П. Соколов. Ухабы
ПОСЛЕДНИЙ ОСТРОВОК АРХИПЕЛАГА "ОЗЕРЛАГ".
" О-о,Сибир-го,сибко прохо,сибко
хородно !"
(Мнение моего соседа-японца,Огава-сан)
Это был 41-й лагпункт того же "Озерлага",находящийся где то на последних километрах трассы. Ранее здесь были то ли японцы, то ли уголовники из Ангарлага, но сейчас лагерь был пуст. Мы расположились и стали его обживать. Линия железной дороги была только что проложена. Тут сыграла роль и записанная в моем личном деле специальность - землемер. Меня включили в топогруппу. Собственно, вся группа состояла из двух человек - меня и пожилого майора - геодезиста, человека тихого и порядочного. В нашу обязанность входило провести нивелировку нашего участка трассы, и сравнив профиль с проектными отметками, уточнить сколько и где надо произвести подсыпку насыпи и поднятие полотна. С этой задачей мы справились быстро, и основные бригады занялись балластировкой и рихтовкой пути, и другими строительными работами на трассе, а мы оба были зачислены в состав строительной бригады, работавшей на объектах,как внутри лагеря, так и в вольном поселке, состоявшем из десятка одноэтажныхдомиков. С другой стороны зоны располагалась казарма охраны, а за пределами этого островка жизни, на десятки и сотни верст простиралась тайга. Все продукты мы завезли с собой,включая овощи,сушеные и довольно хорошего качества. Исключение составляло какое то подобие картофельной муки. Из нее варили клейкую кашу,от которой жгло горло, и пекли "пампушки", подобие булочек, тоже в нормальных условиях несъедобных, да и в лагерных не слишком аппетитных. Повара были китайцы, пожилой и степенный шеф-повар Ван, или по русски -Ваня,и его помощник Чжан, молодой парень-студент. Оба плохо говорили по русски, но были честными и изобретательными поварами. Состав лагеря был весьма разнородным : трудно сказать, сколько и каких национальностей тут было можно отыскать. Была целая бригада мадьяр, бригада японцев. В других бригадах вперемешку были и китайцы и корейцы, украинцы, латыши и литовцы, советские и заграничные русские. Бригаду нашу возглавлял старик-инженер Лисогор. Он был из "призыва " 30-х/40-х годов. Я всегда испытывал к этой категории людей интерес и уважение. Это, как правило,были честные и убежденные люди, с четкой позицией. Лисогор же был какой то скользкий, себе на уме, и вызывал у меня скорее антипатию, чем сочуватвие. С майором мы были в хороших, но не близких отношениях, и мне было сначала довольно одиноко.
Остаток лета мы работали утепляя бараки, производя ремонт в столовой, конторе. Настроение было поганое. Глухомань,плохое питание, одиночество, угнетали. Не прибавляли оптимизма и слухи о том, что на трассе, на многих лагпунктах, имели место убийства заключенных, иначе не назовешь действия охраны, не упускающей любую возможность использовать оружие, если кто переступал линию запреток. Говорили, что начальство это поощряет: "бдительность" подкрепляется отпусками и ценными подарками.
Не могу гарантировать, что все это так и было, но уже до этого при мне чуть не был застрелен один из наших возчиков, молодой парень-латыш, который, беря груз от просеки оцепления, при развороте лошади, переступил границу запретзоны. Действия и намерения возчика были очевидны, но все же прогремел выстрел, и только случайный промах спас заключенному жизнь. Наступила очередная сибирская зима,с безветрием и морозами за 50. Работы на трассе заканчивались,других в лагере не было, и бо'льшая часть заключенных одной или двумя группами, была отправлена на другие лагпункты. В 41-ом остался только тот контингент, который был нужен для поддержания жизни в лагере и поселке,или занятый на работах в отепленных условиях, как например, бригада японцев, производившая бетонные работы в специально оборудованной теплушке. Я остался в лагере, но бригады, как таковой, не было. Остались лишь трое : печник - западный украинец Хробы'кин, или Хроба'тин,как он сам себя называл, штукатур-маляр, это я, и художник Шадрин, молодой парень-власовец. Собственно все текущие работы мы выполняли вместе. Подчинялись мы непосредственно нарядчику. Это был мрачноватый советский хохол, по фамилии Монарх. Не знаю за что он сидел, но внешность его подходила бы для полицая или старосты. Кроме нас троих, в ведомстве Монарха были дневальные бараков, разные портные и сапожники. Многие из этих кадров составляли костяк художественной самодеятельности лагеря, за что и получили теплые местечки, хотя самодеятельность дальше репетиций не пошла. Большая часть этих "артистов" были евреи. Ремонтно-строительных работ было мало, и нас могли запросто использовать на других внутрилагерных работах, но Монарх к нам благоволил, и на черные работы не трогал, собирая для этого "жидивску капеллу". Жили мы в бараке, совместно с японской бригадой. Я впервые встретился с этим народом, вплотную наблюдал за их бытом,взаимоотношениями и т. д. , и проникся к ним большим уважением. В бригаде были люди самых разных возрастов,п рофессий и уровня образования, и все же у них было нечто общее - это культура поведения, резко отличающая их не только от русских, но и представителей других европейских наций. Вот лишь некоторые штрихи к коллективному портрету этого народа. Бригадиром был еще молодой капитан японской армии Усудзима, Он, наверное, единственный из бригадиров, выписывал всей бригаде одинаковый паек. Лагерное начальство, и даже бухгалтера из заключенных, не раз выговаривали ему за уравниловку: ведь не может старик столь же много выработать,как молодой и сильный. Но Усудзима твердо стоял на своем: "Каждый работает честно в меру своих сил, и я не могу наказать голодом человека за то, что он стар и слаб".В бригаде был свой завхоз,который получал хлеб, получал и делил сахар, и решал другие продовольственные проблемы. Не знаю, чем провинился этот завхоз, но после оживленных дебатов, бригада решила его заменить.
Достали бумажки,карандаши, и тайным голосованием избрали нового. Тот выступил с речью, кланялся и благодарил за доверие. У нас же подобных "завхозов" назначал сам бригадир, обычно из тех, кто получал посылки и делился ими с бригадиром. По вечерам бригада собиралась у койки "артиста". Тот садился, поджав ноги, повязывал голову полотенцем, и пел японские песни, непривычные для нашего уха, но мелодичные. Слушатели сидели не прерывая репликами, и награждали исполнителя дружными аплодисментами после каждой песни. Бывали и конфликты, но они разрешались без мордобоя, ругани и оскорблений. После нескольких фраз в повышенном тоне, противники выходили на улицу и начинали бороться. Присутствующие молча наблюдали за поединком, а когда кто то брал вверх, все возвращались в барак,и конфликт считался исчерпанным. В обращении с другими и между собой они были вежливы,даже несколько преувеличенно.
Нашей компании постоянно приходилось заниматься ремонтом и подбелкой кухонных печей и котлов, и обычно,после раздачи, нам перепадало кое-что из остатков. Обычно их раздавал повар, под наблюдением дежурного по кухне бригадира. Когда таким дежурным бывал Усудзима, он лично наливал миску, подносил мне, приседал, кланялся, чуть ли не в пояс, и на его лице возникала лучезарная улыбка, как будто я осчастливил его на всю жизнь, приняв у него миску картофельной затерухи. Подхватывая эту игру, я тоже улыбался и кланялся,и мы долго церемонно расшаркивались,как пара знатных дворян из свиты Людовика XIII. Иногда на кухне возникали недоразумения. У китайцев нет в языке звука "Р", у японцев - звука "Л". Дневальные и всякий мастеровой люд получали свои порции индивидуально,а повар отмечал их по списку, одних, как ХЛО - (хозлагобслуга), других как ПРО - (производственная обслуга) Вот появлялся японец. Чжан наливал ему,что положено,и спрашивал:
" Ты ХЛО или ПЛО ?" - "Я не ХРО, а ПРО" отвечал японец. Так они долго не могли договориться. Наконец Чжан махнул рукой : "Твоя не люски,моя не люски,ни..... не понимай." Теперь несколько слов о лагерном начальстве: Начальник лагеря был не очень приметен. Он молча проходил в зону, шел в свой кабинет, решал какие то свои дела, и также незаметно уходил. Я даже не знаю его фамилии и смутно припоминаю высокую нескладную фигуру.
Зато хорошо запомнился его заместитель по режиму. Был он среднего роста, с типичным обликом русского мужичка. Ходил он в неопрятном полушубке и валенках, и был горьким пьяницей. Он слонялся по лагерю, по баракам, то цеплялся к кому нибудь, то рассказывал какие то байки. Иногда, когда он бывал сильно "не в форме", его попросту не пропускали через вахту, и он, держась за обрешотку ворот, обращался к проходящему зэку, призывая его посочувствовать ему в неоправданной обиде со стороны охраны.
Начальник КВЧ прибыл уже под зиму. Это был занятный человек: высокий, сутулый вологодский, или вятский, мужик лет 45, с длинным носом, и белесыми редкими волосами. Был он крайне недалек и добродушен. Всезнающие зэки говорили, что и попал он в наше захолустье за не к месту сказанное по простоте сердечной слово. Жена его работала завскладом в поселке, но всю отчетность составляли наши бухгалтера. Начальник был ревнив, и жену в зону не допускал, а все документы приносил сам, а также кое-какую мзду за труды. Оперуполномоченным - "Кумом" был "комик" (Коми АССР) по фамилии Павлов, человек молодой и подтянутый. Его деятельность в лагере ни в чем не проявлялась. На его иждивении была мать и две сестры. Одна из них работала продавцом в вольном магазине, и была довольно хорошенькая, какие иногда встречаются среди монгольских народностей. Вторая же являла из себя типичный образец северных инородцев: невысокая, плотная, с широким плоским лицом. Начальник караула, из солдат-фронтовиков, как-то сказал, что когда ее встретишь в темноте, то кажется,что на тебя кто-то задом пятится.
Было еще несколько надзирателей, один из них старший - основной администратор в лагере. Особое место среди лагерного персонала занимал Начальник санчасти, капитан Копалкин. Это был небольшой толстячок, немногословный,и даже несколько нелюдимый. Но был он к заключенным очень внимателен, старался не отказать в освобождении от работ, чем часто пользовались темнилы. Он не курил, и весь свой табачный паек приносил в зону. Японцы, завидя его, гурьбой бежали в санчасть: "Капитана, кури нада!" и он раздавал свой запас. Возможно, поэтому у него были трения с начальством, и он жил одиноко,к ак на отшибе. С этими людьми связано у меня немало ярких, и нередко комичных, воспоминаний.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава