды и были колебания в снабжении, но все же чувство голода не покидало меня почти во все последующие годы. Однако доходяг не было. Не было и больниц, забитых пациентами. Но здесь заслуга не хорошего питания, не щадящего режима работы, а главным образом здорового сибирского климата. После того, как я оказался в "Озерлаге", я ни одного дня не провел на больничной койке. Исчезла и постоянная опухоль ног, забыл я и про свой действительный, или фиктивный порок сердца.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава