Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Последние два года очень трудно жилось. Внеурочной работы не стало и дороговизна на воле росла, подоспел очередной голод и продукты исчезли. Мы сидели и зубами клацали.
Но у нас были более важные заботы-думки о свободе. Со стороны может показаться, что если человек пробыл в заключении 10 лет, то, когда приближается час освобождения, то он только пляшет и радуется. На самом же деле это совсем не так, в особенности для политических. При аресте нам выжгли клеймо: “враг народа”. Эта кличка следует за нами до конца наших дней. И мы не гарантированы от повторного ареста. Мы его ждем каждый день. – “А за что?”. “Ни за что”. Вернее, за то, что мы уже пострадали и невинно. Следовательно, в душе у нас таится недовольство. И хотя мы это недовольство ничем ее выражаем, все равно мы потенциально опасны для общества и нас лучше содержать в изоляции, чем на воле. Конкретно, все мои арестантские сверстники, т.е. набор 1937 года, когда мы прочли после войны об амнистии для воров бандитов и убийц, кроме политических, мы поняли, что закончилась война только с немцами, но не прекратилась война правительства с нами (это нельзя было даже назвать войной, где происходит борьба двух сторон. А мы были просто на положении овцы в пасти волка, мы молча и без всякого сопротивления принимали истязания и напасти, какими угодно было правительству наградить нас). Мы поняли, что война с нами продолжается и что окончание срока и освобождение не означает свободу, что при любой опасности и неприятности для правительства нас снова заберут, считая нас ферментом для всякого брожения. Собираясь на свободу, мы думали не о свободе, а как бы нам избавиться от возможного повторения этого опасного пути. Это опасение заставило большинство из нас избрать места для поселения в глухие углы, подальше от шумного центра (впоследствии оказалось, что это не помогло, нас разыскали в самых глухих местах и снова тащили в тюрьму). Многие подумывали, как бы избавиться от “волчьего паспорта”, которого нам выдавали, где был шифр и указание где нам нельзя селиться, и какие должности нельзя занимать. Наиболее дальнозоркие, которые понимали, что все эти меры только паллиатив и не дают никакой гарантии от вездесущей и все знающей ЧеКа, те подумывали, как бы запастись граммом яда, чтобы всегда иметь его при себе и проглотить незаметно, как только явятся за тобой для повторного ареста. Эта печальная мысль была частым предметом разговора среди моих близких друзей. И я немало усилий приложил, чтобы уговорить кого-либо из знакомых врачей, чтобы снабдить меня этим граммом. К сожалению таких смелых не оказалось.
Одним словом, когда подходила пора освобождаться, пришла мысль о смерти, о яде. Но она не заслонила и заботу о жизни. Когда после 10 лет заключения собираешься на волю, то чувствуешь себя как вновь рожденный, как бы только жить начинаешь на пустом месте. И охватывает тебя робость перед лицом всех этих трудностей. Особенно тяжело тем, которые за время заключения растеряли всех своих родственников и близких. Задумаешься где же первую ночь переночевать.
В таком одиночестве очутился и я. Все мои родные погибли во время войны от рук немецких палачей и их пособников из местного населения. А жена, хоть и жива, но наши отношения как то запутались, со времени прекращения переписки.
В таких случаях, при полном одиночестве, приходиться обращаться за помощью к знакомым арестантам ранее тебя освободившимся и уже где то осевшим. Так и я сделал. Одна из моих знакомых Беллочек (смотри выше), освободилась на два года раньше меня и поселилась с мужем в одной из деревень Южного Казахстана. К ней я и обратился, чтобы разведала, не пригодно ли то место и для моего поселения. Пришел положительный ответ и даже настойчивые приглашения. Ее муж возымел желание научиться у меня моей специальности, потому и звал усиленно. На его зов я бы не поехал, потому что знал его за человека подлого (бывший лагерный доносчик и погоняйло). Но я о нем не думал, ведь Беллочка мне хороший друг, вот и поеду к ней на первых порах, пока сам на ноги встану. Их селение устраивало меня тем, что здесь нуждались в специалистах подобных мне, значит сразу работу получу. К тому, это место захолустное и, наверно, оставят меня в покое.
Осталось еще выяснить вопрос с женой. Я обратился с письмом к ее сестре, что поскольку мне предстоит освободиться, то я должен знать есть у меня жена или нет? Может, мне отказано в переписке потому, что жена вышла замуж за другого?” Вскоре я получил два ответа, от жены и ее сестры, но ничего определенного в этих письмах не было сказано. Жена настойчиво приглашала меня заехать повидаться, прежде чем поеду на место жительства, при этом она оговорилась, что эта встреча очень желательна, даже если мы не будем жить вместе в дальнейшем. Эта оговорка мне показалась очень странной, как это она допускает возможность развода, ведь я никогда не намекал на это. А если она об этом помышляет, то зачем же она зовет меня к себе. Одним словом опять почуял я, что веет отчужденностью. И все таки я решил заехать, хотя это было рискованно. Проехать через Москву, в то время когда дорога к избранному мной местожительству пролегает в стороне было опасно, можно было наткнуться на облаву и получить новых 10 лет, якобы за нарушение закона о паспортах. Рогатки были расставлены по всей стране, и нас ловили как дичь.
Была еще забота, надо было скопить хоть немного денег, чтобы на первых порах, пока начну работать было бы на прокормление и обзаведение. Поскольку последние пару лет не было работы на стороне, то с великим трудом удалось сколотить пару тысяч руб., плюс к тем трем тысячам (тысячи уже тогда стоили сотни), оставленными братом в Свердловске. Но эти арестантские гроши, слезами добытые, были у меня ограблены по приказу правительства, как только я двинулся из лагеря и я остался без гроша за душой. Как это случилось я ниже расскажу.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава