Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Стабильный “порядок”, продержавшийся 3 года на штыках оккупантов, рушился. Немцы ушли, и наш край начал переходить из рук в руки, от поляков к большевикам и обратно. Вслед за немцами явились поляки, как будто саранча свалилась на наш край. Ничего похожего на регулярную армию, настоящая банда босяков и хулиганов. В несколько дней они создали атмосферу насилия и грабежа. И такая атмосфера продержалась все время их пребывания у нас, при чем все это носило сугубо выраженный антиеврейский характер. Началось с того, что как только они появились в городе, солдаты разбились на маленькие партии и стали обходить все еврейские дома и выгребать оттуда весь бедняцкий скарб. Пришли к нам, заставили открыть все двери а всю нашу семью усадили в один угол и не разрешали трогаться с места, под угрозой избиения и убийства. Очередная партия солдат приходила через парадный ход, все и везде обшарила, забирала все, что им приглянулось, и удалялась через черный ход. Вслед за нею входила в дом следующая партия и делала то же самое. Это длилось целые сутки, пока не растащили все до последней тряпки.
В последующие дни они потеряли интерес к нашим, опустошенным ими, домам. Они следовали дальше на восток, а в наш город они заскакивали только во время остановки поезда. Они выбегали в город позабавиться. Ловили на улицах стариков евреев и обрезали им бороды тупым ножом, глумились над ними и избивали их. На рынке они у всех еврейских торговок опрокидывали корзины с бубликами и втаптывали их в грязь. Кувшины с молоком выливали на землю и уничтожали все что не смогли поесть или унести с собой.
Десятки печальных приключений я пережил лично. Стою однажды у колодца, черпаю себе воду, проезжает большой крестьянский обоз. Соскакивают с телег солдаты, сопровождающие обоз, и требуют, чтобы я напоил все 50 лошадей. Если б они обратились ко мне мирно, без издевательств, я, наверно, исполнил бы их просьбу. Но меня возмутило, что они не просили, а приказывали, как невольнику. И окончательно меня взорвало, когда некоторые крестьяне подошли помочь мне, солдаты отогнали их и заявили что этот жидок сам обязан напоить всех лошадей, что они заставят его сделать это. Недолго думая, я опрокинул ведра и, захватив их, побежал во двор. Солдаты рассвирепели от такой жидовской наглости и побежали за мной. Я бросил ведра, а сам опрометью перекинулся через забор. Они открыли стрельбу по мне и матерно ругались, но поймать меня не удалось.
В другой раз они пришли с обыском и нашли мешок овса, последний корм для лошадей. Они прихватили овес, водрузив его мне на плечи, чтобы я понес к ним в казарму. Меня оставили ждать на улице, а сами они заскочили к нам в дом, чтобы еще пограбить. Я стоял во дворе и меня разбирала злоба и возмущение. Они нас грабят, а я еще должен отнести награбленное к ним домой. А в благодарность они еще набьют мне морду, как они всегда поступали с евреями, попавшими к ним в казарму. Недолго думая, я бросил мешок и сбежал в противоположный двор, и из своего укрытия стал наблюдать за ними.
Когда они вышли из дому и увидели, что жертва улизнула, их охватило бешенство. Они выгнали из дома всех наших домочадцев, сулили им расправу, если я немедленно не вернусь. Я уж хотел выйти из своего укрытия, чтобы выручить семью. Но мать разыскала меня и запретила показаться. Грабители побесились и вынуждены были сами понести овес.
В третий раз явились солдаты и потребовали, чтобы я отвез их в соседний город. Обычно такие поездки кончались тем, что возчика еврея избивали, сгоняли посреди дороги, а лошадь и повозку присваивали своей воинской части. Жаловаться было некому, евреи были фактически вне закона. Зная все это, я заранее загнал лошади в копыто гвоздь так, чтобы она захромала. Я им продемонстрировал, что лошадь хромает, но они все равно заставили запрячь ее и ввалились в телегу. Один из них уселся близко сзади меня и рукояткой револьвера всю дорогу бил меня по спине и голове, приговаривая: “но, но, скорей жид, скорей”.
Всех зверств этих дикарей не счесть. Злой двуногий зверь на выдумки пыток хитер. Юдофобство выпирало отовсюду и проникало во все закоулки жизни. Несчастья настигали нас на каждом шагу. Все чаще горевал я от беспомощности выручить свой многострадальный народ от постигших его бед. Я приходил в полное уныние и готов был наложить на себя руки от беспомощности и горя. Я и теперь часто недоумеваю, как может порядочный человек спокойно сесть за стол обедать с аппетитом, зная какие зверства и несправедливости совершаются в каждую данную минуту на земном шаре. Часто я слышу хулу и насмешки над понятием и чувством “мировой скорби”. А я считаю что человек, которому чужда эта “мировая скорбь”, который не болеет душой за страдания людей, находящихся даже на другом конце полушария, - такой человек неполноценный и грош цена все его культурной мишуре.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава