Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола
В этот период наших встреч случилось важное событие, которое потрясло весь мир и сыграло большую роль в нашей личной судьбе. УМЕР СТАЛИН! Какой большой радостью отдалось это известие в сердцах миллионов узников коммунистических тюрем. Многие из нас знали, что в тюрьме нас держит Сталин, и пока он жив, нам из тюрьмы не выбраться.
Недалекие люди искали причины своего несчастья в своих доносчиках, которым они собирались мстить. Другие обвиняли следственные и судебные органы. На самом же деле, сигналы к массовым убийствами и репрессиям, всегда исходили из Кремля, от Сталина. Все остальные палачи были исполнителями его каннибальских приказов. Достаточно было одного его слова, или даже намека, как все его верные псы набрасывались на мирное и беззащитное население, хватали каждого третьего взрослого человека и обвиняли его во всех смертных грехах, чтобы угодить Сталину, чтобы доказать правоту его слов и намеков, чтобы доказать свою усердную службу. Обо всех этих массовых злодействах он знал и санкционировал их. От него же исходила инициатива, и он же санкционировал результаты. Я, как миллионы других, буквально физически ощущали, как тянется нить гибели от Сталина к каждому из нас, как его рука разрушила нашу жизнь и толкнула нас в тюрьму.
Как же было нам не радоваться, что наш палач наконец испустил дух и рука великого инквизитора упала. Мы ждали свобод и для нас политических. И как велико было наше разочарование, когда амнистировали одних воров и бандитов, а нас никого.
Эта амнистия, освобождая большой контингент людей, привела к ломке всей лагерной системы и к великим пертурбациям, которые только увеличили наши страдания, страдания оставшихся в лагере.
Десятки отделений и участков ликвидировались, а оставшихся арестантов перегоняли в другие отделения. Так и наша Исень-Гельда подлежала ликвидации, а нас повезут кого куда. Но еще до переезда я немало настрадался. Мой враг-начальник, оставленный мне в наследство Сталиным, доставил мне немало горя после неудачи с немцем. Я так и знал, что он не простит мне за то, что я вырвался из его когтей. Во-первых, он меня без всякой провинности запер в режимной зоне, и моей деятельности наступил конец. Опер потом объяснил мне, что мой кабинет закрыли, потому что я часто приглашал к себе двух евреев и превратил зубной кабинет в синагогу. Русских я мог приглашать сколько угодно, а евреев нельзя.
Вообще, это был период самого разгара антисемитизма. Бывало, зайдешь в жилой барак, то пока доберешься до своего места, то идешь все равно как сквозь строй. Арестанты на нарах приподымаются и шипят: “Наконец-то Сов. власть взялась за жидов, теперь и мы за Сов. власть”. Другие кричат: “недорезанные”, а третьи: “скоро мы их прикончим”. Появились даже сталинские болельщики. Они говорили, что жидовка Каплан стреляла в Ленина, а теперь жиды-врачи отравили “родного отца” Сталина. И даже когда в газетах появилось опровержение “дела врачей”, антисемиты старались не замечать этого и продолжали свои расистские выходки по отношению к нам.
Когда пошло распределение оставшихся после амнистии по другим участкам, то на меня пришел запрос, чтобы меня направили в Карабас, для работы по специальности, а враждебный начальник отправил меня туда, где не было работы по специальности. При отправке в этап никого не обыскивали, ибо предстоял обыск во время приема. Но когда тот же начальник увидел, как выносят с вахты мою лабораторию и кабинет, запакованные в четырех чемоданах, он приказал все распаковать и развернуть. Его совсем не интересовало что там, а его радовало, как стали разбивать флаконы с жидкостью и рассыпать порошки с цементом и гипс. Он похаживал кругом и радовался, сколько вреда и ущерба ему удалось сделать мне напоследок. Это был настоящий погром, который длился так долго, что этап давно уехал, а я остался со своим разоренным и разбросанным зубным имуществом.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава