Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
Сидел я окна и работал и вижу, что-то зашмыгали у моего окошка эти “красные околыши”. Мне что-то стало не по себе. Всегда мне была неприятна встреча с ними, даже в многолюдном месте, как будто мне навстречу идет хищный зверь. Через минуту я услышал стук в дверях. Я не подумал на сей раз, что это они, показалось, запоздалый пациент. Я не спеша открыл двери и их трое ввалилось ко мне в комнату, воскликнув шепотом: “Руки вверх”. Они обшарили мои карманы, нет ли оружия? Как они обычно говорят. Потом предъявили мне ордер на обыск и арест.
Я их все время ждал и был уверен что они придут. Но когда они пришли, большое отчаяние охватило мое сердце. Я почувствовал, что сама смерть пришла за мной. Еще раз пережить эту трагедию не смогу. Значит надо умереть во чтобы то ни стало и немедленно. Но яду нет и я незаметно припрятал лезвие, чтобы открыть вену. Но один из понятых, мой “приятель” заметил мое движение и выдал меня. Лезвие у меня отобрали, но жажда смерти преследовала меня еще много дней.
Первым встал вопрос, кому отдать на хранение мой инструмент и вещи. У меня был заранее приготовлен человек, с которым я еще за полгода договорился, что в случае моего ареста, он все заберет к себе и спрячет до поры, до времени. Это был ссыльный немец, инженер строитель по специальности. Он пришел ко мне первый раз как пациент и у нас завязалось близкое знакомство. Он мне внушал доверие и он дал согласие выполнить мою просьбу.
Но когда меня сейчас спросили кого пригласить для передачи, я его не захотел назвать опасаясь скомпрометировать его. Помню, в мрачное царское время, политические арестанты пользовались всяким сочувствием и содействием. Простые люди открыто высказывали это сочувствие, не боясь последствий. Совершенно по иному это выглядело теперь. От всякого преследуемого правительством, все отворачивались как от зачумленного, и не потому, что они сочувствовали этим репрессиям и политическим преследованиям, а потому что знали что всякое сочувствие политическому “преступнику” грозит опасностью как за соучастие. Вот почему я и не захотел назвать то лицо.
Я заявил, что никого у меня нет и затрудняюсь кого назвать. Тогда они сами подсказали мне вызвать мужа моей приятельницы Беллочки. Опасаться что я его скомпрометирую нечего было. Он был у органов на хорошем счету. Я также был уверен, что у него мои вещи не уцелеют. Я знал его как человека, самых нечестных правил. И все же я дал согласие пригласить его. Другого выхода не было, раз я не могу никого из знакомых, хороших людей, назвать.
Начали описывать вещи. Мне поручили все считать, а они следом запишут. Вся эта процедура казалась мне лишней и ненужной. Я бросил считать и стал укладывать без записи. Зачем обреченному на смерть все эти вещи и зачем их считать.
Стали рассматривать готовые заказы. Туда уже было вложено масса труда, но пока все это не вложено в рот и пока каждая коронка не встала на место, то весь затраченный труд не имеет никакой цены. А ведь было много авансов уплачено и будет большое недовольство в районе. Мне не хотелось обидеть всех этих бедных людей, и не хотелось чтобы они меня недобрым словом поминали, даже после смерти. Я стал просить своих тюремщиков отсрочить на пару дней мой арест, или содержать меня под домашним арестом, чтобы я смог рассчитаться. Все это было разумно и людям на пользу, но это не трогало моих тюремщиков. Они считали свой “труд”, арестовывать и мучить людей, самым важным, а все остальное это пустяки. И вообще они не верили в искренность моей заботы о пациентах. Раз меня арестовали, то мня должно быть наплевать на всех остальных. С таким взглядом я мириться не мог. У меня были наличные деньги, которые мне очень пригодились бы в тюрьме, что-нибудь купить. Ведь у меня никого нет и никто мне ничего не пришлет. И все же я решил все наличные деньги употребить для расплаты за авансы, хотя мной уже почти вся работа сделана.
Как я уже сказал, чекисты считали мою заботу о пациентах излишней. У них, оказалось, была своя забота. Нач. Рай МГБ все разглядывал, чем бы ему поживиться, наконец облюбовал. У меня в кармане обнаружили массивный золотой мост. Я его только вчера срезал у себя во рту, коронка прохудилась. Я собирался починить его и обратно одеть. Теперь я просил отдать этот мост на хранение знакомому врачу, которая сидела здесь понятым. Мне разрешили. Но когда в дальнейшем нашли в кармане пиджака, висевшем на стене, золотую монету и я попросил отдать ее также врачу, чтобы вернуть пациенту, то тут начальник встрепенулся и потребовал все золото себе. Тогда я стал настаивать, чтобы все это записали в список отобранных вещей, но нач. воспротивился, он обещал записать все это в самом конце. Это препирательство длилось между нами до тех пор, пока мы остались одни (все вышли покурить). Как только мы остались наедине, нач. положил монету себе в карман, а мостик вернул мне, обещая пригласить завтра техника, чтобы отремонтировать и посадить мне в рот. Я был поражен, я хорошо знал это МГБитское племя, я знал их способность на ложь клевету и пытки, но я не знал что есть среди них способные на мелкий грабеж и воровство.
После золота перешли к моим книгам. От моего “приятеля” мужа Беллочки, они знали о моей последней покупке книг в Ташкенте, у них даже был список всех купленных книг. Забрали они все что имело отношение к еврейству. Этими еврейскими книгами доказывался мой шовинизм. Если у Ивана имеются русские книги, то это естественно, но еврею иметь еврейские книги это преступление, независимо от содержания, сам язык преступен, он свидетельствует о каком-то национальном чувстве, в то время когда еврей должен стремится только к ассимиляции, предписанной ему теоретиками коммунизма.
Забрали мои 3 знаменитых библии, Еврейскую историю Греца, несколько поэтов на древнееврейском и даже “Иудейскую войну” Фейктвангера, потому что она имеет нечто иудейское в самом заголовке. На всех книгах меня заставили расписаться, чтоб я потом не возвел поклеп на бедных МГБистов и не сказал бы что они сами подбросили мне эти книги. Вероятно, они иногда практиковали и такой метод.
Возились со мной всю ночь. На заре меня вывезли и бросили одного в камеру на пол. Я здесь пролежал 3 дня, в каком-то невменяемом состоянии. Не ел и не пил и даже о смерти не думал, какое-то притупление всех чувств.
И все равно меня не оставляли в покое. То вызвали меня, чтобы я рассказал кто здесь мои друзья и знакомые, кого еще можно припутать и приплесть ко мне. Я, конечно, отказался от своих друзей и знакомых, я заявил, что я еще здесь не обзавелся такими и знаю только людей как своих пациентов и какие у них зубы. А второй раз меня вызвали к Давиду. Его интересовал один вопрос: “Где золото?” Он заботился, чтобы оно не попало в другие руки и прошло мимо него. В третий раз меня вызвали к моей санитарке. Я рассказал, как опознать пациентов, которые внесли аванс и как с ними расплатиться.
Между прочим. От санитарки я узнал, что все, что я для нее оставил присвоено Давидом. Этим ее сообщением я воспользовался, чтобы отнять мои вещи, сданные на хранение Давиду и сдать их моему знакомому немцу. Но ведь я давал показания, что знакомых у меня нет. Поэтому я прикинулся, что в уме перебираю, кому же оставить вещи. И вдруг меня якобы осенила мысль, что был среди моих пациентов один немец, который произвел на маня впечатление порядочного человека и что ему я пожалуй поверил бы. А у Давида я ни за что не желаю оставлять. Начальник вынужден был согласиться со мной и послал за немцем. Того нашли на базаре и привели страшно напуганного, он думал, что последует за мной в тюрьму. На всякий случай он купил себе на базаре продуктов на первые дни ареста. Я обратился к нему с просьбой, как к совершенно мало знакомому человеку: “У меня здесь никого родных нет и некому сдать вещи на хранение, так не примете ли Вы их у меня”. Лицо у него передернулось, комок слез подступил ему к горлу и давясь словами он ответил: “Как же я могу отказать Вам, когда Вы очутились в таком положении”. Он сел составил общую доверенность на полное владение моим имуществом. И все равно не отобрали вещи у Давида и не передали их моему новому опекуну. Отложили это до после суда. Пока вещи оставались у их агента, они еще могли растаскивать их.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава