Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
6 января 1938 года мы прибыли в Углич, древнем русском городе, знаменитом тем, что здесь был убит царевич Дмитрий. Мы уже подъехали к Угличу, но мы не знали, где мы. Мы только заметили, что наш эшелон, которого отовсюду гнали, здесь встал надолго, а нас все держали запертыми в вагонах. Оказалось, шел торг за наши души между начальствами эшелонов и лагеря. Последние не сразу согласились принять нас. Здесь строили на Волге плотину и гидростанцию. Нужны были крепкие люди физического труда, землекопы каменщики и бетонщики. А привезли хилых и заморенных учителей и всякую городскую интеллигенцию, вовсе непривычную к лопате, лому и кайлу. В нашем эшелоне, как я потом узнал, было всего 3,5 тыс. человек. 2,5 тысяч проследовали дальше, в Рыбинск и Ярославль, а в Угличе слезла одна тысяча человек. Среди них большая половина была с высшим образованием. Начальство лагеря бурно выражало свое недовольство, но деваться было некуда, не распускать же эту контру. Нас стали выгружать, вызывая по формулярам и сообщая нам статью и срок. Вот тут мы впервые узнали, какую статью нам всучили и на какой срок обрекли. Не сказали нам главного - за что нас судили (этого и сказать нельзя было, потому что вины за нами не было, все было сочинено и вымышлено и нельзя было допустить никакой гласности) об этом узнал только через 20 лет, а абсолютное большинство отправилось на тот свет, так и не узнав, в чем их вина. Сроки были стандартные, из тысячи арестантов, сошедших в Угличе, только 12 чел. имели срок в 8 лет, все остальные – 10.
Все эти сроки были нереальны, никто из не выдерживал и редко кто дотянул до конца срока. Скудное питание, тяжелый, непосильный труд и глубокая моральная подавленность, быстро подтачивали здоровье, человек слабел, выходил из строя и погибал. На общих работал редко кто выдерживал больше 2-3 лет. Фактически все эти сроки означали смертную казнь. К ней и стремились все эти творцы произвола, они намеревались истребить всех репрессированных ими людей, которых они оклеветали и без вины покарали. Вторичная встреча со своими жертвами, была для них совсем нежелательна.
Уцелеть могла только ничтожная часть, кому удалось перейти от общих работ к умственному труду. Но такой переход для политических был запрещен верховной властью. Умственный труд был разрешен только ворам и бытовикам. Но, на счастье, среди них редко удавалось найти подходящих для такой работы людей, и администрация вынуждена была, по хозяйственным соображениям, привлекать нас. А сверху не переставали требовать нашего отстранения. Некоторые цифры показывают, насколько быстро смерть косила наши ряды. Приехали мы в Углич 1000 человек киевлян, а когда мы стали освобождаться через 10 лет и стали промеж себя подсчитывать, сколько нас оказалось в живых, оказалось всего 35 человек Допустим, что часть ускользнула из нашего поля зрения, пусть это будет даже 265 человек, а 700 человек умерли, не дожив до срока. И большинство из них умерло в первые 2-3 года. Ясно, что нас осудили не на время, а навечно, не на жизнь, а на смерть. А кто не догадался сдохнуть в первый срок, того судили вторично. Это вы увидите из дальнейшего рассказа, а пока расскажем еще об одной разновидности судебной практики тех дней.
Была категория репрессированных, которые со дня ареста канули в вечность и никакая весточка ни разу не долетела от них до родных. И никто из них не вернулся домой, ни по истечении 10, 15 и 25 лет. А когда родные назойливо допытывались в органах: “Куда вы дели наших родных и почему они упорно молчат?” то органы отвечали: “Ваши родные находятся в лагерях без права переписки”. Таких лагерей до войны не было и никто не встречал подобных арестантов. Злые языки поговаривали, что подобные лагеря размещены на небесах, потому оттуда и не пишут. Эти “языки” поясняли, что когда шли массовые аресты, органы не управлялись с обработкой, пересылкой и размещением такой массы людей. Потому их пачками расстреливали чтобы освободить руки для последующих арестов, а родственникам сообщали, что их родня попала в лагерь без права переписки. Достоверность этих зловещих слухов трудно было доказать. Мертвецы не могут подняться, чтобы уличить своих убийц, но никакой логикой нельзя было доказать иную судьбу этой категории жертв произвола.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава