Владимир Воробьёв. Поздний реабилитанс
Вначале я попал в 033 лагпункт в штрафную бригаду
из-за второй судимости. Когда меня везли из
Красноярска в Тайшет, на станции Решоты посадили
одного приземистого с военной выправкой
человека. Это оказался муж Лидии Руслановой
генерал Крюков. Он был в рабочей зоне бригадиром
хозбригады. У нас шутили, что в этом лагере, чем
ниже должность, тем выше звание. Начальник лагеря
был капитан, его заместитель - майор, нарядчик -
бывший полковник, а бригадир - генерал. Еще был
один генерал-полковник, руководил духовым
оркестром. Прибыл с нашим этапом и какой-то
архиепископ православной церкви прямо в рясе, во
всем церковном облачении. Однако через неделю
его переодели в лагерное, и его нельзя было
узнать.
Бригадиром был полублатной русский. С осени мы ходили грузить зерно с какого-то склада на баржу. Я был настолько истощенным, что ел сырое зерно и горох. Давали нам в лагерь каждый день по паре ведер гороха, который варили отдельно на кухне в виде каши, и это было для нас большой поддержкой. От тяжелой работы у меня отнялась спина, и меня поставили на весы. Носил я в то время номер 0880, бараки на ночь закрывали, на окнах - решетки, на ночь на всех одна большая параша.
Потом мы стали ходить на погрузку вагонов, грузили вручную, по покатам. На этой работе мы пробыли по декабрь 1952 года. Вначале мне было очень тяжело, знакомых не было. "Блат" у меня появился, когда из дому пришла посылка с табаком. Табак тогда был в огромном дефиците. Денег нам не платили, ларька не было, махорки на бригаду давали очень мало, и ее, в основном, забирал бригадир и его "шестерки" С табаком я был "кум королю". Все заискивали передо мной.
У нас в бригаде был один приблатненный с Колымы. Он отнимал у работяг посылки, и все его ненавидели. По-видимому, за воровство или от мороза на севере, у него были отрублены или ампутированы все пальцы на обеих руках. Был и у меня с ним конфликт, мы подрались.
Я был тогда молодой, не терпел несправедливости. Он затаил на меня злобу. За убийство тогда только добавляли срок, и блатные этим пользовались. Он однажды ночью собирался зарезать несколько человек, в том числе и меня (как это выяснилось потом, он это высказал нашему бригадиру). В число намеченных жертв попал и бывший советский разведчик. Не знаю, по-видимому, этот блатной надоел и самому бригадиру, и он о намечавшемся убийстве рассказал разведчику. Тот подкараулил его в сушилке и задушил шнурком.
Мы, ничего не подозревая, спокойно спали и утром узнали, что блатяга этот убит. Кем был убит, никто не знал. Кто-то, по-видимому, сообщил о моей драке с ним, и меня забрали в БУР. Вместе со мной забрали бригадира и еще одного человека, который имел с этим блатягой стычки. Мы объявили голодовку, которая продолжалась 9 дней. К этому времени забрали и того разведчика, который был действительным убийцей. Оказывается, дневальный нашего барака видел сцену убийства, он и сообщил начальству. Сообщил не сразу, так как тоже боялся вмешиваться в это дело. Дневального сразу перевели в другой лагерь.
Выпустили и моих сокамерников по БУРу, а меня поместили в карцер, который находился в подвальном помещении. На полу была постоянная сырость, со стен капало. Хорошо, что я был не в валенках, а в "чунях", своего рода кирзовых ботинках с портянками. Мужики из моей бригады незаметно от начальства в окно передавали передачи. Однажды меня посетил лагерный врач и посоветовал обратиться к начальству, чтобы он меня обследовал. Дело в том, что я просидел целый месяц и меня почему-то не выпускали, хотя настоящий убийца сознался и ожидал суда. Ребята передали мне листок бумаги и карандаш, я написал на имя начальника лагеря заявление, что я болен туберкулезом и нуждаюсь в лечении. Надзиратель в первую очередь спросил, где я взял бумагу и карандаш, но я ему ответил, что они были у меня все время с собой. Меня все-таки направили к врачу. Он дал направление в центральную больницу в Чуне. Немного погодя этапом я уехал туда.
Предыдущая глава Оглавление Следующая глава