Новости
О сайте
Часто задавамые вопросы
Мартиролог
Аресты, осуждения
Лагеря Красноярского края
Ссылка
Документы
Реабилитация
Наша работа
Поиск
English  Deutsch

Натан Крулевецкий. Под пятой сталинского произвола


Жизнь на “свободе”

Девятого декабря 1954 года мы приехали в Ванновку, село в южном Казахстане. 12-го мы заарендовали нежилую землянку и, благодаря невероятным трудам жены, придали ей жилой вид. И 16 дек. я уже начал принимать пациентов и работать на полный ход. Нужды были невероятные, мы решить купить свой дом и приодеться. Жена принесла с собой из лагеря приданое: кофточку, пошитую из арестантских портянок. Пришлось начинать с ничего. Я был немного в лучшем положении. Все оставшееся у опекуна уцелело и я получил до последней вещи. Даже электрическая лампа, вывернутая в моем кабинете, в день ареста, лежала здесь пять лет и ждала меня. И все равно, то, что я от него получил, было каплей в море и нужд наших не сократило. И я проработал два года как один день, по 16-18 часов в день, без выходных и даже без праздников. Верстак у меня стоял рядом с обеденным столом. От верстака я поворачивался и наспех обедал, а от обеда снова к верстаку. Все желаемое я приобрел, но здоровье надорвал.

А о тюрьме я не забывал. Не было уверенности, что завтра не смогут меня опять арестовать, хотя я честно тружусь и держусь подальше от людей и политических разговоров. Ведь ничего не изменилось. Сталин умер, но власть находится в руках его соратников, которые неотступно следуют по его стопам. Они допустили некоторые маленькие облегчения, которые не нарушили основ советской системы. А сущность последней заключается в том, что маленькая горстка людей проявляет грубое насилие над великой страной и многими народами ее населяющими. И, чтобы держать всех в повиновении, надо держать их в страхе. А страх поддерживается репрессиями. Поэтому всегда энное количество граждан должно пребывать в тюрьме. Неважно что они не замышляли ничего антиправительственного, а для острастки всем гражданам, чтобы никому неповадно было сопротивляться насилию. Мои знакомые и родные тоже давали мне понять, что они не верят в прочность моей свободы. Они по-прежнему, как огня, боялись всякой связи со мной. В том же селе где 5 лет тому назад, я был радушно принят во многих домах, теперь, после реабилитации, все закрыли передо мной двери. Они пережили мой повторный арест, обрушившийся на меня ни за что, и теперь не верили никакой реабилитации. И это несмотря на то, что эти люди питали ко мне уважение и приязнь, но не в силах были преодолеть свой страх.

Также вели себя мои родные. Со всей моей многочисленной родни, после гитлеровских душегубок, остались в живых сестра моей матери с тремя дочерьми и сын брата матери. Освободившись я стал в письмах к тете справляться о моих двоюродных сестрах. Но тетя ни словом не обмолвилась о них в своих ответных письмах. Тогда я поехал сам туда, надеясь на встречу. Тетя меня радостно приняла, но заявила, что она рискует потому что очень стара и ей уже терять нечего, а на сестер пусть не обижаюсь. Когда она им показала мои письма, они запретили ей упомянуть их имена в ее письмах ко мне и боже сохрани, не давать мне их адрес.

Старшая жила с мужем на Колыме, куда их завезли в 1937 году. Она боялась, как бы я на них не накликал повторение бед 1937 года, и поэтому категорически отказывалась возобновить связь со мной.

Средняя жила в Харькове. И когда я приехал к тете, она преодолела страх и тайно явилась повидаться со мной и сказать мне, что она считает крайним эгоизмом с моей стороны, что я добиваюсь связи с ними подвергая их опасности быть арестованными за связь со мной.

А младшая, будучи проездом у тети, сослалась, что муж у нее больной человек и она боится подвергать его опасности за связь со мной. Ведь он погибнет, если с ним что случится.

А что думал мой двоюродный брат, живший в Куйбышеве, я даже не знал. Он вообще не подавал мне никаких признаков жизни. Он считал, что лучше держаться подальше от греха.

Возможно, что все эти люди преувеличивали опасность, но разубеждать их я не мог. Ведь я и сам не чувствовал никакой гарантии от повторного ареста. Мне была неприятна их преувеличенная трусость и перестраховка и я решил забыть, что у меня есть родные, но забыть свою отверженность я не мог.


Оглавление Предыдущая глава Следующая глава

На главную страницу сайта