Владимир Воробьёв. Поздний реабилитанс
Это был мой последний лагерь, но не последнее лаготделение. Тут была мебельная фабрика, где делали мебель из красного дерева, вернее, мебель, оклеенная шпоном из дуба, ясеня, клена и красного дерева, а также декоративной бумагой. В лаготделении до нас работали в основном инвалиды, люди пожилого, пенсионного возраста, большею частью из республик Прибалтики. Их заменяли нами, и они на это очень обижались. В конечном счете, из старого контингента остались только наиболее квалифицированные столяры. Из вновь прибывших выбирали тоже в основном прибалтийцев. Было несколько человек с Украины. Русский, кажется, был я один. Более всего было латышей, и мастер был латыш. Поставили меня вместе с латышом Бирзаксом на ремонт. Это были различные заделки дефектов шпона. Качество требовалось высокое, чтобы заделка ни по цвету, ни по текстуре не отличалась от общего фона. Вначале мне было очень трудно делать это, но со временем я набрался опыта, и меня ставили в пример. Вокруг меня чаще всего слышалась латышская речь, и мне поневоле приходилось осваивать ее.
Один из приехавших со мной литовец, познакомил меня со своим земляком Иокубинасом Кестутисом, своеобразной одаренной личностью. Он был полиглот. До встречи со мной он основательно изучил английский, испанский, итальянский, французский, немецкий. При мне он изучал арабский, персидский, суахиля, иврит. Этими языками он владел активно, мог не только читать, но и говорить и вести переписку. В это время мой давний друг, украинец Евгений Грицяк, достал где-то "Автобиографию" Иоганады на английском языке. В связи с моим давним увлечением йогой мне очень хотелось перевести эту книгу на русский язык. Именно это вынудило меня изучать английский, и Иокубинас как учитель был очень кстати. Общаясь с ним, я как-то по инерции увлекся изучением языков, штудировал испанский, который было изучать уже легче после французского. Немного пытался изучать арабский. Кроме того, выписал грамматику и хинди-русский разговорник и занимался языком хинди. Позже, когда я изучал санскрит, язык этот мне давался уже легче.
В это же время я "заболел" филателией. Юрий Николаевич Овсянников, инженер по теплосетям заразил меня этим увлечением - сбором и коллекционированием художественных миниатюр. У нас был создан клуб филателистов, и хотя в это время нам выдавали на руки только семь рублей, при выписке книг и марок деньги нам не лимитировались. В библиотеке был проспект ежегодного книжного обозрения, и я в это время выписывал очень много книг, интересных не только для меня, но и для моих солагерников. Часть книг я продавал и менял, и у меня всегда были наличные деньги, которые я большей частью тратил на приобретение у лагерных филателистов иностранных марок. В результате чего в моей коллекции были представлены марки почти всех стран мира, по крайней мере, Европа была вся. Через филателистический клуб мы выписывали не только советские марки, но и из стран народной демократии. При освобождении коллекцию иностранных марок я продал, вернее сказать - отдал филателисту Лукову, он обещал выслать деньги, но я их так и не получил. А коллекция советских марок сохранилась у меня и по сей день,
Тут же я поступил на курсы пчеловодов и окончил их. Но практически так и не работал. Окончил курсы столяров, уже с присвоением седьмого разряда столяра-краснодеревщика. Занимался изготовлением шкатулок с наклейкой на основу из осины различных картинок и орнаментов из шпона. На одной из них были изображены картины из балета "Лебединое озеро". К сожалению, шкатулку эту присвоил один из надзирателей. На этом же лагпункте я встретился со своими старыми друзьями Авраамом Шифриным, Феликсом Красавиным и Колей Батистиковым. Авраам тоже делал шкатулки, но в основном на сионистские темы, наносил на шпон более толстый слой лака, отчего шкатулки приобретали более темный, древний вид. Он в то время переводил с английского книгу о становлении израильского государства и главы из нее давал мне на прочтение. Книга эта позднее ходила среда евреев и в заключении и на свободе и, по-видимому, в какой-то мере способствовала эмиграции евреев в Израиль. Евреи, по крайней мере, из моего окружения, были более высокого духовного уровня, чем все остальные заключенные, которые чаще всего занимались своими узконациональными вопросами. Я общался с ними больше всего и меня тоже частенько считали евреем. Когда мне это замечали, я отвечал: "Ну, о чем я могу говорить с вами? Они же намного интереснее вас".
Мы с Феликсом Красавиным часто вечерами ходили в клуб, где для нас один эстонский пианист исполнял различные классические произведения. Особенно потрясающими для меня были "Фуги" Баха, произведения Вагнера, Чайковского, Берлиоза, Мендельсона, Шопена.
В этот же период я начал выписывать через "Академкнигу" серию переводов ашхабадского академика Смирнова индийского эпоса "Махабхарата", последние книги которого я прочитал уже на свободе. Эти книги открыли для меня новый огромный мир жизни древних индусов. Академик Смирнов сделал неоценимый подарок нам, любителям индийской философии и религии. Особым откровением стала для нас "Бхагават-гита". Эти книги обогатили меня пониманием философских терминов индуизма, что заложило основу моих позднейших увлечений Тантризмом. В рукописных текстах тогда ходили произведения американского йога Рамачараки, и я в это время усиленно занимался практикой асан и пранадмы.
На 07 л/о я пробыл до нового года, а затем как рецидивист был этапирован на 010 особо режимное лаготделение.
Предыдущая глава Оглавление Следующая глава