П. Соколов. Ухабы
КАРТИНКИ С НАТУРЫ.
Теперь,когда я достаточно подробно обрисовал общий фон картины, начну более подробно описывать ее отдельные детали и персонажи. В первую очередь о своих ближайших соратниках по искусству. Итак мы знаем, что один из них был Хробатин, или Хробыкин, как его называл нарядчик и все другие. Был это мужичок лет под 40, был он печником еще "за Польщи'", служил в польской армии, и еще помнил текст присяги: "Я жо'лнеж Жечи Посполите Польске..." (За правильность звучания не ручаюсь). Во время немецкой оккупации был вывезен на работу в Германию, и работал где то под Веной на авиационном заводе. Там он что-то своровал, и был посажен на 5 месяцев в немецкий концлагерь. Естественно, что нас очень заинтересовало, как выглядело все это, по сравнению с нашими лагерями. Не вдаваясь в подробности,Хробыкин восклицал: "Йой, чоловиче!" и хватался за голову. Он рассказывал, как по окончании срока, он бежал и боялся оглянуться. Я подумал,что, наверное, есть свой резон давать малые сроки, но в жесточайших условиях, чтобы отбить навсегда охоту к возвращению. Наши же сроки в 10, а то и 15 лет, при сносных условиях отбывания, в конце концов притупляли сознание того, что ты в тюрьме, и делали это какой то повседневностью, образом жизни, что ли. После разгрома Германии, Хробыкин вновь вернулся на свою Львовщину, оказался причастным к бандеровцам,и получил по новому ГОСТу 25 лет сроку. Несмотря на то, что он много повидал на своем веку, Хробыкин был достаточно темным, в политике не разбирался нисколько, был вполне удовлетворен порядками "за Польщи'", поскольку было много хлеба и сала, и не доросдо понимания дискриминации и бесправия, которые мы ощущали, слушая его рассказы. У нас с Шадриным вроде бы не было с ним общих точек соприкосновения, но лагерь приучает к терпимости, восприятию человека, каков он есть, и заставляет притираться друг к другу, казалось бы самые несовместимые характеры. Поэтому мы все жили и работали дружно, будучи в некотором роде антиподами. Ильюша Шадрин был представителем нового поколения советской интеллигенции. Был он родом из Брянска,закончил 10-летку, и учился еще в каком то художественном училище. В армию, кажется еще не призывался по возрасту, но очутившись в оккупации стал партизаном. В 42-ом или 43-ем попал в плен к немцам,прошел через лагеря, а затем попал к власовцам. В конце войны был в Чехословакии, участвовал в Пражском восстании, и совместно с Красной Армией, на броне советского танка ,принимал участие в освобождении Праги. Затем последовали фильтрационные лагеря, военный трибунал, и срок не то 10, не то 25 лет. Был Шадрин развитым парнем с достаточно широким кругозором, с чувством юмора, и мы с ним сошлись очень хорошо, хотя и спорили часто по вопросам политики. Шадрин был настроен резко антисоветски, а я, не приемля режима Сталина, все же твердо стоял на позициях социализма. Впрочем, по многим вопросам мнения наши сходились, а принципиальные несогласия не мешали нашей дружбе. Зимой, когда собственно делать было нечего, Монарху приходилось подыскивать нам работу. Мы занялись ремонтом и отделкой кабинетов начальников. Закончив ремонт штукатурки и побелку, решили их приукрасить. Здесь нашли применение таланты Шадрина. Из кусков толи или картона он делал трафареты, и с помощью самодельного пульверизатора делал по ним отдувку разных орнаментов и сюжетов. Краски готовили сами, выскребая сажу, растирая кирпич, или используя лекарства: зеленку, акрихин, дающий пронзительно желтый раствор и др. С точки зрения изысканного вкуса, наше творчество могло наверное показаться мещанством, но непритязательные обыватели были в восторге, и надо сказать, что уровень исполнения был высокий. Чаще всех полюбоваться нашей работой приходил начальник КВЧ. Разглядывая наши узоры, он попутно рассказывал о событиях в мире, и был для нас единственным источником информации. Однажды, по пути в бухгалтерию, он зашел посмотреть, как мы отделывали кабинет начальника лагпункта. По низу проходила коричневатая панель, покрытая слегка отдутым растительным орнаментом,стены были поделены на отдельные планшеты, отделенные рамками того же цвета, как и панель. В каждом планшете были какие-то украшения, а по верху проходил бордюр черного цвета, составленный из силуэтов кремля, с красными звездочками на башнях, чередующихся с изображениями серпа и молота. Начальник КВЧ долго созерцал это, и похвалил: " ХОрОшО !" -сказал он, нажимая на "О" , по своему вологодскому обычаю. "Вот и серп с мОлОтОм. СимвОлы, значит. "- "Да - отозвался Шадрин - Хочешь жни,а хочешь куй..." Начальник, видимо, знал окончание этой цитаты, или легко догадался. "Ну вот, Шадрин, Опять вы с вашей антисОветчинОй!", и поспешил уйти от скользкой темы в бухгалтерию. Но и там он попал в просак. Бухгалтера ощущали дефицит в карандашах, не было их и в поселке, но КВЧ все же где то их раздобыл. "Вот смотрите,что я достал,-торжествующие говорил он, держа пачку карандашей,- Смотрите какие..." Он поднес к глазам карандаш и прочитал по слогам : "Харт-мут ! Чехословацкие. Не то, что наши советские!" Раздался смех. Начальник недоуменно осмотрел присутствующих. "Это 58-10,гражданин начальник !",сказал кто то. Начальник сконфузился,махнул рукой,положил на стол карандаши,и поспешил уйти от греха подальше.
Похожий случай произошел и с нашим старшим надзирателем. Я уже описывал нашего Начальника режима - поклонника Бахуса. Естественно, что никакого "режима" у нас не было, все шло самотеком, и надзиратели тоже на все смотрели сквозь пальцы, и отношения с ними были весьма вольготными. По утрам, после того, как немногочисленные рабочие бригады выходили на работу, производилась проверка. Незанятые выходили на площадку около ворот, а надзиратели обходили бараки и считали там оставшихся - больных, дневальных, работавших на кухне, в мастерских. Затем собравшихся у ворот строили по пятеркам и пересчитывали. Общий итог приплюсовывался к числу вышедших за зону, и проверяли, сходится ли он со списочным составом. Иногда итоги не сходились, и обход повторялся по два, и более раз. Когда погода была ненастная, проверку проводили по баракам. Но чаще всего на проверку выходили, и даже охотно, чтобы проветриться, повстречаться со знакомыми, посудачить, позубоскалить. В одно такое морозное, но уже по-весеннему яркое утро, мы вышли на проверку. Стояли переговаривались. Некоторые, поленившись одеться потеплее, начали пританцовывать. Старший надзиратель стоял у ворот, рядом с которыми находилась "вахта", небольшая будка, где дежурил начальник караула, а над ней возвышалась вышка, где стоял часовой. "Ну чего вы пляшете ?" - вступил в разговор старший надзиратель - Вот колхозник, небось, едет куда нибудь за дровами, верст за десять, и ничего. А вы через 5 минут замерзли," "Что колхозник - возразили ему из толпы - Колхозник тяпнет поллитра и ему нипочем. " "Какиe поллитра - возразил надзиратель. - Колхозник и хлеба то досыта не поест,а вы -поллитра !" В толпе собравшихся проносится смех. "Чего вы смеетесь?" - обижается надзиратель - "Не правда,что ли ?" "Правда-то правда" -отвечают ему - "Только за такую правду половина из нас сидит. " Надзиратель сникает, косится на вышку, и бочком пробирается на вахту. Зэки смеются.
После окончания конторы слава об умельцах перебралась через забор, и нас стали приглашать на ремонт квартир вольнонаемного состава. Здесь тоже не обошлось без казусов. Одним из первых объектов была квартира Опера, чей кабинет мы тоже отделывали всякими эмблемами и символами законности. В поселок нас выводили под отдельным конвоем,затем конвоир уходил, и приходил к вечеру, или сам хозяин отводил нас до вахты. В данном случае нас сдали на поруки матери оперуполномоченного. Она нас приняла очень приветливо, как родных, помогала, угостила чаем, распрашивала про нас и наших родителей, и горестно вздыхала. К обеду собралась вся семья, во главе с Опером. Нас усадили вместе со всеми за большой стол. Мы сначала чувствовали себя стесненно, и искоса посматривали на Опера, но он был простым и радушным хозяином,и скоро атмосфера стала совсем домашней.
К вечеру,когда мы кончили побелку, в дом пришел Начальник режима, такой же замурзанный, как всегда, но трезвый. Он похвалил нашу работу и сказал, что ему надо тоже побелить "избу". Тут пришел конвоир, но начальник его отправил, сказав, что сам отведет нас. Простившись с радушной хозяйкой, мы пошли к Начальнику режима,посмотреть, что там надо делать. "Изба" была запущена до крайности: закопченные потолок и стены, кое где обвалилась штукатурка. Нас встретила неприветливая женщина - жена Начальника режима. "Слышь ты, баба, - обратился он к ней - Вот я привел мастеров посмотреть, что тут надо делать. " Та что-то пробурчала, но начальник не отставал. "Слышь ты, надо людей угостить. " Та брюзжала, а начальник уговаривал, что, мол, так уж положено. Наконец она сдалась, поставила на стол разные закуски и с полбутылки водки. А сама ушла. "Ешьте, ребята!" угощал начальник. "А вот это вам нельзя. - говорил он, беря водку - "Это я сам. " Он налил стакан и выпил его залпом. "А теперь идем. Завтра я за вами приду. Остается сказать, что ни завтра, ни послезавтра, он за нами не пришел. Другой раз мы пошли на квартиру к какому-то незнакомому гражданскому, по-видимому, железнодорожнику. Требовался основательный ремонт печи. Работа была нелегкая: стоял мороз, глину и воду грели на электроплитке, требовалось поработать и на чердаке. Мы предвкушали,что за сей большой труд нас отблагодарят на славу. Печка гудела, мы вопросительно поглядывали на хозяев, но те и усом не повели, даже не пригласили за стол. "Ну я им зроблю!" пригрозил Хробыкин, и исчез за дверью. Скоро он вернулся, сказав, чтобы сильно не топили и дали печке просохнуть. Так не солоно хлебавши, мы вернулись в зону. У ворот встретили нарядчика. Следует сказать, что он, посылая нас в поселок, никогда не пытался иметь от этого какой либо калым, хотя и не отказывался, когда его угощали. "Слухай, нарАдчик, - сказал ему Хробыкин - Це така погана людына. Як що прийде завтра, ты нас не давай!" Действительно с утра, когда люди выходили на работу, незадачливый хозяин уже стоял у ворот и просил послать к нему мастеров: печь не топится. Нарядчик хмуро смотрел в землю, и говорил, что люди уже занаряжены, и у нас есть уже задание. При этом он недвусмысленно намекнул, что, дескать, с мастеровым людом надо быть пощедрее. Тот стал уверять, что все будет в ажуре. Наконец Монарх положил гнев на милость, и дал нам сигнал. Мы сидели у окна ближнего барака, и потешаясь, смотрели на дипломатические переговоры. Когда мы пришли, в комнате чуть ли не висел иней, но, видимо , у соседей уже было все настряпано, и нас сразу же усадили за стол. Затем Хробыкин глубокомысленно присел у печки, убедился, что тяги "немаэ", слазил на чердак, и вернувшись, объявил, что труба обросла куржаком от сырого воздуха из печи. Затем он потребовал сухих дров, и печка снова весело загудела. Что там "зробыл" Хробыкин, осталось профессиональной тайной, но "погану людыну" он проучил. Вернулись мы, унося в клюве еще булку хлеба и добрый шмат сала. Нарядчик встретил нас, и на на его хмуром лице скользнуло некое подобие улыбки. Но вот однажды нас отправили к капитану Копалкину - Начальнику санчасти. Его домик стоял в стороне от основного поселка, поближе к казарме. Нас отвел туда помкомвзвода,старший сержант из фронтовиков. Начальник встретил нас и показал свои аппартаменты. Они состояли из почти пустой комнаты и маленькой кухни. Жил начальник одиноко. Стены этих помещений были, как и везде, поштукатурены глиной и затерты глиняно-песчаным раствором, но совсем не побелены. Начальник покормил нас и ушел, оставив нас одних, и доверив нам все свое небогатое имущество. Мы побелили квартиру, но после первого раза только растерли штукатурку, а известь в жарко натопленном помещении не сохла,и все разводы остались. Капитан пришел к вечеру. Мы объяснили ему, что надо дать извести просохнуть, а потом побелить на второй раз. Но он безнадежно махнул рукой: "Мне вас больше не дадут, я и так с трудом выпросил. Пусть останется, как есть." После этого он выставил нам мясные консервы, масло и другие вещи, о существовании которых мы давно забыли, а на прощанье дал еще по 5 пачек махорки, и какое то количество денег, что было совсем противозаконно. Нам было неудобно за то, что мы свою работу сделали лишь наполовину, и мы пообещали, что придем снова, и попытаемся сами договориться с нашим начальством. Помкомвзвода пришел за нами, и по пути домой, мы объяснили ему ситуацию, и поделились с ним табаком, который был в дефиците и у вольных. Договорились, что завтра, когда все начальство разойдется, он придет за нами. Сказано - сделано. На другой день мы закончили свою работу с наилучшим качеством, и вновь были щедро одарены добряком капитаном. Свою долю угощения получил и старший сержант, пришедший за нами, не остался в накладе и нарядчик.
Ходил я однажды и один к Начальнику КВЧ. Остальные где то были заняты. Он занимал такую же маленькую квартирку, как и капитан Копалкин. Все вещи уже были сдвинуты и укрыты. Хозяйки не было дома, и майор, в таком чине ходил КВЧ, стал на время моим подсобным. На стенке еще висел портрет Сталина, вырезанный из газеты. Начальник сорвал его и бросил на пол, а сам принялся мешать в ведре известь. Я несколько смутился, и что-то пробормотал,что вот-де портрет упал. "А черт с ним!"- простодушно ответил КВЧ. "Ну и ну !" - подумал я. Был бы Шадрин, он наверняка съязвил бы по этому поводу, но мне было неудобно смущать этого старшего по возрасту и добродушного дядьку.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава