Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
21 марта 1938 года, через 2,5 месяца после моего приезда в лагерь, через 20 дней после моего появления в лазарете, меня снова арестовали из тюрьмы в тюрьмочку, и предъявили обвинение в шпионаже, троцкистской агитации и организации фашистской группы, которыми я занимался и преуспевал за 20 дней моего пребывания в лазарете. Оказалось, что я проявил такую лихорадочную деятельность, что имел огромный успех и что я был настолько изворотлив, что крошечный лазарет стал для меня широким полем деятельности.
Как ни смехотворно было все это обвинение, горе мое было неописуемо. Ведь я только начал писать и хлопотать о реабилитации по первому делу, а тут уже подготовлено второе. Если и его мне навяжут, то я погиб навеки и тогда уж мне никак не оправдаться.
Фабрика изготовления шпионов разместилась в небольшом деревянном здании наверху, а под ним в подвале, были нагорожены мельчайшие клетушечки, где хранились эти шпионы. Попав в такую камерочку, я нашел подтверждение своим печальным мыслям. Я здесь встретил одних повторников и свежеиспеченных шпионов.
Рядом со мной в углу лежал благообразный старичок, бывший дьякон. Он уже кончил свои шесть лет за какую-то выдуманную антисоветскую агитацию, а в действительности как бывший служитель культа. Именно бывший. Церковь, где он подпевал священнику, давно была разрушена, прихожане рассеяны, а сам он преобразился в бухгалтера с первых дней революции. Воинствующим религиозником он никогда не был, а в дьяконы попал из-за любви к религиозному пению. Еще с 8-ми лет его определили в церковный хор из-за прекрасного баритона. А как только прикрыли церковь, он смирно перешел на другую работу, не думая ни о каком сопротивлении и ни о каких поисках новой церкви. Он решительно поставил крест на свою церковную деятельность. Но ему не хотели простить его прошлую связь с церковью. Его сделали врагом народа, дали статью и срок. Дожил старичок до конца срока (по старости он проработал на легкой работе весь срок). А теперь он мечтал, как он вернутся в Смоленск к своей древней старушке и снова заживет “тихохонько и смирнехонько”.
Так он тихо и искренне поведал мне о себе и своей прошлой судьбе.
- Но кого интересуют мечты бедного старика, продолжал он, его готовность к смирению и тишине. Подоспел грозный 1937 год, от органов требовалась продукция, побольше разоблачать и выявлять врагов народа. Вот поэтому старик снова попал в мясорубку. Он работал в лазарете статистиком и завхоз лазарета оформил его врагом народа в два счета. Вместе со следователем они придумали версию какого-то антисоветского разговора и приписали его дьякону. Завхоз написал заявление как якобы участник этого разговора и это заявление легко в основу обвинения старика и второй срок был готов.
Был в камере еще немец средних лет, аферист и шулер по специальности. Он отсиживал 5-ый срок за разные аферы, а теперь решили переквалифицировать его в шпиона и диверсанта. Поскольку он привык ко всяким аферам, то он и этой афере не предавал особого значения. Он все время шутил и балагурил, в противоположность старику, который бесконечно стонал и охал, заканчивая свои стоны поговоркой “охо-хо-нюшко, тяжело Афонушке на чужой сторонушке”.
Вся камера имела квадратную площадь площадью 1,5 на 2 метра и вмещала только нары. На нарах мы ели, пили и спали, а спустить ноги никуда было кроме как в двери, когда их открывали. Завидуя нашему комфорту, нам подбросили еще двоих, румына, который всю жизнь был карманным вором, а теперь следователь превратил его в шпиона. А второй – польский жулик, а теперь тоже шпион. Вот и все общество: 4 шпиона и дьякон.
Встретив здесь это шпионское сообщество, я понял, что опять попал в очередную кампанию фабрикации массовых обвинений и что не так просто уйти мне из рук этих фабрикантов. Я стал подыскивать выступ, на котором можно повиснуть и стал пробовать прочность простынь, выдержат ли они мое тело. Меня только смущало, что придется встать на колени, иначе петля не затянется, потому что потолок низкий, даже “протянуть свои ноги” нельзя. В таких мрачных настроениях (размышлениях) я проводил ночи напролет, пока не придумал новое решение вопроса. Чем “умирать на коленях”, таясь от людей, не лучше ли умирать громко, с протестом, лучше объявить смертельную голодовку, с ультимативным требованием пересмотреть мое дело. Ультиматум направить на имя Ежова и Вышинского, наркому Внутрен. дел и генерального прокурора.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава