Владимир Воробьёв. Поздний реабилитанс
Попал я в отделение с закрытой формой туберкулеза. Лечить тогда, в общем-то, не лечили, самое: главное - отдых. Как тогда говорили: "День кантовки, - месяц жизни". Питание от обычного лагерного не отличалось ни качеством, ни количеством. Тот же суп или щи с запахом мяса. Если попадался обрезок мяса, то говорили: "мешок порвался". В шутку считалось, что мясо варят в мешке, работягам - навар, придуркам - мясо. Из рыбы были в основном треска, сельдь, скумбрия, иногда даже омуль. Каши - обычные: пшенная и ячневая. Первую обычно называли "кирзовая". Ее так называли в основном прибалтийцы, которые привыкли к ячневой каше (перловке). Русские же называли "кирзовой" ячневую сечку" Разнообразия тут не полагалось. Разговоры велись чаще всего вокруг пищи. Кто вспоминал домашнее сало, заключенные из теплых краев вспоминали фрукты, овощи. Для кого-то война давно прошла, для кого-то она ни когда не начиналась, для нас она никогда не кончалась, война за каждодневное выживание, грубо выраженная уголовниками в кратком афоризме: "Ты умри сегодня, а я - завтра". У нас пайки не воровали, если такие случаи были - могли и убить. Наоборот, люди как-то кучковались в отдельные товарищества и помогали друг другу. Особенно группировались на национальной почве и по вероисповеданиям. Редко группировались русские. Ходил даже афоризм: "Русские любят все нации, кроме своей". Так было и со мной, нация для меня играла малую роль, самое главное - какой человек. От собственно русских отбивало, то, что очень много было среди них приблатненных, потому что к нам попадали, как я уже говорил, люди с побегом из уголовных лагерей и им давали статью 58-14 (саботаж).
Украинский язык был для меня, по сути, вторым языком. У нас на селе было много украинцев, с ними дружили и мои родители, и я сам. Наравне с русскими мы пели украинские песни. Голос у меня тогда был, и я зачастую присоединялся к украинским хорам. Большинство украинцев были из бандеровцев, и они мне симпатизировали. Объясняться с ними было вначале трудновато, ибо я знал в основном восточно-украинские наречия, а эти были большей частью с западной Украины. Чаще всего пели "Заповит" Шевченко, песню Кармелюка "Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю...", "Ой, за гаем, гаем, гаем зелененьким...". Особенно мы сдружились с одним, его называли "Князем", по-видимому, одним из главарей бандеровцев.
Время и постоянная дистрофия, каждодневный стресс стерли из памяти многие имена и фамилии. У них из палаты уехал дневальный на этап, он меня устроил на свое место. Дневальный был одновременно и раздатчик пищи, что в то время давало большую власть. За лишнюю миску супа или каши можно было купить себе помощника и самому не выполнять грязную работу, например, мыть полы. А полы мыли каждый день с мылом и натирали кирпичом, так как пол был некрашеным. Правда, дневальным я пробыл дней десять. Меня комиссовали, признали здоровым и выписали в рабочую бригаду. Ходили мы на центральный склад и грузили в вагоны продукты и вещи на лагпункты по всей тайшетской трассе. В бригаде было человек пятнадцать, а грузить или разгружать иногда приходилось по два вагона. Кладовщик, правда, для нас не жалел продуктов, давал макароны, рис, рыбу, постное масло, сами мы ухитрялись проткнуть чем-нибудь мешок с сахаром или ели кашу уже сладкую.
Помню, однажды, я нес ящик с конфетами, споткнулся, уронил, конфеты посыпались на снег. Ребята кинулись собирать, а конвой кричит: "И нам кидайте!". Видно, тоже не сладко жилось. Работа была тяжелая, по росту (187 см) меня поставили подавать мешки на пару с одним эстонцем. Так наподаешься, всю ночь во сне еще подаешь. Какой уж тут отдых! Был я в этой бригаде около месяца. Вызвал меня уполномоченный и сказал, что рецидивисту со второй судимостью в этой бригаде делать нечего. Этот же украинский "князь" устроил меня в рабочую зону колоть дрова на пекарню. Помогал я возить муку, так что каждый день получал по булке свежего хлеба. Около продуктового склада под навесом стояли бочки с соленой рыбой, многие уже открытые. Так что я в то время даже поправился. Иду раз по зоне, кто-то сзади кричит; "Ты, морда!" Кто-то догоняет и кричит: "Что не отзываешься?". А это, оказывается, с 033 лагпункта приехал один знакомый. "Ишь, разъел рожу! Не хочешь знаться?" Посмеялись. Обычно я был худой и длинный, как тогда говорили: "Тонкий, звонкий и прозрачный".
Как бы то ни было плохо, пришел и на улицу нашу праздник - умер Сталин. Какое это было ликование! Заключенные улыбались, смеялись, радовались, начальство бесилось, надзиратели ловили людей, которые особенно явно радовались, и садили в карцер. Один при смерти старик радовался: "Все-таки я пережил падлу-гуталинщика!" Все жили в ожидании каких-то перемен. Но пока ничего не менялось.
Перед отъездом в больницу меня ребята предупреждали, что лучше не возвращаться на 033 лагпункт, где начальство было на меня злым. Но попасть на другой лагпункт было не просто. Из больницы отправляли туда, откуда человек прибыл.
Предыдущая глава Оглавление Следующая глава