Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Дворяне жили в моем воображении, как герои художественных произведений классической литературы. Но живых дворян я впервые встретил в тюрьме, в этом запасном изоляторе Юги. Они попали в заключение еще в 1928-30 г.г., по делу промпартии и кондратьевцев. Они уж тогда не были активными противниками революции, острая борьба гражданской войны улеглась, но революция им была не по нутру и это привело их в заключение. Первую арестантскую школу они прошли на строительстве Бебека (Беломорско балтийского канала). Закончив срок, их не отпускали на все четыре стороны, а превратили в крепостных Н.К.В.Д., т.е. имеет право работать только в этой системе, в лагерях. Вот их и перегнали с Бебека в Волголаг. Здесь их поставили во главе руководства строительством. Были среди них опытные специалисты, которые вели весь комплекс сложного строительства, были и малоценные работники, которые содержались благодаря покровительству высокопоставленных собратьев. Все они работали как вольнонаемные и формально имели право перейти на другую работу и даже переехать на новое местожительства, но фактически они были связаны невидимыми узами с НКВД и никто их на работу не принимал. Волей неволей они смирились со своей судьбой и работали.
Но грянул 1937 год. На воле пошли в ход массовые разоблачения во вредительстве людей совершенно невинных, честных и преданных коммунистов. Чекисты лагеря позавидовали успехам и лаврам чекистов на воле. Последние разоблачили столько врагов-вредителей и имеют такие огромные заслуги перед партией и правительством. А у чекистов лагеря разве притупилась бдительность? У них имеются готовые вредители и поймать их легко. Они еще докажут партии на что они способны.
В лагере это было просто. Здесь органы имели дело с людьми с замаранным прошлым и недовольных своей судьбой, своим арестом, а недовольство это уже преступление и подлежит наказанию. Таким образом наши дворяне снова сели в следственную тюрьму и снова по обвинению во вредительстве, на сей раз абсолютно мифическим.
Настоящие специалисты с тоской думали надолго ли их оторвали от любимого дела. Они сидели печальные и малоразговорчивые. Зато пустомели и настоящие враги не сидели спокойно и не молчали.
Рядом со мной на нарах лежал потомственный дворянин Контокузин, индюк надутый. Он кичился своим происхождением и доказывал, что он прямой потомок Византийских императоров. Может он и правду говорил насчет императоров, но сам он был фигурой пустой и никчемной.
Другой потомственный дворянин был Муромцев, племянник председателя первой государственной Думы. Это был человек явно враждебный революции, но более интересный экземпляр. В первые годы Сов. власти, после гражданской войны, он работал юрисконсультом буржуазного акционерного общества “Лена-Гольдфилс”. Общество было ликвидировано в 1928 году, а Муромцев был привлечен по обвинению в шпионаже, в котором подозревалось, или было поймано с поличным все общество. Признался ли он в 1928, не знаю, но когда он сидел со мной в камере, его часто вызывали на допрос и подолгу держали. Приезжая с допроса в перерыв, он рассказывал, что он подвергался там разным пыткам. Одной “стойки” он выдержал 9 дней, а на десятый свалился. Это был железный человек. Такой дозы стойки никто не выдержал. Следствие длилось у него полтора года.
Я слушал его и с горечью думал, что одной и той же меркой органы подходят к этому матерому врагу Сов. власти и к кровно своим людям, душой и телом преданным революции и коммунизму. Без сомнения, наши товарищи, сидящие в органах, совсем потеряли революционное чутье. Эти страшные мысли больнее было переносить чем сами пытки.
Были у нас также дворяне не титулованные и не потомственные. Они внушали уважение широтой своей культуры и глубиной познаний. Один из них знал 13 языков, он давал мне уроки по французскому.
В камере были не одни политические, к нам подсадили и уголовный элемент, настоящих убийц и грабителей. Уголовников всегда подмешивали к политическим, чтобы они их постоянно беспокоили воровством, матом и всякими другими ущемлениями. Кроме того, начальство всегда полагалось на уголовников, что они помешают единодушному протесту и всяким согласованным действиям против произвола тюремщиков. Это незаконное сожительство с уголовниками было для нас не меньшим злом и наказанием, чем сама тюрьма. Они нас всячески терроризировали. Помню, дневалил по камере бывш. нач. штаба армии, он сделал замечание одному из убийц, а тот вспылил: “Как это посмели сделать ему замечание”, подошел к параше и опрокинул ее Нечистоты разлились по камере и дневальный, нач. штаба, молча ходил с тряпкой и подбирал все это обратно в парашу.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава