Н.Я.Гущин. «Раскулачивание» в Сибири (1928-1934 гг.): Методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия

Глава II. Государственная политика наступления на зажиточное крестьянство в 1928-1929 гг., ее социальные и экономические последствия

В 1928-1929 гг. в связи с провозглашенным XV съездом ВКП(б) курсом на коллективизацию и усиление наступления на кулачество происходит принципиальный сдвиг в государственной политике регулирования социально- экономического развития, все больший переход от экономических к административным, волюнтаристским методам, определяемым идеологическими, доктринерскими постулатами. Они исходили из основополагающих догм марксизма и особенно его российской разновидности — большевизма — об отношении к крестьянству: отрицание в принципе особой специфики аграрных отношение (вытекающей из их взаимосвязи с живой природой и землей); признание прогрессивным лишь пути развития, повторяющего промышленный тип — от индивидуального мелкотоварного к крупному обобществленному производству; рассмотрение крестьянства как мелкобуржуазного класса, неизбежно рождающего капитализм и эксплуатацию, являющегося тормозом прогресса сельского хозяйства и революционного процесса; утверждение о временном, преходящем характере товарного производства и частной собственности, необходимости их жесткого ограничения, регулирования и последующей ликвидации диктатурой пролетариата, играющей главенствующую роль в формировании новой хозяйственной системы. Переход от экономических методов к директивным диктовался также способами индустриализации «по-сталински», предполагавшими максимальное выкачивание средств из деревни, главным образом из зажиточной части крестьянства, от которой в наибольшей степени зависели как общий рост производства и его товарности, так и накопление капитала в деревне. Рычаги государственного регулирования направляются на все большее «обуздание стихии рынка», повсеместное внедрение планово-регулирующих начал, жесткое подавление хозяйственной предприимчивости крестьянства, которое характеризуется как «окулачивание», «фаворитизация» бедноты, насаждение общественных форм хозяйствования.

В рамках новой аграрной политики возрастает «классовая» направленность кредитования деревни. В общей сумме кредита, отпущенного через низовую сеть сельскохозяйственной кооперации, доля колхозов поднялась с 15,5% в 1927/28 г. до 32,2% в 1928/29 г., простейших производственных объединений — с 30,1 до 39,7%, а единоличных крестьян сократилась с 54,4 до 28,1%. Доля хозяйств, отнесенных к кулацким, в кредитах резко снизилась с 1929 г. — до 0,2%, а с 1930 г. их кредитование совсем прекратилось.¹ Подобная тенденция наблюдается и в снабжении машинами и инвентарем: с 1927/28 по 1928/29 г. доля индивидуальных хозяйств уменьшилась с 73,6 до 65,0%, а верхних слоев в составе крестьянских хозяйств — до 2,8%.² К 1929 г. у зажиточных крестьян принудительно изъяли все трактора.

Ужесточение «классового принципа» в земельной политике также приводило к подрыву хозяйственной предприимчивости верхних слоев деревни. В принятом ЦИК СССР 15 декабря 1928 г. законе «Общие начала землепользования и землеустройства» декларировались дополнительные преимущества коллективному земледелию и в тоже время еще большие ограничения зажиточных слоев деревни. В законе говорилось: «Лицам, лишенным права избирать в Советы, земля предоставляется в последнюю очередь».³ Особенно большое значение для упрочения классовой линии в регулировании земельных отношений имело то, что сельские Советы получали право руководить земельными обществами и регулировать их деятельность, вплоть до отмены решений. Кроме того, лица, признанные кулаками, лишались права решающего голоса на общих собраниях земельных обществ и не могли быть избраны в их выборные органы.⁴ Законом ЦИК было предусмотрено право колхозов на внеочередное устройство земельной территории и ряд дополнительных льгот по его проведению.

Произошло ужесточение регламентации арендных отношений. Постановлением ЦИК и СНК СССР от 18 июля 1928 г. предельный срок аренды земли сокращался до шести лет.⁵ «Общие начала землепользования и землеустройства» запрещали кулакам как сдачу земли, так и ее аренду. «В тех случаях, когда земля сдается в аренду кулацкими хозяйствами, — говорилось в законе, — такая земля постановлением земельно-судебных органов должна изыматься... Сельский Совет отказывает в регистрации, если земля сдается в аренду с нарушением законов, в частности ...если земля сдается в аренду кулацким хозяйствам».⁶

В 1929 г. были приняты законы о регулировании найма рабочей силы в сельском хозяйстве. Постановление ЦИК и СНК СССР от 20 февраля 1929 г. «О порядке применения кодекса законов о труде в кулацких хозяйствах» распространяло действие кодекса на все зажиточные хозяйства, а не только на крупные хозяйства промышленного типа, как было ранее. Закон устанавливал для батрака 8-часовой рабочий день, еженедельный день отдыха, оплачиваемый отпуск, социальное страхование.⁷ Постановление СНК СССР от 11 июля 1929 г. ввело новые «Временные правила о применении подсобного наемного труда в трудовых крестьянских хозяйствах», которые устанавливали более строгие нормы использования наемного труда и в трудовых хозяйствах.⁸ Строгая регламентация условий найма труда, конечно, защищала батраков от тяжелых и неразрешенных законом форм эксплуатации. Однако в условиях аграрного перенаселения деревни и необеспеченности рабочей силой отдельных групп бедноты (вдовы, инвалиды и т.п.) она сокращала возможности обеспечения работой всех нуждающихся и в некоторой степени тормозила развитие производства.

Подобное же противоречивое воздействие на социально-экономическое развитие оказывала налоговая политика государства. В 1928/29 г. сельскохозяйственный налог возрос по сравнению с предыдущим годом более чем в 1,5 раза⁹, изменилась и система налогового обложения: «едоцкий» принцип обложения (определение налога по количеству облагаемой пашни на едока и урожайности) был заменен обложением по доходности, установлением прогрессивных надбавок на зажиточные хозяйства от 5 до 25% и переходом к их индивидуальному обложению. Новый порядок обложения определялся постановлением ЦИК и СНК от 21 апреля 1928 г. «О едином сельскохозяйственном налоге».¹⁰ Признаки «кулацких» хозяйств определялись постановлением СНК СССР от 21 мая 1929 г.: систематическое применение наемного труда, владение заведениями по переработке сельскохозяйственной продукции, сдача внаем сложных машин или отдельных оборудованных помещений, занятия «торговлей, ростовщичеством, коммерческим посредничеством» или получение других нетрудовых доходов (в том числе сюда относились и служители культа). Причем подчеркивалось, что достаточно одного из указанных признаков.¹¹ Естественно, что при таком расширительном и неопределенном подходе зачисление в «кулаки» рядовых середняцких хозяйств было обычным делом. Тем более, что краевым, окружным исполкомам предоставлялось право вносить необходимые изменения в перечень признаков для обложения в индивидуальном порядке с учетом местных особенностей, что они нередко и осуществляли, еще более расширяя рамки зачисления в «кулачество». Так, в Восточной Сибири, по решению директивных органов, совокупность «эксплуататорских» признаков определялась следующими показателями:

• систематическое применение наемного труда для сельскохозяйственных работ или работ в кустарных промыслах и предприятиях;
• наличие в хозяйстве мельницы, маслобойки, крупорушки, волокночесалки, шерстобойки, сыроваренного завода, кожевенного, овчинно-шубного или колбасного заведения либо других промышленных предприятий, а также механического ветряного или водяного двигателя либо получение от предприятий с другими двигателями дохода более 150 руб. в год при обязательном условии применения найма на этих предприятиях;
• систематическая сдача внаем сложных сельхозмашин с механическими двигателями, или производство за плату работы этими машинами для других хозяйств, или сдача внаем других сельхозмашин (конная полусложная молотилка, сноповязалка, жатка и др.) при условии, если доход от этих (других) машин превышаем 150 руб. в год;
• систематическая сдача внаем оборудованных построек под жилье или предприятие (в том числе дачи) при условии, если доход от сдачи этих построек превышает в год: в сельских местностях — 150 руб., в городах и рабочих поселках — 200 руб.;
• аренда земли на кабальных для сдатчика условиях или аренда с целью торговой или промышленной эксплуатации садов и огородов;
• занятие торговлей, ростовщичеством, скупкой и перепродажей сельскохозяйственных продуктов и скота;
• содержание постоялых дворов с доходом свыше 200 руб. в год;
• эксплуатация батраков, бедняков и середняков путем раздачи им денег, продуктов, семян, товаров, кормов и т.п. под отработку в сельском хозяйстве или промысле, независимо от числа отработанных дней;
• применение наемного труда при занятии извозом;
• скрытая эксплуатация массового труда под видом «помощи», а также наличие в хозяйстве других нетрудовых доходов.¹²

При таких установках критерием зачисления в «кулаки» и индивидуального обложения часто выступало не наличие признаков эксплуатации чужого труда, а имущественная состоятельность. По новому порядку налогообложения бедные слои получили облегчение: 38,2% хозяйств полностью освобождалось от налога, и хозяйства с доходом до 200 руб. получили снижение налоговых платежей. В то же время для состоятельных крестьян налоговый пресс был утяжелен: хозяйства с доходом от 200 до 400 руб. (среднеобеспеченные) стали платить с рубля дохода 8,2% (в 1927/28 г. платили 8,1%), а у зажиточных крестьян налог возрос с 11,6 до 15,8%. В 1928/29 г. 1,6% хозяйств, индивидуально обложенных, заплатили 19% всего налога. В 1929/30 г. обложение верхних слоев деревни еще более возросло: 62,8 тыс. индивидуально обложенных (4,05% крестьянских хозяйств) заплатили 38,4% всего сельхозналога. На 1 февраля 1930 г. 4,6% «кулацких» хозяйств уплатили 41% всей суммы сельхозналога.¹³

Все более обременительным для крестьян становится и «самообложение», призванное служить формой привлечения средств населения на общественные, хозяйственные и культурные нужды деревни. «Самообложение» из добровольных взносов крестьян превращается в дополнительный и обременительный налог. До 1927 г. взносы по «самообложению» были уравнительными, раскладка проводилась по душам, по числу рабочих рук, с отдель¬ного двора и т.п. С августа 1927 г., согласно новому порядку, размер платежа определялся по сумме уплачиваемого налога. В 1927/28 г. сумма принятого по краю «самообложения» достигла 8,4 млн.руб., в 1928/29 — 13,1 млн., в 1929/30 г. — 13,8 млн.руб. и соответствен составляла 37,7; 37,8 и 52,6% от размера сельскохозяйственного налога.¹⁴

Усиление налогового пресса было разорительным для состоятельных крестьян, подрывало материальный стимул хозяйствования, а также негативно сказывалось на социально-политическом климате деревни: у многих крестьян пропадал интерес к развитию хозяйства (боязнь непосильных налогов и реквизиций), возникло недоверие к мероприятиям Советской власти. Об этом свидетельствуют многочисленные и разнообразные документы тех лет. Один из них — письмо наркома земледелия РСФСР В.Г.Яковенко И.В.Сталину 3 октября 1928 г. После посещения «родных мест» Тасеевского и Рождественского районов Канского округа Сибирского края (где Яковенко руководил партизанским движением в годы гражданской войны) он убедился, что налоговая политика убивает интерес крестьянина в развитии своего хозяйства: «Крестьяне в тех местах, где я побывал, ходят точно с перебитой спиной. У них... пропал интерес к новшествам и к стремлению двигаться вперед... У мужиков преобладает мнение, что Советская власть не хочет, чтобы мужик сносно жил...

Когда вы мужикам начинаете говорить о каких-нибудь новшествах и улучшении в хозяйстве, они вам сейчас же приводят в пример Юдиных и прочих крестьян пострадавших от новшеств. Вот, мол, Юдин занимался культурой, получал премии на выставках три года подряд, а теперь остался в чужом доме и без коня (Юдины — это крестьянская семья около 20-ти душ, которая перестраивала свое хозяйство по последнему слову науки. В 1925-26 г. он освобождался от сельскохозяйственного налога и получал на с.х. выставках премии за хороший скот и за полевые культуры)». В.Г.Яковенко отмечал, что он мог бы привести «очень длинный список» этих «преступников», которые не были кулаками, но «попали под кнут» налоговой и заготовительной политики.¹⁵

Об этом же свидетельствуют многочисленные письма и жалобы крестьян. Так, в сентябре 1928 г. в «Крестьянскую газету» прислал письмо крестьянин И.М.Ванюков из пос.Спирино Шипуновского района Рубцовского округа «Какой же я кулак?» «Батраков не имею, — писал крестьянин, — производственных машин тоже не имею, и если останусь в кулаках, то посев сокращу наполовину, чтобы быть другом государства». Вот типичное письмо крестьянина-середняка из Каменского округа: «Раньше была охота сеять, а теперь нет, потому что смотришь: рядом с тобой живет сосед-бедняк, меньше сеет и беднее живет, к нему и власть не придирается. Сейчас каждый старается быть победнее, а раньше как бы побогаче».¹⁶

На социально-экономическое и политическое развитие деревни, а также и всей страны решающее значение оказали хлебозаготовительные кризисы 1928-1929 гг. и начавшееся в их ходе «раскулачивание». Они во многом определили и снижение темпов развития сельскохозяйственного производства, и подстегивание колхозного строительства, и усиление наступления на наиболее состоятельные слои деревни внеэкономическими мерами, и обострение политического положения, социальных конфликтов в деревне.

Хлебозаготовительный кризис 1927/28 г., как уже не раз отмечалось в историографии, явился следствием многих причин: резкое возрастание затрат хлеба на внутреннее потребление (с 82,8 млн. ц в 1925/26 г. до 101,7 млн. ц в 1927/1928 г.) в связи со значительным ростом промышленности и городского населения в условиях некоторого снижения валового сбора и сравнительно низкой товарности, неблагоприятное соотношение цен на хлеб в сравнении с другими продуктами сельского хозяйства, недостаточным предложением промышленных товаров и т.д. В этой обстановке зажиточная часть крестьянства не стала по низким заготовительным ценам сдавать хлеб государству, выжидая их повышения.

Выход из кризиса, навязанный Сталиным и его сторонниками, привел к принципиальному повороту в политике государства по отношению к крестьянству. В современной историографии все более утверждается тезис, что решающий поворот в отходе от принципов нэпа был связан с поездкой Сталина в Сибирь. Уже накануне отъезда Сталина в Сибирь, 6 января 1928 г., от имени ЦК была послана на места подписанная им директива, в которой сложившаяся ситуация объяснялась тем, что «частник и кулак использовали благодушие и медлительность наших организаций, прорвали фронт на хлебном рынке, подняли цены и создали у крестьян выжидательное настроение». В директиве выдвигалось требование чрезвычайных мер, содержалось прямое указание «арестовывать спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен» и судить их «в особо срочном, не связанном с формальностями порядке».¹⁷ Сам Сталин признавал, что эта директива была «совершенно исключительной как по своему тону, так и по своим требованиям». Директива эта кончалась угрозой в адрес руководителей партийных организаций в случае, если они не добьются в кратчайший срок решительного перелома в хлебозаготовках.

В ответ на требования центра Сибкрайком ВКП(б) 17 января 1928 г. направил в основные хлебозаготовительные округа директиву о привлечении органами ОГПУ к ответственности «кулаков», как злостных спекулянтов. Для руководства хлебозаготовительной кампанией на местах при партийных комитетах создавались штабы. В Сибири была образована краевая тройка по хлебозаготовкам в составе секретаря крайкома, председателя крайисполкома и заведующего крайорготделом. В течение января подобные тройки возникли во всех округах и районах.

В целях ликвидации «прорыва» в хлебозаготовках Сталин 15 января 1928 г. выехал в Сибирь, где пробыл до 6 февраля, посетив основные хлебные районы края. Он принял участие в заседаниях бюро Сибирского крайкома ВКП(б) в Новосибирске, в заседаниях бюро окружных комитетов партии и совещаниях актива омской, барнаульской, бийской и рубцовской окружных партийных организаций совместно с представителями Советов и заготовительных организаций. Сталин в чрезвычайно резкой и грубой форме критиковал местных работников (председателя Сибсельхозкредита С.И.Загуменного и др.) за опасения, что применение чрезвычайных мер вряд ли целесообразно, ухудшит социально-политическое положение в деревне и потребовал сменить тех представителей прокурорской и судебной власти, которые «стараются жить в мире с кулаком». В речи, которая была опубликована впервые лишь в 1949 г., он так характеризовал сибирских представителей «прокурорской и судебной власти»: «Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками… Непонятно только, почему эти господа (подчеркнуто — Н.Г.) до сих пор еще не вычищены и не заменены другими...»¹⁸ Эта «установка» Сталина вызвала массовую «перетряску» местных работников, особенно кооперативных (осуществлявших заготовки) и судебных органов.

В постановлении бюро Сибкрайкома ВКП(б), принятом на заседании с участием Сталина (18 января 1928 г.), говорилось: «Считать абсолютно обязательным обеспечение выполнения плана заготовок для центра в 60 млн. пудов…

В дополнение к решению бюро крайкома от 17 января (привлечение в каждом из основных хлебозаготовительных районов нескольких кулаков (4-10), располагающих большими запасами хлеба, использующих хлебные затруднения для спекуляции, взвинчивания цен, задержки и невыпуска хлеба, как злостных спекулянтов с конфискацией хлеба, считать необходимым, чтобы проведение этой меры (в порядке 107 ст. УК) происходило от имени прокуратуры... через нарсуды в особо срочном и не связанном с формальностями порядке... с широким опубликованием приговоров и решений в печати, через сельсоветы».¹⁹ Этим же постановлением предполагалось подвергать репрессивным мерам зажиточных крестьян за несвоевременную сдачу сельхозналога, усилить борьбу с самогоноварением, намечалось дополнительно направить работников краевых организаций в деревню и т.п.

В выступлениях в Сибири Сталин свел проблему трудностей хлебозаготовок к «кулацкому саботажу», а пути преодоления их — к применению 107 ст. УК РСФСР и развертыванию «вовсю» строительства колхозов и совхозов. «Нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами), способными заменить, как сдатчиков хлеба государству, не только кулаков, но и индивидуальных крестьян».²⁰ В то время (ведь не высохли еще «чернила» резолюций XV съезда партии!) Сталин говорил о колхозном строительстве, как о сравнительно длительном процессе: предполагалось, что в ближайшие 3-4 года колхозы должны дать не менее третьей части потребляемого хлеба. Однако вскоре (через полтора года) это представление будет Сталиным кардинально пересмотрено и отброшено. Но уже начиная с «сибирских» речей Сталина, коллективизация крестьянских хозяйств стала все более рассматриваться не как самостоятельная цель социалистического переустройства общества, осуществление которой мыслилось произвести постепенно в течение целой исторической эпохи, а как подчиненное средство решения хлебной проблемы в возможно более короткие сроки, не считаясь с социальными потерями и их последствиями.

На практике 107 ст. УК применялась весьма расширительно. Согласно ей, к судебной ответственности (лишению свободы с полной или частичной конфискацией имущества) подлежали лица за скупку и перепродажу сельскохозяйственных продуктов с целью наживы; в действительности же эта статья стала широко применяться как наказание за хранение и отказ продавать государству хлеб. Следовательно, применение этой статьи зависело практически не от преступного деяния, а от хода хлебозаготовок.

В Сибири повсеместно были проведены открытые судебные процессы над «кулаками», саботажниками и спекулянтами. С января по март 1928 г. к судебной ответственности привлечено около 1 тыс. чел. с конфискацией 700 тыс. пудов хлеба. Кроме того, были конфискованы 78 мельниц, 68 амбаров, закрыто около 1500 кожевенных заводов.²¹ Экспроприация этих средств производства в условиях острой нехватки предприятий по переработке сельскохоззяйственного сырья и дефицита товаров была абсолютно нецелесообразна и явилась, по сути дела, прологом «раскулачивания».

Положение с хлебом вновь обострилось весной 1928 г. вследствие гибели озимых на Северном Кавказе и Украине и резкого сокращения заготовок в этих районах. В создавшихся условиях ЦК ВКП(б) потребовал от сибирских организаций непременного выполнения плана хлебозаготовок. 3 июня 1928 г. состоялось «хлебное совещание» при Сибкрайкоме ВКП(б), в котором принял участие секретарь ЦК ВКП(б) С.В.Косиор. В постановлении совещания говорилось: «Совещание считает необходимым: установить на июнь месяц твердый план заготовок в общих цифрах по Сибкраю ни в коем случае не менее, чем в 5-5,5 миллионов пудов, который может и должен быть выполнен при всяких обстоятельствах». Вновь было решено, наряду с разъяснительной работой среди крестьянства, «усилить нажим» на зажиточные слои деревни, продолжив применение 107 ст. УК.²²

По данным на середину 1928 г., в Сибирском крае ст.107 УК была применена к 1589 «кулакам», саботажникам и спекулянтам. Наибольшее количество «кулаков» привлекалось к ответственности в Юго-Западной Сибири, и особенно в Славгородском, Омском, Бийском, Каменском, Новосибирском округах. Средние размеры конфискованных запасов хлеба на одно хозяйство в большинстве округов приближалось к 1 тыс. пудов, а по некоторым округам были больше (в Рубцовском — 1607, Минусинском — 1220, Тулуновском — 1143, Ачинском — 1069, Бийском — 1018 пудов). Размеры конфискованного хлеба в целом, а также в расчете на осужденное хозяйство были невелики. Действительность резко расходилась с оценками Сталина («в кулацких хозяйствах имеются излишки хлеба по 50-60 тысяч пудов на каждое хозяйство, не считая запасов на семена, продовольствие, на корм скоту»²³). Число крестьян, имевших хлебные излишки, превышающие 1-1,5 тыс. пудов, было невелико. Источники свидетельствуют лишь об отдельных фактах. Так, кулак Теплов из Покровского района Рубцовского округа имел 15 тыс. пудов хлеба, кроме того, около 40 лошадей, 55 голов крупного рогатого скота, сотню овец. У кулака Анисимова из того же района запасы зерна составляли 6 тыс. пудов (в хозяйстве было 30 голов рогатого скота, сотня овец, сложная молотилка и т.д.).²⁴

Из числа осужденных, по данным Сибкрайкома партии, 93,2% составляли зажиточные крестьяне и торговцы, 6,5% — середняки и 0,2% — бедняки. В некоторых округах и районах число осужденных по 107 ст. УК крестьян, впоследствии отнесенных к середнякам, было значительно большим: в Кузнецком округе — 26,1%, в Бийском — 13,6%, в Омском — 13,1%.²⁵ Общее число репрессированных середняков и бедняков было, по-видимому, значительно большим.

В ряде районов допускались продразверсточные методы заготовок: подворный обход всех крестьян, проверки амбаров, обыски, обложение заданиями по хлебосдаче всех дворов. Подобные методы практиковались во многих районах Омского округа. Грубейшие нарушения законности и массовое применение мер принуждения к крестьянам были допущены в Кузнецком округе. Бюро Сибкрайкома ВКП(б) 18 февраля 1928 г. объявило выговор Кузнецкому окружкому партии за искривление партийной линии в хлебозаготовках, в частности за применение чрезвычайных мер к середнякам. Орган Сибкрайкома ВКП(б) — журнал «На ленинском пути» — отмечал ошибки хлебозаготовителей в Покровском, Курьинском, Минусинском, Уч-Пристанском районах, где чрезвычайные меры применялись не только к «кулакам-саботажникам», но и значительной части середняков и бедняков.²⁶ В постановлении IV пленума Сибкрайкома (3-7 марта 1928 г.) признавались «грубые извращения» в хлебозаготовках, «голое администрирование», «нажим на деревню в целом», что выражалось «в продразверсточном уклоне (разверстка заданий по дворам, расписки о вывозе хлеба, разгон базаров, конфискация по ст.107 средств производства и домашнего обихода и т.п.)».²⁷

Применение чрезвычайных мер в известной мере содействовало выполнению плана хлебозаготовок: к концу августа 1928 г. краевой план был выполнен на 96% (к концу января — лишь на 42%), всего было заготовлено 81 млн. пудов ([почти на уровне предыдущего года).²⁸ Однако политическая обстановка в деревне значительно осложнилась. Переход к чрезвычайным мерам, особенно допущение насилия и произвола вызвали протест крестьянства. Он выражался в разных формах: письма в местные и центральные партийные и советские организации, в газеты, «бабьи волынки», открытые формы сопротивления (коллективный отказ сдавать хлеб, растаскивание конфискованного зерна из амбаров и т.п.). Весной 1928 г. в районах Западной Сибири на почве протеста против репрессивных методов заготовок было зафиксировано 11 открытых выступлений (число участников от 15 до 300 чел).²⁹

Применение антикрестьянских репрессий значительно расширилось во время хлебозаготовительных кампаний 1928/29 и 1929/30 гг. Хлебозаготовки в 1928/29 г. первоначально предполагалось проводить без применения чрезвычайных мер. Однако весной 1929 г. вновь возникли затруднения, связанные в основном с тем, что условиях, когда разрыв между заготовительными и рыночными ценами достиг 2-3 раз, крестьяне не были экономически заинтересованы сдавать хлеб по твердым ценам. В конце зимы — начале весны 1929 г. заготовки хлеба, а также общие его запасы резко сократились. В связи с этим февральский (1929 г.) Пленум ЦК ВКП(б) признал допустимым временное применение чрезвычайных мер к зажиточным держателям хлеба.

С весны 1929 г. стал широко практиковаться новый метод хлебозаготовок, который впервые стал применяться на Урале и в Сибири и поэтому впоследствии получил название «урало-сибирского». Под давлением уполномоченных на сельских сходах выбирались в основном из бедняков и местных функционеров комиссии содействия хлебозаготовкам, которые должны были определять задания по продаже хлеба зажиточным односельчанам. Крестьяне, не подчинявшиеся постановлениям своих сельских сходов, шли на нарушение существовавших законов, согласно которым обязательства, налагаемые на отдельных крестьян сельскими сходами, рассматривались как государственная повинность, и неисполнение ее влекло за собой особые меры воздействия по ст.61 УК: с виновных взимали штраф в пятикратном размере по отношению к заданию, оказавшие же сопротивление могли подвергаться лишению свободы. Это, по сути дела, означало переход к новым организационным принципам хлебозаготовок. Раньше хлебозаготовительный план устанавливался для края и округа, а также по заготовительным организациям, район и село такого плана не имели. Теперь стал приниматься план по селам, а внутри села определялся размер излишков, которые должны были сдавать кулаки и середняки (чаще всего 65% плана развертывалось на зажиточные дворы, а 35% на середняцкие).

Следует признать, что традиционное изображение в историографии «урало-сибирского» метода хлебозаготовок («самообложение») как почина-инициативы низов крестьянства следует признать неверным. Этот метод повсеместно внедрялся сверху, административным путем, «хлебными тройками», специальными уполномоченными. Конечно, беднота, освобожденная не только от сельхозналога, но и от хлебных поставок, а также партийные функционеры в основном одобрительно относились к нововведению. Так, Рубцовский окружком партии сообщал сразу же после принятия Сибкрайкомом решения о повсеместном распространении «нового метода»: «Беднота в основном везде поддерживает новые методы, середняки выжидают, но в последний момент идут за наиболее сознательными — берут обязательства, сдают хлеб».³⁰ Однако значительная часть деревни отрицательно встретила новый порядок хлебозаготовок и пыталась протестовать.

Недовольство крестьян применением репрессивных мер признавал Л.М.Каганович, совершавший в то время инспекционную поездку по районам Сибири. В письме секретарю Сибкрайкома С.И.Сырцову 1 апреля 1929 г. «О хлебозаготовках в Барнаульском округе» он писал: «Продажа по пятикратному обложению вызывает, конечно, большое недовольство... Это совершенно естественно. У ряда крестьян это недовольство усугубляется тем, что это не по суду, а решается тут же местной сельской комиссией и сельскими властями».³¹ Как выход из положения автор письма предлагал больше привлекать крестьян к судебной ответственности. Судебные репрессии, наряду с административными, получали все большее распространение в крае. Грубые нарушения законности, по признанию Сибкрайкома партии, выражались в «подмене методов и форм общественной работы по хлебозаготовкам во всех стадиях (принятие селом задания, выполнение) мерами административного порядка»; в неправильном распределении заданий между зажиточной группой хозяйств и другими хозяйствами (иногда план распределялся поровну среди всех хозяйств); в «недостаточном использовании средств общественного воздействия на середняков, задерживающих продажу хлеба (стенгазета, соревнование, разъяснительная работа, отчет перед сельсоветом и т.п.)», «применение вместо этих мер по отношению к середнякам меры принуждения наравне с кулаками», в организации «карнавалов под чернопозорным знаменем» несдатчиков хлеба, необоснованных «бойкотов» крестьянских дворов вне зависимости от социальной дифференциации, соединение хлебозаготовок с закрытием церквей.³²

На необоснованно, по его мнению, широкое применение ст.58 УК (контрреволюционная деятельность) к крестьянам указывал даже полномочный представитель ОГПУ по Сибирскому краю Л.М.Заковский в докладе на пленуме Сибкрайкома в марте 1929 г.³³ Как признавалось в отчете краевого суда и прокуратуры, «в кампанию 1928-29 года... в ряде округов края (Камень, Рубцовка, Славгород) кое-где на местах творилось безобразнейшее насилие над крестьянами, в том числе середняками и бедняками».³⁴

Репрессивные меры в хлебозаготовительную кампанию 1928/29 г. значительно превзошли по своему размаху предыдущий год. По неполным данным 13 округов, к маю 1929 г. было описано около 8 тыс. хозяйств, в числе более 4,2 тыс., имущество которых распродано.³⁵ Хотя большинство репрессированных, по тогдашней классификации, были кулаками, в их числе были и крестьяне, относимые к середнякам, а иногда и к беднякам (неугодные местным чиновникам, строптивые и т.п.). Так, в информационной сводке Томского окружкома партии сообщалось: «По 9 районам снято описей 99, возвращено по 7 районам 39 хозяйствам. Сейчас заканчивается работа по дополнительному возвращению проданного имущества в остальных районах». В сообщении Каменского окружкома партии говорилось: «Есть случаи продажи хозяйств с доходом менее 550 руб. ...Районы приступили к пересмотру проданных хозяйств в целях исправления допущенных ошибок. С 18 до 23 апреля восстановлено частично и полностью 14 хозяйств, из них середняцких — 13 и маломощных — 1».³⁶

Принятые меры, означавшие, по сути дела, переход к разверсточному принципу, привели к выполнению плана хлебозаготовок (заготовлено 105,6 млн. пудов зерна), однако социально-политическая обстановка в деревне еще более обострилась. Волна разнообразных протестов значительно поднялась по сравнению с предыдущим годом: сотни листовок, «бабьих волынок» (число их, по примерным подсчетам, достигло 150), открытых выступлений против репрессий. В Барнаульском округе зафиксировано около 20 случаев отказа допустить к описи и продаже имущества сельских исполнителей и милиционеров и избиение их. В ряде мест протест приобрел характер массовых выступлений против местных властей. Подобные выступления зафиксированы в селах Ново-Тарава и Сунгай Верх-Чумышского района, Хабазино Чистюньского района и др. В Бийском округе произошли десятки выступлений, в которые были вовлечены несколько тысяч крестьян. Начались массовая распродажа имущества и бегство в города зажиточных крестьян, пытающихся избежать угрозы описи и распродажи хозяйства. Всего зимой 1928/29 г. в крае было зафиксировано более 400 таких случаев.³⁷ В последующие годы (в конце 1929, в 1930-1931 гг.) бегство из деревни как форма протеста и спасения от репрессий охватили в Сибири десятки тысяч крестьянских хозяйств и превратились в подлинное бедствие.

Сложившийся на практике разверсточный порядок хлебозаготовок в середине 1929 г. был законодательно закреплен. Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 28 июня 1929 г. «О расширении прав местных Советов в отношении содействия выполнению общегосударственных заданий и планов» узаконивало практиковавшийся ранее в качестве чрезвычайных мер порядок установления плановых заданий селам и раскладку сельского плана по отдельным дворам, а также обязанность продажи государству по твердой цене излишков хлеба зажиточной частью деревни.³⁸ Количество зажиточных хозяйств, получивших в 1929/30 г. твердые задания, составило 108 тыс. (7,1% всех крестьянских хозяйств). Они должны были сдать 329 тыс. т хлеба, около одной четверти всех хлебозаготовок.³⁹ Репрессивные меры приобрели еще больший размах. В Славгородском округе на 1 декабря в пятикратном размере обложено 1299 хозяйств, распродано имущество 1206 хозяйств, осуждено по ст.61 525 чел.; в Бийском округе на 10 декабря в пятикратном размере обложено 1099 хозяйств, осуждено по ст.61 134 чел., по другим статьям УК — 115 чел., объявлен «бойкот» 284 «кулацким» и 164 «зажиточным» хозяйствам. Общее число привлеченных к ответственности по ст.61 УК достигло 15,3 тыс.чел. Всего за «саботаж» выполнения твердых заданий по хлебозаготовкам около 13 тыс. зажиточных хозяйств было оштрафовано в пятикратном размере, около 6 тыс. крестьян осуждено судом, из них около 2 тыс. выселено за пределы прежнего местожительства.⁴⁰

Наступление на позиции зажиточных слоев деревни происходило и в сфере кооперативного и колхозного строительства. На базе нэпа сравнительно успешно развивались все виды кооперации. Добровольность объединения, большая хозяйственная самостоятельность, относительно свободное (хотя и ограниченное государством) функционирование рыночных отношений способствовали широкому развитию различных торговых форм кооперации — потребительской, кредитной, сбыто-снабженческой и часто на их основе происходил постепенный рост простейших производственных объединений. По данным на 1 октября 1927 г. в стране кредитно-торговые формы кооперации охватывали около трети крестьянских хозяйств, простейшие производственные объединения (машинные, семеноводческие и т.п.) — примерно 3%. Кроме того, успешно развивались потребительская кооперация (объединяла до половины крестьянских хозяйств) и кустарно-производственные кооперативные объединения. Все виды кооперации охватывали около двух третей товарооборота между городом и деревней. По количественным параметрам кооперация развивалась по восходящей линии до осени 1929 г. На октябрь этого года потребительская кооперация охватывала свыше 58% крестьянских хозяйств, сельскохозяйственная торгово-кредитная кооперация — около 50%, простейшие производственные объединения — 17-18%, колхозы — 7,6%.⁴¹

В Сибири, в условиях относительно высокой степени товарности сельскохозяйственного производства (особенно в молочном животноводстве), кооперация развивалась еще более успешно: по данным на 1 октября 1929 г. в Сибирском крае 38,4% крестьян состояло в кредитной кооперации, 49,4% в молочной и 28,7% в простейших производственных объединениях: за вычетом двойного членства примерно 78-80% сибирских крестьян было охвачено различными видами сельскохозяйственной кооперации. Кроме того, потребительская кооперация охватывала почти 90% крестьянских хозяйств.⁴² Налаживая экономические связи между городом и деревней, внедряя коллективистские начала в торгово-рыночные отношения, кооперация содействовала развитию производства, укреплению естественных связей между мелкотоварным крестьянским хозяйством и государственной индустрией. Нельзя не согласиться с выводом В.П.Данилова: «Несомненно успешное развитие кооперации в условиях нэпа, но столь же несомненно и то, что ни одна из форм кооперации того времени не исчерпала ни возможностей роста, ни тем более своей преобразующей роли».⁴³

Однако по мере усиления внеэкономических методов государственного регулирования традиционные кооперативные принципы деформировались и кооперация все больше «огосударствливалась». Гипертрофирование «классового подхода» во всей экономической политике (землеустройство, налоги, кредиты и т.п.) подрывало возможность развития и участия в кооперации «культурных», наиболее товарных крестьянских хозяйств, ослабляло финансовую базу кооперативов. Доля паевых взносов и вкладов населения по сравнению с дореволюционным периодом резко снизилась: в кредитной кооперации с 50-60% до 10-11%. Преобладали заемные средства, составлявшие 50-60% в составе баланса. Соотношение собственных и заемных средств во второй половине 20-х гг. и в среднем по стране равнялось примерно 1:5.⁴⁴ Иждивенческие настроения свидетельствовали о малой заинтересованности крестьянства в действительном участии в кооперации.

Позиции зажиточных крестьян в кооперативах все более теснились, регулярно проводились «проверки» социального состава и «чистки» кооперативов; крестьяне, отнесенные к кулакам, были лишены права избираться в состав правлений и ревизионных комиссий. В постановлениях от 28 июня 1928 г. «О состоянии и работе Иркутской окружной партийной организации» и от 12 сентября 1928 г. «О практическом проведении Бийским окружкомом решений XV партсъезда» ЦК ВКП(б) отмечал большую «засоренность» партийных, советских, кооперативных организаций «классово чуждыми элементами», «кулаками» и указал на необходимость проведения «чистки», ликвидации «лжекооперативов» и «лжеколхозов».⁴⁵ 26 июня 1928 г. ЦК компартии принял постановление о проведении «проверки» кооперативного аппарата в целях «очищения» от «классово-чуждых элементов».⁴⁶ На основе указаний ЦК ВКП(б) в 1928 г. в Сибири была проведена проверка» социального состава кооперации и, прежде всего, аппарата управления ею всех уровней. В ходе «проверки» из управленческого аппарата было «вычищено» большое количество кооперативных работников в основном по причинам социального происхождения. На место «вычищенных» на работу в кооперацию было направлено несколько сотен партийных и советских работников — «идейно зрелых», но не опытных, не знавших существа кооперативной деятельности. Всего с июля 1928 г. по июль 1929 г. на работу в аппарат сельхозкооперации Сибири направлено 986 чел., из них 837 чел. из партийного и советского аппарата, 41 «работников с производства», 12 батраков, 27 «крестьян от сохи».⁴⁷ В результате такой кадровой политики, во-первых, грубо нарушалась кооперативная демократия: вместо подлинной выборности, низовым членам кооперации навязывались «сверху» руководители, зачастую некомпетентные; во-вторых, осуществлялась изоляция, «избиение» опытных кооперативных кадров. Как отмечалось на собрании уполномоченных Сельскосоюза (июль 1927 г.), многие из «честнейших», лучших кооперативных работников сидят по тюрьмам…, они виноваты только в одном — в излишнем желании работать на пользу народа, а не в чем-либо другом…, нужно осторожно обращаться с честными старыми работниками кооперации».⁴⁸

По мере усиления «чрезвычайщины» наступление на зажиточных крестьян-кооператоров возрастало. В Постановлении ЦК ВКП(б) от 27 июня 1929 г. «об организационном построении сельскохозяйственной кооперации» говорилось: «Исходя из задач дальнейшего развития наступления на кулачество и принимая во внимание лишение кулачества права голоса в земельных обществах, считать необходимым лишение права голоса во всех видах кооперации кулаков и нетрудовых элементов, лишенных избирательных прав в Советы».⁴⁹ В 1929 г. в связи с усилением кооперирования бедноты ее удельный вес в кооперации еще более поднялся, а зажиточных крестьян сократился. Доля вновь принятых в кооперации зажиточных крестьян составляла к 1929 г. лишь 4,3%⁵⁰, а к концу этого года их приток в объединения практически прекратился. Все это подорвало доверие крестьян к кооперации и вело, по сути дела, к ее уничтожению.

В обстановке все усиливающегося курса на администрирование и применение репрессивных мер к крестьянству, особенно к его верхним слоям, все виды кооперации стали рассматриваться исключительно как «путь к колхозам». Этой цели служили многочисленные организационные перестройки кооперативной системы, развернувшиеся в 1928-1929 гг. Согласно постановлению ЦК ВКП(б) от 27 июня 1929 г. на место разнообразных типов сельскохозяйственной кооперации рекомендовалось создание единых товариществ поселкового типа, перед которыми все более выдвигалась в качестве центральной задача непрерывного повышения уровня обобществления средств производства и на основе этого перерастание в высшую колхозную форму. Показателен сам факт директивного регламентирования ЦК партии конкретных форм и принципов функционирования кооперативной организации, которая по самой своей природе может быть жизнеспособной только на основе самодеятельности, самоуправления и демократизма. Впрочем, в условиях все большего укрепления командно-административной системы это становилось нормой в отношениях руководящей партийно-государственной элиты с обществом. К концу 20-х гг. государство регулировало практически все аспекты работы кооперативной системы: заготовительные и сбытовые цены, условия заготовки и реализации продукции, внешнюю торговлю, размеры торговых и накладных расходов, капиталовложений и т.д. Функции Союза союзов сельскохозяйственной кооперации все более ограничиваются, руководство кооперацией фактически полностью переходит к государственным учреждениям. В марте 1931 г. Союз союзов был ликвидирован, вся развернутая система сельскохозяйственной кооперации была сломана.
Усиление административных начал и «антикулацкой» политики наблюдалось в 1928-1929 гг. и в колхозном строительстве. До XV съезда партии колхозное движение в Сибири, как и в целом по стране, носило в основном опытный характер: на октябрь 1927 г. в сибирской деревне насчитывалось 697 колхозов, объединявших 10,4 тыс. крестьянских хозяйств (0,7% от числа всех хозяйств). По степени охвата крестьян колхозами Сибирь находилась примерно на среднем уровне страны, где было коллективизировано 0,8% крестьян.⁵¹ Колхозы являлись сравнительно мелкими хозяйствами. В них объединялось в Сибири в среднем 58 чел.; три четверти составляла беднота, около одной четверти — середняки (зажиточные — 2-3%). Колхозы, особенно коммуны, долгое время всячески поощрялись как центральными, так и особенно сибирскими директивными органами (Сибкрайкомом ВКП(б), Сибкрайисполкомом, органами Колхозцентра и др.). Но и в условиях наибольшего благоприятствования колхозы в своей массе (за исключением «маяков») не могли стать для крестьянства наглядным примером для массового подражания. Валовой доход на одного работника в 1926/27 г. в артелях был почти в 2 раза ниже, чем в индивидуальных крестьянских хозяйствах, а в тозах — в 3 раза (только в коммунах выше, что в значительной мере определялось тем, что они получали в 2-3 раза больше кредитов.⁵²

Новые процессы в колхозном строительстве начались после XY съезда партии и выразились в резком ускорении темпов роста, в укрупнении колхозов, в повышении уровня обобществления средств производства, в некотором увеличении доли середняка в объединениях. С конца 1927 до середины 1929 г. число колхозов возросло в 5 раз, а количество объединенных в них крестьян в 6,5 раза — с 0,7 до 4,5% (в стране с 0,8 до 3,9%).⁵³

Сдвиги в колхозном строительстве и прежде всего ускорение его темпов были следствием совокупности различных факторов, главный среди них — усиление воздействия и помощи со стороны государственных органов: предоставление наиболее ценных земель и преимуществ в землеустройстве, возрастание кредитования, машиноснабжения и т.п. Однако рост технической вооруженности (главным образом обеспеченность тракторами) не поспевал за ростом коллективизации. Почти половина коммун, больше 3/4 артелей и свыше 9/10 тозов обрабатывали землю конной тягой. Колхозы примерно в 3 раза были хуже обеспечены тягловой силой, чем крестьянские хозяйства.⁵⁴ Техническая отсталость свидетельствовала о неоправданности форсированных темпов колхозного строительства.

По социальному составу колхозы продолжали оставаться бедняцко-батрацкими (хотя доля середняков в них увеличилась). По данным выборочного обследования 18 тыс. крестьянских хозяйств в 11 гнездах, проведенного экономико-статистическим сектором Сибплана, на 1 июля 1929 г. в составе колхозов было 16,1% батраков, 32,6% бедняков, 47% середняков и 4,3% «кулаков».⁵⁵ «Кулаков» продолжали принимать в колхозы до середины 1929 г. На XVI партийной конференции состоялась дискуссия по данной проблеме, в ходе которой были высказаны различные позиции. Летом 1929 г. ЦК ВКП(б) одобрил решение Северо-Кавказского крайкома о проведении чистки колхозов от «кулаков» и запрещении в дальнейшем принимать их в коллективы.⁵⁶ До этого вопрос на местах решался по-разному. Сибирская партийная организация занимала последовательную позицию, закрепленную в решениях IV Сибирской партийной конференции (25 февраля-5 марта 1929 г.): кулаков в колхозы, а также в простейшие производственные объединения не допускать.⁵⁷

Однако были и противоположные мнения и действия. В среде руководства кооперативно-колхозной системой, а также части партийных и советских работников, ученых-аграрников имелась оппозиция жесткому курсу на изгнание из кооперации и колхозов кулачества, в категорию которого включались все более широкие слои крестьянства. Так в Ельцовском, Новониконовском (Бийский округ) и в ряде других районов поощрялось вступление в колхозы зажиточных крестьян. Председатель коммунистической фракции Союза союзов сельхозкооперации Комаров и член бюро ячейки Адатынь выступили за пересмотр решений конференции и допущении кулака в колхозы.⁵⁸ Сибкрайком ВКП(б) 17 сентября 1929 г. принял постановление, осуждающее решение фракции Союза союзов о допущении кулачества в колхозы. Сибкрайком ВКП(б) отмечал, что «принятое фракцией Союза союзов решение о допущении кулачества в колхозы при сплошной коллективизации расходится с основными политическими установками партии и противоречит решениям 4-й Сибпартконференции, где прямо указано на «недопущение кулацких хозяйств в объединение и организация последних исключительно из бедняцко-середняцких слоев деревни...» Предложить фракции Союза союзов немедленно отменить это свое решение, являющееся грубым извращением правильной классовой линии партии». Перед фракцией Союза союзов ставилась задача «в ближайшее время провести чистку колхозов и производственных объединений от кулацкого элемента».⁵⁹ Грубое давление, приказной характер указаний все более становятся практикой взаимоотношений партии с представителями кооперативно-колхозной системы.

Распространенный в историографии тезис о развитии колхозного движения до конца 1929 г. на «здоровой основе», как исключительно добровольном движении снизу трудящихся масс деревни нуждается в критическом переосмыслении. Подстегивание коллективизации «сверху» началось уже вскоре после XV съезда партии в связи с первым кризисом хлебозаготовок. В документах центральных и местных партийных органов стали даваться прямые директивы — задания по форсированию коллективизации. В специальном письме от 27 апреля 1928 г. «О коллективизации деревни», адресованном всем окружкомам и райкомам партии, Сибкрайком ВКП(б) поставил задачу «в течение ближайшего года по крайней мере удвоить число крестьянских дворов, втянутых в обобществленное производство (в сложные колхозы)». Сибкрайком предупреждал, что оцениваться работа парторганизаций будет по успехам в колхозном строительстве.60 Весной 1928 г. Новосибирский, Омский и ряд других окружкомов партии стали составлять планы коллективизации. Начиная с 1928/29 г., планирование становится всеобщим: партийные организации составляют обязательные для выполнения развернутые планы-задания коллективизации по годам и на пятилетие. В колхозном строительстве, как и в других сферах жизни, партия выступала непосредственным директивным руководителем, все более игнорируя кооперативную природу колхозов, демократическую сущность кооперативно-колхозных объединений.

Начавшийся ускоренный рост колхозного строительства не сопровождался качественными улучшениями: по многим показателям они даже снижались. В тезисах Сибкрайисполкома по колхозному строительству в крае, составленных в начале октября 1929 г., отмечались многие серьезные недостатки: «Середняк еще в слабой степени участвует в колхозном движении. Основную причину этого явления нужно искать в сравнительно небольшом хозяйственном преимуществе значительной части колхозов перед середняцким хозяйством...» Крайисполком отмечал, что особенно «угрожающее положение» создается с тракторизацией и механизацией коллективного хозяйства, «ножницы» между тракторизацией и ростом посевных площадей с каждым годом становились все больше. Недостатком являлось и одностороннее полеводческо-зерновое направление в колхозном производстве: «Животноводческое хозяйство развито слабее, чем единоличное крестьянское хозяйство. Средняя обеспеченность крупным рогатым скотом на одного едока в коммунах и сельхозартелях 0,29, а в крестьянском хозяйстве — 0,35 коровы. Односторонность коллективного хозяйства снижает доходность хозяйства и его товарность». Сибкрайисполком делал вывод: «Слабая механизация и интенсификация коллективного хозяйства, значительная избыточность рабочей силы, особенно в зимнее время, являются объективными причинами низкой производительности труда. Кроме того, большое влияние на производительность оказывают факторы субъективного порядка: плохая организация труда, отсутствие надлежащей производственной трудовой дисциплины, наличие элементов казенщины среди колхозников в отношении хозяйства коллектива...

Прямым следствием низкой производительности труда и доходности коллективного хозяйства является слабый рост внутриколхозных накоплений. Отсутствие в подавляющей части колхозов систематического учета всех хозяйственных элементов создает неясность результатов хозяйственной деятельности колхозов».⁶¹

Подобные недостатки в колхозном строительстве отмечаются и в ряде других документов. Так, в материалах 4-ой партийной конференции Иркутского округа (1929 г.) говорилось, что «большинство вновь возникающих колхозов организовались без достаточного учета материальных и естественных условий своего дальнейшего развития», кредитование колхозов ведется «бессистемно и беспланово», крайне недостаточно снабжаются колхозы машинами и т.д. Из всего этого делался вывод: «Поэтому наши колхозы чрезмерно слабы... в хозяйственном отношении, образцовой, показательной постановки хозяйства в подавляющем большинстве наших колхозов нет⁶² (подчеркнуто автором).

Многочисленные документы свидетельствуют, что вместе с ускорением темпов колхозного строительства, особенно со второй половины 1929 г., все более учащались факты администрирования, нарушения добровольности; в стране развертывалось нездоровое соревнование под лозунгом «Даешь колхозы!» Это особенно наглядно проявилось осенью 1929 г. во время проведения различных ударных кампаний, «недель коллективизации», «разверсточных» заданий, бюрократического планирования сверху, не считаясь с реальными материально-техническим и финансовыми возможностями, с интересами крестьянства, их желанием и готовностью к объединению в колхозы.

Наряду с резким усилением наступления по всем линиям на экономические позиции крупных крестьян все более ограничивались и их политические права, что особенно наглядно проявилось во время кампании по перевыборам Советов в 1928/29 г. В декабре 1928 г. — январе 1929 г. была проведена проверка и чистка сельизбиркомов: из 4422 подвергшихся проверке комитетов исключили 1667 «классово чуждых элементов» (из них 354 председателя сельизбиркома). Всего в крае права голоса были лишены около 166 тыс. «кулаков», «бывших белогвардейцев» и т.п. (4,3% всех избирателей, в 1927 г. — 2,9%)⁶³ (табл.2 приложения).

Приложение
Таблица 2
Численность и состав лишенных избирательных прав в Сибирском крае*

Каврайский В., Хамармер П. Уроки классовой борьбы… — С.105 (данные по 5726 сельсоветам из 5736).

Экономическая политика «чрезвычайщины», усиление администрирования и репрессий по отношению к значительным слоям крестьянства, естественно, порождали ответные действия «сопротивления» с их стороны Политическая обстановка в деревне в 1929 г. (особенно к концу года) резко обостряется.

В литературе традиционно все формы противодействия крестьянства объявлялись «контрреволюционными», «антисоветскими» и «кулацкими», хотя многие из выступлений ни по составу участников, ни по лозунгам и намерениям таковыми не были. Нередко дело изображалось таким образом, что мероприятия Советской власти против кулачества носили якобы оборонительный характер (в ответ на «кулацкий саботаж» хлебозаготовок, налоговой политики и т.п.), что кулачество навязывало гражданскую войну Советской власти. Вряд ли это положение отражает действительность: факты показывают, что многие акты противодействия зажиточных крестьян мероприятиям Советской власти рождались безвыходностью их положения и все усиливающимися репрессиями со стороны государственных органов. Многие формы противодействия (практика придержки хлеба, уклонения от обременительных, разорительных налогов и т.п.) являлись своеобразной крестьянской экономической обороной. Большая часть крестьянских выступлений прямо инициировалась грубым администрированием и насилием над крестьянами.

Отказ от «нэповских» принципов взаимоотношений с крестьянством и коренной пересмотр аграрной политики большевистского режима в конце 20-х гг. вызвал радикальные изменения в направленности социальных процессов в деревне. Применительно к Сибири их можно проследить по натуральным имущественным признакам и прежде всего по посеву (табл.6).

Таблица 6
Группировка крестьянских хозяйств Сибирского края
по посеву (по данным 10-процентных выборочных обследований), %*

*Сибирский край... — С.266-267.

В 1927-1929 гг. наблюдается стабильное сокращение доли беспосевных и малопосевных (до 2 дес.) хозяйств и некоторое уменьшение хозяйств, засевающих от 2 до 4 дес. пашни. Средние группы (с посевом от 4 до 10 дес.) постоянно растут. В 1927-1928 гг. продолжается рост числа хозяйств с посевом свыше 10 дес., однако к 1929 г. их доля снижается. Удельный вес группы с посевом свыше 16 дес. резко уменьшается.

Принципиально те же изменения прослеживаются в динамике группировки по наличию скота (табл.7).

Таблица 7
Группировка крестьянских хозяйств Сибирского края
по наличию скота (по данным 10-процентных
выборочных обследований),%*

*Сибирский край... — С.270—271.

В 1928 г. по сравнению с 1927 г. снижается доля хозяйств без рабочего скота и коров и имеющих всего одну голову скота, увеличивается средняя группа (две-три головы рабочего скота и коров), а также число хозяйств с четырьмя головами и более, что соответствует тенденциям изменения групп по посеву. Но в 1929 г. начинает снижаться не только процент хозяйств с большим количеством скота, но и с тремя головами скота, и в то же время увеличивается доля хозяйств без коров и имеющих одну голову рабочего или продуктивного скота. Эти отклонения от общего направления хозяйственного роста деревни объясняются сокращением поголовья в связи с истреблением продуктивного, а затем и рабочего скота накануне массовой коллективизации.

Проведенная в 1929 г. гнездовая динамическая перепись, обработанная по социальным группам, показала ту же тенденцию сокращения полярных групп и рост удельного веса середняцких хозяйств (табл.8).

Таблица 8
Изменение классового состава сибирской деревни в 1927-1929 гг.
(по материалам гнездовых переписей), %*

*Сдвиги в сельском хозяйстве... — С.100.

Усиление административных, в значительной мере волюнтаристских, методов в регулировании социальных отношений по-разному сказалось и на экономических позициях различных социальных групп (табл.9).

Таблица 9
Изменение имущественной состоятельности сибирского крестьянства
по социальным группам от 1927 г. к 1929 г. (в сохранившихся хозяйствах)*

*Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами... — С.71-73.

В наибольшей степени поднялась хозяйственная состоятельность бедняцких слоев деревни. Так, стоимость средств производства у 73% батрацких хозяйств возросла. Общее увеличение стоимости средств производства составило 64%. Размер посева у этих хозяйств вырос на 66,3%, количество голов рабочего скота — на 78, коров — на 29,6%. Возросла стоимость средств производства и у 70,5% бедняков. В целом беднота увеличила стоимость средств производства на 35,5%, размер посева — на 47,7, количество голов рабочего скота — на 29, коров — на 9,2%. Хозяйства, бывшие середняцкими в 1927 г., увеличили размеры посева, а также количество сельхозмашин. Однако произошло некоторое уменьшение стоимости принадлежавших им средств производства, а также количества коров и рабочего скота.

Состоятельность крестьянских хозяйств, отнесенных к кулацким, значительно сократилась. Размер посева уменьшился на 12,2%, количество рабочего скота — на 24,2, коров — на 27,9%. Резко сократился также наем рабочей силы: только 65,7% прибегало к найму (в 1927 г. — 92,1%), а применяло наемный труд свыше 50 дней — 20,7% (в 1927 г. — 81,3%). Среднее число дней найма на одно хозяйство уменьшилось со 168,5 до 54,1, а общее — сократилось почти в 5 раз. Размер арендованной земли по данной категории снижается на 56,5%. В то же время число хозяйств, имевших машины, возросло, хотя и незначительно, — с 84,8 до 85,8%. Увеличилось также количество зажиточных крестьян, сдававших в аренду средства производства. В 1927 г. их было 69,0%, а в 1929 г. — 70,6%, однако объем доходов от этого на одно сдающее хозяйство уменьшается с 46,0 до 37,8 руб.⁶⁴ Снижение удельного веса и экономической мощи верхних слоев деревни определялось совокупностью причин. Одной из них стало экономическое наступление на кулачество, которое приводило к разорению значительной части этого слоя. К экспроприации хозяйств, отнесенных к кулацким, приводили и чрезвычайные меры в хлебозаготовках. Кроме того, в ответ на политику экономического ограничения и вытеснения зажиточные крестьяне сокращали размеры своих хозяйств: распродавали имущество, резко сокращали использование наемной рабочей силы. Участились разделы крупных семей, которые иногда носили фиктивный характер, являясь средством укрытия от налогового пресса. Материалы гнездовой переписи 1929 г. показывают, что кулацкие хозяйства были наименее стабильны и часто претерпевали те или иные органические изменения. В 1929 г. лишь 68,6% хозяйств, бывших кулацкими в 1927 г. остались без изменений, 20,6% — разделились, 6,9% — были выселены или ликвидированы.⁶⁵ К началу 1930-х гг. можно было говорить уже о практическом исчезновении кулачества как социально-имущественной группы деревни. «Кулак» из социальной категории окончательно превратился в категорию политическую, в которую записывались с соответствующими последствиями все более или менее состоятельные крестьяне, негативно относящиеся к политике большевистского режима. Бедные же крестьяне, высказывающие недовольство властью, относились к « подкулачникам».

Сокращение хозяйственной состоятельности зажиточных крестьян отрицательно сказалось на сельскохозяйственном производстве. Уже в конце 1929 г. сократились все основные его показатели: валовое производство зерна, урожайность, поголовье скота и его продуктивность, товарность основных отраслей земледелия. На этом частично сказался неурожай этого года в ряде местностей Сибири, однако сравнение с показателями по другим районам и в целом по стране свидетельствует, что наметившееся сокращение производства было повсеместным и вызывалось в решающей степени политикой администрирования и «чрезвычайщины». Поэтому о действительных возможностях мелкотоварного крестьянского хозяйства в условиях нэпа можно судить на основе сравнительных показателей за 1925-1928 гг. и довоенного периода 1910-1913 гг. Из этого анализа следует, что экономика деревни в Сибири, как и в целом по стране, существенно превзошла довоенные показатели. Анализ тенденций развития сельскохозяйственного производства по социальным секторам также показывает, что традиционный вывод советской историографии о полном исчерпании к концу 20-х гг. возможностей развития мелкотоварного крестьянского хозяйства в свете современного опыта развития нашей страны и мирового опыта кажется несостоятельным. Возможности развития крестьянского хозяйства на принципах нэпа были далеко не исчерпаны, а возникшие негативные тенденции, особенно в 1929 г., были связаны главным образом с социальными факторами, с политикой все более жесткого ограничения предприимчивости состоятельных крестьян и «фаворитизации» бедноты, с усилением административных начал, всевозможных чрезвычайных мер, переросших в фактическое «раскулачивание» и раскрестьянивание.

Напрашивается вывод, что «слом» нэпа в конце 20-х гг. был волюнтаристским актом сталинского руководства, взявшего курс на сверхиндустриализацию и насильственную коллективизацию.

Примечания

1. Жизнь Сибири. 1929. № 7-8. Прил., c.VII; Сибирский край: Стат. справочник. Новосибирск, 1930. С.648-649; Отчет о работе Сибирского краевого комитета ВКП(б). (К V краевой партийной конференции). Новосибирск, 1930. С.74-75.
2. Отчет о работе Сибирского краевого комитета ВКП(б). С.75; ГАНО, ф.12, оп.1, д.1853, л.56-57.
3. Коллективизация сельского хозяйства: Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства. 1927-1935. М., 1957. С.97.
4. Там же. С.99.
5. Коллективизация сельского хозяйства... С.65.
6. Там же. С.103-104.
7. Там же. С.127-130.
8. Известия. 1929. 16 июля.
9. Гущин Н.Я. Сибирская деревня на пути к социализму. Новосибирск, 1973. С.171.
10. СЗ СССР. 1928. № 24. Ст.212.
11. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927-1932 гг. М., 1989. С.221-222.
12. Степичев И.С. Победа ленинского кооперативного плана в восточносибирской деревне. Иркутск, 1966. С468-469.
13. Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С.172-173.
14. Там же. С.174.
15. Гласность. Еженедельное приложение к журналу «Известия ЦК КПСС». 1990. 12 июля.
16. Документы свидетельствуют... С.170; ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.479, л.7об. 
17. Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяйства СССР // История СССР. 1990. № 5. С.21.
18. Сталин И.В. Соч. Т.11 С.4, 11.
19. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.217, л.237-238.
20. Сталин И.В. Соч. Т.11. С.7.
21. Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С.186.
22. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.217, л.738; д.279, л.6.
23. Сталин И.В. Соч. Т.11. С.2.
24. Документы свидетельствуют... С.101-102.
25. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.217, л.744-745.
26. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е — середина 1930-х гг. Новосибирск, 1987. С.175-176.
27. Коллективизация сельского хозяйства Западной Сибири (1927-1937 гг.): Документы и материалы. Томск, 1972. С.37.
28. На ленинском пути. 1928. № 15-16. С.7; Сибирский край. С.508-509.
29. Егорова Л.П. К вопросу о контрреволюционной деятельности кулачества в Западной Сибири в 1928-1929 гг. // Сборник работ аспирантов кафедры истории КПСС ТГУ. Томск, 1974. Вып.11. С.99.
30. ГАНО, ф.2-П, оп.1, д.2700, л.4.
31. Там же, оп.2, д.378, л.23.
32. Известия Сибкрайкома ВКП(б). 1929. № 11. С.5; ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.422, л.18, 45.
33. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.422, л.18.
34. Краткий отчет краевого суда и краевой прокуратуры. Сентябрь 1929 г. — май 1930 г. Новосибирск, 1930. C.15.
35. Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С.192.
36. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба... С.180.
37. Там же. С.181-183.
38. Известия. 1929. 29 июля.
39. ГАНО, ф.12, оп.1, д.1793, л.9.
40. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба... С.185, 187. 
41. Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяйства... С.12, 17.
42. Крестьянство Сибири в период строительства со¬циализма (1917-1937 гг.). Новосибирск, 1983. С.224, 226.
43. Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяйст¬ва... С.17.
44. Иванова М.А. «Новый курс» в деревне и сельско¬хозяйственная кооперация // Проблемы истории, теории и практики кооперативного движения в России. Тюмень, 1992. С.69.
45. Решение ЦК об Иркутской организации. Иркутск, 1928; Справочник партработника. Вып.7. Ч.1. М., 1930. С.314.
46. Партия о кооперации. Постановления и резолюции ВКП(б). М., 1931. С.50.
47. РГАЭ, ф.3983, оп.3, д.454, л.85; ГАНО, ф.299, оп.1, д.812, л.31.
48. Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1923-1927: Документы и материалы. М., 1991. С.289.
49. Коллективизация сельского хозяйства... С.186.
50. Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV и XVI партийными съездами: Стат. сведения по сельскому хозяйству СССР за 1927-1929 гг. 2-е изд. М., 1931. С.77.
51. Крестьянство Сибири... С.226.
52. Колхозы Сибири. Новосибирск, 1929. С.44, 56-57, 65, 85.
53. Сдвиги в сельском хозяйстве... С.22, 23, 25.
54. Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С.230-232.
55. Статистика Сибири. Вып.3. Новосибирск, 1930. С.1.
56. Справочник партийного работника. Вып.7. Ч.2. М., 1930. С.114.
57. Итоги IV Сибирской краевой партийной конференции. Новосибирск, 1929. С.42.
58. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.366, л.153.
59. Там же, л.171.
60. Известия Сибкрайкома ВКП(б). 1928. № 7-8. С.1-2.
61. Коллективизация сельского хозяйства Западной Сибири... С.84-87. 
62. Основные итоги партийно-политической и хозяйственной работы Иркутской окружной партийной орга¬низации. Иркутск, 1929. С.6.
63. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Указ. соч. С.189-190.
64. Сдвиги в сельском хозяйстве... С.71, 73, 75, 79, 85.
65. Статистика Сибири. Вып.2. Новосибирск, 1930. С.17.

Оглавление Предыдущая Следующая