Владимир Воробьёв. Поздний реабилитанс
Теперь я попал в один из цехов Горьковского завода телевизоров. Работал я снова на ремонте покрытия. В рабочей зоне я посадил помидоры и огурцы, и в тоже время у меня появилось новое увлечение - цветы. С ранней весны я сажал рассаду цветов в ящички, а затем высаживал их около нашего барака. У меня был друг латыш, старик около семидесяти лет. При зоне было несколько оранжерей для выращивания огурцов и помидоров, и этот латыш выращивал там рассаду цветов и потом продавал вольнонаемным. У него-то я и брал различные сорта цветов. У меня один год было около 120 сортов, только георгинов было 21 сорт, 32 сорта астр, ковровые цветы, разные гладиолусы, лилии, тюльпаны, флоксы и другие многолетники. Эта любовь к цветам прошла через мою дальнейшую жизнь, и на свободе я занимался ими, но остановил свое внимание на гладиолусах.
Целыми вечерами я возился в своем цветнике. Никогда не было случая, чтобы кто-то без спроса сорвал цветы или, тем более, потоптал их. Всем было приятно прийти к нашему бараку полюбоваться цветами и отдохнуть.
В лагере случился побег. В школе был завучем некто Зайцев. Со своими товарищами они вскрыли пол под шкафом и постепенно делали подкоп. Через него ушли несколько человек, двоих поймали в тот же день. Как нарочно, в эту ночь был мороз 40°, один из беглецов потерял рукавицы, а надо было ползти, накрывшись простыней, до леса еще 200 метров. Он обморозил руки, они с товарищем вынуждены были зайти в деревню. Женщина, к которой они обратились за помощью, послала незаметно свою дочь, скоро прибыли надзиратели и захватили их. Сам Зайцев сумел скрыться.
Опять мы встретились с Красавиным, Батистиковым, Шифриным, Митрейкиным в нашем "Клубе интересных людей", обсуждали разные темы из области духовной культуры. Опять постоянные встречи с филателистами, обмен марками и получение их по почте. Все время приходилось отмахиваться от излишней информации, потому что люди получали много литературы, каждый хотел, чтобы другие увлеклись его интересами, подсовывали книги по экономике, поэзии, йоге, верующие, особенно "Свидетели Иеговы", предлагали религиозную литературу. Но всего было не охватить. Встречались в лагере и наркоманы, кололись, курили анашу. За постоянные свои занятия я получил кличку "ученый". Однажды, когда я рассказывал про йогу группе приблатненных, один из них заметил, что я как профессор среди вымирающего племени ням-ням.
Когда мне осталось два года до конца срока, я завел себе календарик, в котором были одни воскресенья, и в течение двух лет вычеркивал эти дни. Эту бумажку я сохранил до сих пор. Года за полтора до конца срока я снова написал жалобу, в которой сказал, что мне остается мало до конца срока, что я ничего не выгадываю, но в действительности дело было так-то и так-то. По-видимому, жалоба попала к хорошему человеку. Из Генеральной Прокуратуры СССР пришло письмо, что дело мое в порядке надзора пересматривается. Я написал об этом матери, она стала меня ждать, но увидеться нам так и не удалось. За год до окончания срока, 25 февраля 1965года, она умерла от туберкулеза.
Примерно в это же время меня вызвали в центральную тюрьму, приехал следователь, взял с меня новые показания по обоим делам. Оказывается, он допрашивал всех моих оставшихся в живых однодельцев, с показаниями которых все мои показания совпали. Он обнадежил меня, уверив в благоприятном исходе пересмотра дела. И я ждал еще более полугода.
Однажды (я в это время работал мастером в ОТК) принимал коробки телевизоров, гляжу идет начальник спецчасти и улыбается издали. У меня сердце ушло в пятки. Он подал мне руку и поздравил с реабилитацией. Дело было в субботу, бухгалтерия не работала, надо было ждать до понедельника.
Это, может быть, суеверие, может быть, случайность, но у нас по рукам ходила счастливая пуховая подушка. Один еврей освободился и оставил ее мне, с пожеланием, чтобы я, освободившись, передал ее другому. В общем, мы ее приговорили к пожизненному заключению. Я проспал на ней месяца полтора и отдал ее Коле Батистикову, который тоже освободился через два месяца. Существовало поверье, что при освобождении надо перебросить свою ложку через запретку, чтобы больше в лагерь не вернуться. Я подошел к запретке и подумал: вот я формально свободен, а попробуй полезть в запретку - застрелят. Ложку я перекинул на ту сторону. В воскресенье попрощался с друзьями, взял у них домашние адреса.
В понедельник, 30 марта 1966 года мы вдвоем с освобождающимся в тот же день солагерником вышли за зону. В это время ко мне подошла женщина и спросила, кому писать заявление на свидание. Я стал ей объяснять, а в это время начальник спецчасти с моим товарищем отошли уже на некоторое расстояние. За годы заключения я так привык к конвою, что меня вдруг охватил страх - я один, начальник ведь ушел. Я стал бегом догонять их, но потом перешел на шаг. Ведь я был человек свободный.