Владимир Воробьёв. Поздний реабилитанс
Летом нас отправили в какой-то лагерь, где мы жили в палатках; внутри строили жилые бараки, а за зоной - дома для лагерного начальства. Я работал за зоной на пару с Василием Кулешовым, братом следователя по "Молодой гвардии" в Краснодоне. Он подтверждал, что такая организация действительно была, многих ее членов он знал, рассказывал, что еще во время следствия к нему приходил Фадеев и расспрашивал у него подробности о молодогвардейцах. В оккупации он работал начальником школы полицаев, в конце войны получил фиктивные документы советского офицера и был арестован в чине майора, когда работал снабженцем в одном из лагерей.
Давид Мазур однажды познакомил меня с интересным молодым человеком - Феликсом Петровичем Красавиным, который был по матери евреем, а отец его как будто был работником МГБ. Сам Феликс когда-то учился в "школе одаренных детей", он этим гордился и в разговоре часто это подчеркивал. Память у него была исключительная, он наизусть читал нам множество стихов поэтов-символистов, тех, что в школе мы не проходили.
Встретились мы на сцене летнего театра. Давид сварил крепкого (но не "чифира", а как называли "купеческого") чая. Кружки у меня не оказалось, я тогда не был приучен к церемонии чаепития, и Феликс пошутил, что по понятиям российского дворянства, я - непрактичный человек. Видимо, ему меня рекомендовали как белоэмигранта. Был с нами еще Миша Филенкин, по-своему оригинал. Как протест на обилие информации и умных людей, он одно время организовал "Общество дураков, дундуков, олухов и балбесов". Он говорил, что на протяжении всей истории умные люди эксплуатировали глупых, что дуракам тоже надо объединиться. Феликс один раз с улыбкой заметил, что ему легко будет найти в лагере единомышленников. Миша возмутился; "Единомыслие - это ересь. Дураки должны быть единоглупы". Я ему посоветовал выпускать стенгазету: "Смех без причины - признак дурачины", завести медаль "Дурак" и орден "Идиот первой и последней ступени". Конечно, все это были шутки, но и они отражали кое-какую реакцию простого человека на избыток информации.
Однажды я хотел их ознакомить с "космогонической концепцией Розенкрейцеров". Феликс так свысока кинул: "А, это у тебя конспектик Генделя. Нас с ним еще пару лет назад ознакомил Зубчинский". В обществе, когда собиралось много товарищей, он был нестерпимо высокомерен, старался всех подковырнуть, показать свое превосходство. При встрече наедине это был милейший человек, он преображался, был способен на глубокие душевные и духовные исповеди.
Теософией он интересовался, видимо, как одним из экзотических предметов в его коллекции знаний, которым можно было козырнуть перед окружающими. Мы с ним провели вместе еще много лет, и он оставил у меня в душе след не менее глубокий, чем другой Феликс - Карелин Индуизмом он никогда глубоко не интересовался. Меня он считал наиболее серьезным его знатоком и приверженцем.
У нас образовался "Клуб интересных людей", после каждого этапа мы выбирали и приглашали к себе на беседы наиболее интеллектуально и духовно одаренных личностей и одновременно, в общем котле, сами росли и мужали.
На этот лагпункт ко мне приезжала Ирина, но ее очень напугали, и она вынуждена была отказаться от свидания со мной. Все же немного позднее, зимой, уже на другом лагпункте, она добилась свидания, нам разрешили его в присутствии оперуполномоченного. Тот ехидно заметил, что мы ведем себя не как влюбленные, на что она ему ответила, что в присутствии посторонних людей она считает неудобным выказывать свои чувства. Это, видимо, как-то подействовало на него, он вышел, и оставшийся час мы провели вдвоем.
Тут же с нами был на свидании верующий старик со своей женой. Но их Ирина не стеснялась, все время целовала меня, обещала ждать, просила, чтобы я пополнял свои знания французского языка, обещала достать литературу. После этого у нас уже не было встреч. Вышел новый кодекс, по которому нам не было никаких поблажек. Мне тогда оставалось еще более восьми лет, я написал ей, что надежды на скорое освобождение нет, пусть она считает себя свободной, найдет порядочного человека и не мучает себя. Ока написала еще пару умоляющих писем, на которые я не дал ответа, и так несчастливо окончилась моя лагерная любовь.
На одном из лагпунктов я закончил курсы электриков, еще в Омске получил удостоверение плотника четвертого разряда и бетонщика. Удостоверение бетонщика сыграло странную роль, но об этом позднее.
Предыдущая глава Оглавление Следующая глава