Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
По выходе из больницы, я снова попал в барак инвалидов. Это был Ноев ковчег. Тут можно было воочию убедиться, что Россия тюрьма народов. Тут были представили всех национальностей и специальностей. Рядом со мной лежал старый еврей, потомок народников. Он имел скромную эрудицию и в свое время был секретарем у Керенского, за что его не переставали преследовать. Сначала выслали из Ленинграда в Казахстан, а оттуда в тюрьму. Ему было 78 лет, он был очень дряхлым, но также очень остроумным. По другую сторону от меня лежал еврей-скрипач. Он был виновен в том, что происходил из Западной части Минской губернии, а не из Рязани, а главное, что ему не доставало крайней плоти. Был еще один варшавский еврей. Этот не выдержал и тронулся умом. Надо сказать, что многие западники, попав к нам, не выдерживали и лишались рассудка, или совершали самоубийство. Мы, русские евреи, уже были натренированы в Сов. “свободах”, и мы только опускались на ступеньку ниже, все ниже и ниже. А Западные евреи, не имея этой тренировки, пропадали.
Жил тут и священник, который даже повесил у себя икону и справлял молитвы, со своими прихожанами. У него был полный шкаф священный книг, в то время когда у всех их отбирали. Он чувствовал себя очень бодро и в расположении духа. Поговаривали что кроме поповской миссии, он служил агентом в органах и делился там тайной исповеди. Поэтому ему многое позволяли, что нам не разрешали.
Жил тут латыш, бывш. член союза писателей. Он назло, или в пику своим тюремщикам, продолжал писать книгу, хвалебный гимн Сталину и его режиму. Он держался в стороне он нас, контриков. Он был уверен, что стоит ему показать свою рукопись в Москве, и он будет реабилитирован и восстановлен. Вообще он производил впечатление, как бы он изо всех сил старается поцеловать руку у барина, а барин все поворачивается и он со своим поцелуем попадает барину в зад. Но, скорее всего, это была мания, которая длилась 10 лет непрерывно.
Особой группой держались казахи. Хотя они тут были “хозяин страны” но никогда не давали это никому почувствовать. Вообще они себя держали смирно и безобидно.
Полную противоположность им представляли чечены. На участке из 3000 человек, их было всего 50, но они держали весь участок в своих руках. Они продвинули своих людей в ларек, столовую, на посылках и в камеру хранения. Сосредоточив в своих руках важнейшие пункты участка, они творили произвол и жаловаться на них было опасно. Заденешь кого из них, он свистнет как разбойник, и все чечены сбегаются и творят суд над обидчиком, будь он в тысячу раз прав. Даже администрация лагеря боялась их, хотя и косилась на их полновластие. В нашем бараке жили их старейшины и два раза в день все чечены участка собирались сюда на молитву. Они творили намаз, взбирались на верхние нары под потолок, издавали непонятные вопли и призывали Аллаха.
Пол в бараке был земляной и 200 ног непрерывно шаркали по нему, было полно пыли и грязи. И две печи-плиты, на которых все время варили, издавали чад и вонь. А нары были набиты клопами. А тюремщики шли комиссия за комиссией наводить порядок. Но они главное свое внимание сосредоточили не на чистоту, а все большее ущемление нас арестантов. Они отбирали всякую посуду и утварь. Нам разрешалось варить себе пищу, в дополнение к голодному лагерному пайку, но не разрешалось иметь в бараке котелков. В чем же варить? В постели не разрешалось укладывать никакой верхней одежды, а шкафов общего пользования не было, а если б и было, то вешать туда опасно, украдут. Я примостил к нарам ящичек, где держал книги тетради и чернила. Это так разъярило вышеупомянутого майора, что он с разбегу пнул ногой ящик и все мое культурное имущество разлетелось в разные стороны. Я все собрал и подошел к рассвирепевшему майору и спросил: “Куда же мне девать эти писчие принадлежности, ведь нам не запрещено писать?”. А он мне: “Куда хочешь девай, можешь проглотить”. Вся их борьба за чистоту носила показной характер. Держать на виду котелки, верхнюю одежду (арестантское тряпье), конечно нарушало общий вид барака. Но ведь без этих вещей арестанту жить нельзя, ни сварить, ни одеться. Никто из этих тупоголовых поборников чистоты, не хотел подумать, что эти 60 кв. сантиметров, отведенных нам на нарах, это наша постоянная квартира на целые годы и десятки лет. Это не только наша спальня, но и кухня и столовая и кладовая. Они это не сознавали и не признавали. И только мы что наладим, они являются своими сапожищами, все растопчут. Нашу одежду они сдавали в каптерку как бесхозное, а нас оставляли раздетыми. Наши котелки они вывозили на свалку за зону. И так почти каждый день мы подвергались налету и они учиняли нам настоящий погром.
Клопов морить они не собирались, зато морили нас. Каждую субботу нас выгоняли с пожитками на улицу. И мы целый день топтались на морозе, не имея где присесть или прилечь. В барак не пускали, там тепленькой водичкой мочили нары. Это называлось морить клопов. И белили каждую неделю, т.е. замазывали грязь и копоть. После этих генеральных уборок, в бараке становилось промозгло и сыро, а на душе мрак.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава