Н.Я.Гущин. «Раскулачивание» в Сибири (1928-1934 гг.): Методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия

Глава III. Переход к массовой коллективизации и политика «ликвидации кулачества как класса». Конец 1929-1930 г.

Очередной радикальный поворот в аграрной политике большевистского государства, как и в его социально-экономической политике в целом, принципиальный отказ от предыдущих партийных решений и заданий первого пятилетнего плана произошел во второй половине 1929 г. Если проследить выступления Сталина в 1928-1929 гг., то в них решение хлебной проблемы все в большей степени связывается с форсированным строительством колхозов и совхозов. Первый пятилетний план (октябрь 1929 — октябрь 1933 г.) намечал относительно умеренные темпы колхозного строительства. К концу пятилетки предполагалось коллективизировать 4-4,5 млн. крестьянских хозяйств (16-18%), валовую продукцию колхозов поднять с 1 до 11,4%. Зато охват дворов сельскохозяйственной кооперацией предполагалось довести с 37,5 до 85%.

Однако вскоре, уже с лета 1929 г. начинается ревизия заданий первой пятилетки, все более берется курс на форсирование темпов развития как индустрии, так и колхозного строительства. Это признавал и Сталин, по инициативе которого произошел «коренной» и «великий перелом». В статье «Год великого перелома», опубликованной в «Правде» 7 ноября 1929 г., он явно переоценил успехи колхозного строительства, выдавая желаемое за действительное. Он утверждал, что в течение года (с 1928 по 1929 г.) «коренной перелом в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию» уже произошел, что «благодаря росту колхозно-совхозного движения мы окончательно выходим или уже вышли из хлебного кризиса», что колхозы и совхозы будут «проявлять чудеса роста», что «наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире».¹ Действительное положение дел в сельском хозяйстве находилось в вопиющем противоречии со сталинскими оценками и необоснованными оптимистическими прогнозами.

Курс на чрезмерное форсирование коллективизации, административное «насаждение» гигантских колхозов и совхозов и свертывание всех форм кооперации все более настойчиво навязывались партии и стране в выступлениях Сталина в конце 1929 — начале 1930 г. (речь 27 декабря на конференции аграрников-марксистов, письмо от 10 февраля «Ответ товарищам свердловцам»). Непосредственно по рекомендациям, указаниям и под давлением Сталина и его ближайшего окружения (особенно усердствовали В.М.Молотов и Л.М.Каганович) был принят ряд решений партийных и советских органов, ориентирующих на форсированные темпы коллективизации: решение ноябрьского (1929 г.) Пленума ЦК, постановление ЦК от 5 января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» и др. Все это нанесло вред аграрному развитию страны, привело к многочисленным жертвам, в основе которых было допущение в широких размерах насилия по отношению к крестьянству и прежде всего к зажиточным и середняцким слоям.

Сибирь явилась одним из районов, где порочные методы коллективизации применялись особенно широко. Здесь на основе постановления Сибкрайкома ВКП(б) от 2 февраля 1930 г. и других директивных решений был принят авантюристический курс завершения коллективизации уже весной 1930 г., огромный размах получило насильственное объединение крестьян в бумажные коммуны-гиганты, происходило в больших масштабах принудительное обобществление всего скота. В первой декаде марта 1930 г. уровень коллективизации в Сибири достиг 52,9%.²

В соревнование по принятию все больших и больших темпов коллективизации включались даже отсталые национальные районы. Так, Ойротский обком партии еще 5 декабря 1929 г. объявил Уйманский, Онгудайский и Усть-Канский аймаки районами сплошной коллективизации, а 8 февраля 1930 г. вынес решение о сплошной коллективизации области, при осуществлении которой было допущено массовое насилие к сельским жителям: насильственный загон в коммуны, аресты недовольных крестьян и служителей культа.³ Массовое закрытие церквей и молитвенных домов было распространено и в других регионах Сибири. В Бурятии областной совет СВБ (Союз воинствующих безбожников) принял решение: «Каждый аймрайсовет должен добиться в течение 1930 г. закрытия минимум одного дацана или церкви в своем районе».⁴ Факты свидетельствуют, что в ряде районов создание колхозов начинали «со снятия с церквей колоколов», что признавал и Сталин.⁵ По данным 100 районов Западной Сибири на середину 30-х гг. из 1518 молитвенных зданий было закрыто 726. Из них использовано под культурно-просветительные учреждения — 560, под склады — 72, закрыто, но не использовано — 55, сломано или сгорело — 66. Из незакрытых молитвенных зданий (803) функционировало меньше половины — только 374. Численность служителей культа всех направлений сократилась по сравнению с дореволюционной в десятки раз и составила лишь 377 чел.⁶

Подобная политика вызвала острое недовольств и нередко противодействие крестьян, проявлявшееся в бегстве из деревни, массовом забое скота, антиколхозных выступлениях, выходе из колхозов. За январь-март 1930 г. в стране произошло не менее 2200 массовых выступлений, в которых участвовало около 800 тыс.чел., то есть в 1,7 раза больше, чем за весь 1929 г.⁷ О нарастающих размерах антиколхозных выступлений в Сибири свидетельствуют следующие данные: в декабре 1929 г. было зарегистрировано одно массовое выступление, в котором участвовало 100 чел. в январе 1930 г. — 8 выступлений и 1700 участников, в феврале — 22 выступления и свыше 2,5 тыс. участников, а за 10 дней марта — 16 выступлений и 2,2 тыс. участников. Только с 1 февраля по 10 марта 1930 г. органы Советской власти «разоблачали» в Сибири 19 «повстанческих организаций», 465 «группировок», в которых состояло свыше 4 тыс. сельских жителей.⁸

В деревне создалась напряженная политическая обстановка, под угрозу было поставлено, как косвенно признавалось в резолюции XVI съезда ВКП(б), само существование большевистского режима.⁹ Об этом же говорилось и в письме ЦК от 2 апреля 1930 г. «О задачах колхозного движения в связи с искривлениями партийной линии»: «Практика голого администрирования в деле коллективизации, сопровождавшаяся перенесением на середняков методов борьбы с кулаком, подрывает доверие широких масс крестьянства к политике партии и Советской власти». В письме отмечалось «наличие антиколхозных массовых выступлений» в ряде районов, в том числе и в Сибири, и подчеркивалось, что если бы не были приняты меры по исправлению ошибок, то «мы бы имели теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших низовых работников была бы перебита крестьянами...»¹⁰ Под давлением обстоятельств были приняты срочные меры по смягчению ситуации. 2 марта 1930 г. был опубликован в «Правде» переработанный Примерный устав сельскохозяйственной артели, который, в частности, разрешал иметь колхозникам личное подсобное хозяйство, а также статья И.В.Сталина «Головокружение от успехов». 14 марта принято постановление ЦК «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Сталин, хотя и осудил допущенные в ходе форсированной коллективизации «извращения», но, во-первых, объединение (в значительной мере принудительное) к 20 февраля в колхозы 50% крестьян расценивал как «серьезный успех», во-вторых, всю ответственность свалил на местных «головотяпов», у которых «закружилась голова от успехов, и они лишились на минутку ясности ума и трезвости взгляда».¹¹

Подобная оценка вызвала известную растерянность среди местных работников, многих коммунистов, так как директивы на форсирование колхозного движения давали Сталин, Молотов, Каганович и ряд других руководителей партии, Колхозцентр (особенно его председатель Г.Н.Каминский), Наркомзем, «Правда», «Известия» и другие центральные газеты. Это отразилось в многочисленных обращениях по этому поводу в ЦК партии и лично к Сталину некоторых руководителей местных партийных организаций, а также рядовых коммунистов. Голоса протеста прозвучали и из Сибири. Секретарь Барабинского окружкома партии Вальдин на заседании Сибкрайкома в апреле 1930 г. в ответ на вопрос присутствующего Л.М.Кагановича о настроениях коммунистов говорил: «Настроение у коммунистов такое, что с этим делом и тов. Сталин и ЦК запоздали, что все эти искривления не первый день, и если исправлять, то нужно бы было по этому делу ударить значительно раньше. Такое настроение было на Татарском и Барабинском районных совещаниях... Настроения второго порядка, что сейчас отыгрываются на нас, на низах, стрелочниках, а не думают сколько путаницы внесла Москва, которая переменила устав... Мы сначала принимали старый устав Колхозцентра, только успели его проработать, как был опубликован новый Устав».¹² В том же духе высказывались многие. Так, в Новосибирском округе бывший партизан, член партии Гаврилов заявил, что «теперь во всех перегибах винят низы, вынуждая их извиняться перед крестьянством, тогда как тот же Сталин их заставлял недавно делать обратное».¹³ В информации Сибкрайкома партии 29 марта 1930 г. говорилось, что «во многих местах статья «Головокружение от успехов» и постановление ЦК были истолкованы неверно, а кое-где эти установки внесли растерянность и недоумение работников».¹⁴ В настоящее время становится очевидной справедливость этих высказываний: несомненно, что главную ответственность за эскалацию насилия над крестьянами в начале 1930 г. несет Сталин и его ближайшее окружение.

Встает вопрос: почему именно в конце 1929 г. Сталин и его окружение смогли осуществить резкий поворот в политическом курсе, отбросив только что принятый в мае 1929 г. V Всесоюзным съездом Советов первый пятилетний план? Решающим с точки зрения времени поворотом, по-видимому, было то, что 1929 г. (год 50-летия Сталина, чрезмерно торжественно, с неуемными восхвалениями отмеченный) был годом полного утверждения культа «вождя всех времен и народов»: он разгромил «правый уклон», куда были зачислены крупные деятели партии Н.И.Бухарин, А.И.Рыков, М.П.Томский (последние в то время возможные соперники Сталина в борьбе за руководство партией и страной); важнейшие решения по изменению политического курса он начинает принимать единоначально, не обсуждая даже в ЦК партии. Если в апреле 1929 г. XVI партийная конференция, как можно судить по стенограмме, проходила в обстановке относительно свободной дискуссии (в частности, по вопросу возможности приема кулаков в колхозы), то уже на ноябрьском (1929 г.) Пленуме ЦК отдельные критические высказывания об «извращениях» в коллективизации (С.В.Косиора, С.И.Сырцова и др.) нередко пресекались возражениями-окриками (Сталина, Молотова и др.) и потонули в общем хоре ратующих за форсирование темпов.

Принятие же всех последующих директивных решений на различных форумах проходило в обстановке единодушного одобрения дальнейшего «подстегивания» нереальных, авантюристических темпов индустриализации и коллективизации, прославления великих побед (в значительной части мнимых, одерживаемых тяжелой ценой человеческих трагедий) и «зодчего» этих побед.

Осуществить решающий поворот в политике Сталину и его окружению удалось, используя вызванные ими же трудности в развитии страны, инициируемые свертыванием нэпа. В конце 20-х гг., как уже отмечалось, сокращение производства и заготовок хлеба при резком увеличении потребности в нем в связи с ростом индустрии, городского населения (только механический прирост городского населения составил в 1929 г. 1,4 млн., а в 1930 г. — 2,6 млн. чел.)¹⁵ создавало в стране критическую ситуацию. Она значительно была усугублена попытками сталинского руководства осуществить «скачок» в темпах создания индустрии. Задания только что принятого пятилетнего плана стали пересматриваться уже в середине 1929 г. В августе темпы развития цветной металлургии подверглись «коренному пересмотру» — задания пятилетки увеличились по основным видам продукции от 1,5 до 4 раз, в январе 1930 г. на 70% повышены задания по выплавке чугуна. Сталин делал попытки «теоретически» обосновать «бешеные темпы» развития индустрии. В статье «Год великого перелома», утверждая, что мы проблему накопления «с успехом разрешили своими собственными силами», он намечал план увеличения капитальных вложений в крупную промышленность с 1600 млн. в 1928/29 г. до 3400 млн. руб. в 1929/30 г., т.е. свыше чем в 2 раза. Однако вопрос о том, из каких источников можно получить эти накопления, оставался открытым.

В соответствии с новыми директивами, вместо намечаемых по плану 21,5%, темпы роста промышленной продукции должны были достигнуть 32%.¹⁶ В докладе на XVI партийном съезде Сталин вновь «подстегивает» темпы индустрии, выдвигая задачу выполнения пятилетки «по целому ряду отраслей промышленности в три и даже в два с половиной года»: по чугуну задания повышались с 10 млн. до 17 млн. т, по цветной металлургии в 2 раза, по тракторам с 55 тыс. до 170 тыс. шт., по автомобилям со 100 тыс. до 200 тыс., по комбайнам (производство которых первоначально не планировалось) до 40 тыс. шт. и т.д.¹⁷ В итоге выдвигалась задача довести прирост промышленной продукции до 45%. Нереальность и авантюристичность выдвигаемых задач показала жизнь: в действительности темпы подъема промышленности были значительно ниже не только намечаемых Сталиным, но и плановых заданий и составили по годам пятилетки соответственно 20,0%; 22,0; 20,5; 14,6 и 5,5%. По важнейшим видам продукции (в натуральном выражении) не были в 1932 г. выполнены даже плановые задания, а повышенные задания достигнуты только в конце 30-х и в 50-е гг.¹⁸

В конце 20-х гг. в руководстве коммунистической партии и страны не было однозначной оценки причин возникших трудностей и путей их преодоления. Группа Бухарина высказывалась за поиски экономических методов решения проблем на базе нэпа. Главные причины «хлебного кризиса» она усматривала в несовершенстве механизма хозяйствования, в частности, в перекосах политики цен, и выход из кризисной ситуации видела в экономических мерах регулирования сельхозпроизводства и аграрного рынка.

Сталин и его окружение главными причинами трудностей считали обострение классовой борьбы, а путями их преодоления — «подавление классовых врагов», отказ от нэпа, переход к исключительно командно-административным методам в решении социально-экономических задач. Возникновение серии хлебных кризисов Сталин объяснял в основном «кулацкой стачкой». По его мнению, решить хлебную проблему можно было только путем широкого применения чрезвычайных мер против «саботажников» и всемерного «насаждения» колхозов и совхозов. Сталинское руководство, взяв курс на чрезмерное форсирование коллективизации, пыталось преодолеть все трудности за счет крестьянства, предполагая таким путем получить дополнительные средства для промышленности, создать надежную базу заготовок сельхозпродукции (колхозы и совхозы) и покончить с «последним капиталистическим классом» — мелкотоварным крестьянством. Повороту курса коммунистической партии в конце 1929 г. — начале 1930 г. на непомерное взвинчивание темпов индустриализации и коллективизации содействовала и инициируемая Сталиным борьба с «правым» уклоном. Эта борьба, проводившаяся в 1928-1930 гг., начиная с 1929 г. из сферы идейного противоборства все более переходит в организационную. В условиях культа личности любое несогласие с искусственным форсированием коллективизации начинает квалифицироваться как проявление «правого уклона». М.И.Калинин отмечал, что местные работники форсируют темпы коллективизации не по доброй воле, а потому, что боятся, как бы их не обвинили в «правом уклоне».¹⁹ В этих условиях формируется у работников психология «лучше перегнуть, чем недогнуть». Громить «правых» продолжали и после того, как на ноябрьском 1929 г. Пленуме ЦК они признали свои «ошибки». О необходимости и впредь наносить «сокрушительные удары» по «правому уклону» говорилось на XVI съезде партии. Та же направленность была в решениях и деятельности сибирских партийных организаций. Среди руководящих работников Сибири не было открытых сторонников Бухарина, поэтому здесь был выдвинут лозунг борьбы «с правым уклоном на практику», что тоже приводило к искусственному форсированию колхозного движения.

В теоретическом переосмыслении и конкретно-историческом исследовании нуждается сталинская «теория» и практика «ликвидации кулачества как класса» — пожалуй, самая трагическая страница истории коллективизации. В основах марксистской теории, хотя и предусматривалась ликвидация сельских капиталистов, предполагалось два возможных пути ее осуществления — насильственный и мирный. Ф.Энгельс в работе «Крестьянский вопрос во Франции и Германии» писал: «От насильственной экспроприации, вероятно, мы и тут откажемся, но сможем, впрочем, рассчитывать на то, что экономическое развитие научит уму-разуму и эти упрямые головы». Ф.Энгельс полагал, что не нужно будет прибегать к экспроприации кулаков, если они «поймут неизбежность гибели их нынешнего способа производства и сделают из этого необходимые выводы».²⁰ Если брать ленинское «наследие» в комплексе (особенно его работы в годы нэпа), то можно придти к выводу, что В.И.Ленин, как и Ф.Энгельс, не исключал двух возможных путей ликвидации кулачества как класса: методами «комбедовскими», насильственной экспроприации, и методами мирными, экономическими. Выбор того или иного пути определялся, по его мнению, особенностями исторической обстановки, формами сопротивления кулачества и эксплуататорских классов. В марте 1922 г. в замечаниях на тезисы Е.А.Преображенского, в частности по поводу категорического возражения последнего против насильственных способов борьбы с кулачеством, В.И.Ленин написал, что эта «фраза... (против «комбедовских способов») вредна и неверна, ибо война, например, может принудить к комбедовским способам». И далее Ленин добавлял: «В данный момент политика пролетариата по отношению к кулачеству и зажиточному крестьянству должна быть направлена главным образом на ограничение его эксплуататорских стремлений… Как «ограничивать» кулаков, не останавливая роста производительных сил…»²¹

Даже в годы гражданской войны В.И.Ленин указывал на отличие кулачества от других эксплуататорских классов и не ставил задачи полной экспроприации кулаков. На заседании Петроградского Совета 12 марта 1919 г. он отмечал: «Мы стоим за насилие против капиталистов, против помещиков и не только за насилие, но за полную экспроприацию того, что ими накоплено, мы за насилие против кулака, но не за полную его экспроприацию, потому что он ведет хозяйство на земле и часть накоплена им своим трудом. Вот это различие надо твердо усвоить. У помещика и капиталиста — полная экспроприация; у кулаков же отнять собственность всю нельзя, такого постановления не было...»²²

После окончания гражданской войны с переходом к нэпу Советская власть попыталась встать на путь экономического соревнования с капиталистическими элементами деревни. После XV съезда большевистской партии был взят курс на административно-экономическое вытеснение и политическую изоляцию кулачества. Новое изменение политики по отношению к зажиточному крестьянству происходит с середины 1929 г. Сам Сталин признавал это, подчеркивая, что «с лета 1929 г.» «наступил перелом в сторону политики ликвидации кулачества, как класса»²³ Что имел в виду Сталин?

Летом 1929 г. появился ряд постановлений, расширявших использование репрессивных мер против зажиточного крестьянства. 28 июля 1929 г. ВЦИК и СНК РСФР принял уже упомянутое в предыдущей главе постановление: «О расширении прав местных Советов в отношении содействия выполнению общегосударственных задач и планов», согласно которому в случае невыполнения заданий по хлебозаготовкам, устанавливаемых сельским сходом, местный Совет имел право в административном порядке увеличить его до пятикратного размера «с применением в случае необходимости продажи с торгов имущества». «При отказе от сдачи хлеба группами хозяйств и противодействия по проведению хлебозаготовительного плана» местным Советам предоставлялось право привлекать к уголовной ответственности по 61 ст. УК РСФСР. В датированном тем же числом постановлении ВЦИК и СНК РСФСР «Об изменении статьи 61 уголовного кодекса РСФСР» усиливалась мера ответственности лиц, отказывавшихся «от выполнения повинностей, общегосударственных заданий или производства работ, имеющих общегосударственное значение». При отягчающих обстоятельствах, когда подобные действия совершались «группой лиц по предварительному соглашению с оказанием активного сопротивления органам власти», предусматривались строгие меры вплоть до «лишения свободы на срок до двух лет с конфискацией всего или части имущества, с выселением из данной местности или без такового».²⁴

Репрессивную направленность имели и решения о недопущении зажиточного крестьянства в колхозы.

В принятом ЦК ВКП(б) 18 июля 1929 г. постановлении говорилось «о нецелесообразности приема кулака в состав колхозов и необходимости систематической работы по очистке колхозов от кулацких элементов, пытающихся разлагать колхозы изнутри».²⁵ Оценивая это постановление, В.П.Данилов и Н.А.Ивницкий справедливо заключают, что «многие семьи ставились в безвыходное положение, лишались будущего. Началась чистка колхозов от кулаков, причем само их вступление в колхозы усматривалось как уголовно наказуемое деяние, а созданные с их участием колхозы квалифицировались как лжеколхозы».²⁶ В сентябре 1929 г. ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление о дополнении Уголовного кодекса статьями, предусматривающими уголовное наказание за образование лжеколхозов, а также за содействие их организации и деятельности.²⁷ Понятие же «лжеколхозов» стало трактоваться на практике очень произвольно.

В вопросе о приеме кулаков в колхозы вплоть до начала 1930 г. высказывались и иные точки зрения. Даже после решения ЦК 18 июля 1929 г. проблема кулаков в колхозы с повестки дня не снималась. При подготовке проекта постановления ЦК о темпах коллективизации (5 января 1930 г.) подкомиссия во главе с К.Я.Бауманом предлагала самую многочисленную категорию «кулаков», готовых подчиниться и лояльно относиться к мероприятиям Советской власти, принимать в колхозы с 3-5-летним испытательным сроком, по истечении которого предоставлять им гражданские права.²⁸ Это предложение было отклонено Сталиным и в постановление не вошло.

В сибирской партийной организации преобладающей была позиция — «кулаков в колхозы не пускать». На этот счет неоднократно принимались директивные решении и проводились многочисленные чистки колхозов и различных кооперативов от «кулаков». 5 декабря 1929 г. Сибкрайком ВКП(б) принял постановление «О чистке колхозов и других сельскохозяйственных объединений от кулацких элементов», в котором предлагал в срок до 15 февраля провести повсеместно «чистку», а наиболее активных кулаков выселять из районов сплошной коллективизации в необжитые в сельскохозяйственном отношении районы Сибири.²⁹

Вероятно, именно приведенные выше акты имел в виду Сталин, говоря о переходе с лета 1929 г. к политике «ликвидации кулачества как класса», хотя она в то время еще никем не была официально провозглашена. Указанные постановления послужили юридическим основанием для экспроприации значительных групп зажиточного крестьянства.

По мнению И.С.Степичева, «еще до массовой коллективизации в результате борьбы с кулацкими контрреволюционными выступлениями, привлечения кулаков к ответственности за совершения террористических актов против партийного и советского актива, а также борьбы с кулацким саботажем в хлебозаготовках по Восточной Сибири было экспроприировано около 26% состава кулацких хозяйств».³⁰ Статистические данные в целом по Сибири показывают, что такой процесс «раскулачивания» проходил повсеместно. Так, в Славгородском округе зимой 1929-1930 гг. «самоликвидировалось» 1206 хозяйств, квалифицируемых как кулацкие (24,7% их общего числа), «раскулачено» по пятикратному обложению 897 (18,4%), за отказ выполнения повинностей, общегосударственных заданий и работ (ст.61 УК) 768 (15,7%), по другим статьям 624 хозяйства (12,9%). В конце 1929 г. в крае свыше 1800 семей преимущественно зажиточных крестьян были выселены за пределы их прежнего местожительства.³¹

Однако официальный курс, на «ликвидацию кулачества» был выдвинут Сталиным в докладе на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.:» ...от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса... Поэтому смешно и несерьезно распространяться теперь о раскулачивании. Снявши голову по волосам не плачут».³² Этот курс в целом был закреплен в постановлении ЦК от 5 января 1930 г. Развернутая же программа по осуществлению «ликвидации кулачества» и массовых депортаций была намечена в секретном и до сих пор не опубликованном постановлении ЦК, принятом 30 января 1930 г. «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». На его основе 1 февраля ЦИК и СНК СССР принял постановление «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством», опубликованное тогда же в прессе и в Собрании законов».33 В этих постановлениях намечались конкретные мероприятия по осуществлению «раскулачивания»: отменялось действие законов об аренде земли и применение наемного труда, у кулаков конфисковывались средства производства, скот, хозяйственные постройки, предприятия по переработке сельскохозяйственных продуктов и т.д.

Кулаки в зависимости от противодействия мероприятиям властей и хозяйственной состоятельности подразделялись на три категории. К первой категории был отнесен «контрреволюционный кулацкий актив, особенно кадры действующих контрреволюционных и повстанческих организаций, группировок и наиболее злостные, махровые одиночки». Они подлежали «немедленной ликвидации» — аресту, а их семьи выселению. Вторая категория («наиболее богатые кулаки, бывшие помещики и полупомещики, местные кулацкие авторитеты и весь кулацкий кадр, из которого формируется контрреволюционный актив, кулацкий антисоветский актив церковников и сектантов») должна была быть выселена «в отдаленные северные районы СССР». Кулаков третьей категории, признанных «лояльными по отношению к советской власти», первоначально предполагалось расселять (после «раскулачивания») в пределах своих административных районов на специально отведенных для них за пределами колхозных массивов землях. Общая цифра хозяйств, подлежащих раскулачиванию была определена в 3-5% для страны и 4-5% для Сибири.

Конкретные меры по организации депортации были намечены в секретной инструкции ЦИК и СНК СССР от 4 февраля 1930 г. «О мероприятиях по выселению и раскулачиванию кулаков, конфискации их имущества». Она строго регламентировала действия государственных органов различных уровней. В частности, ОГПУ поручалась «вся организация доставки и сама доставка кулаков в отдаленные местности».³⁴ Функции ОГПУ расширялись и рядом других секретных решений. В феврале 1930 г. постановлением Президиума ЦИК СССР были законодательно расширены права ОГПУ по внесудебному преследованию крестьян. На основе решений ЦК ВКП(б), ЦИК и СНК в феврале ОГПУ был издан приказ № 44/21 «О ликвидации кулачества как класса». В нем говорилось: «...в самое ближайшее время кулаку, особенно его наиболее богатой и активной контрреволюционной части, — должен быть нанесен сокрушительный удар...».³⁵ Приказом ОГПУ создавались «тройки», в состав которых включались представители крайкомов (обкомов) партии и край — и облисполкомов, которые практически осуществляли репрессивные акции.

Аналогичные вышеуказанным постановлениям, инструкциям и приказам акты принимались на местах. В Сибири к «раскулачиванию» приступили на основании секретного постановления крайкома ВКП(б) от 2 февраля 1930 г.³⁶ и «озвучившего» его в печати постановления Сибкрайисполкома от 12 февраля 1930 г.³⁷ Для основных сельскохозяйственных районов страны «контрольные цифры» кулацких хозяйств, отнесенных к 1-й категории, определялись в 60 тыс. К хозяйствам второй категории отнесено было 150 тыс. семей.³⁸ По мере развертывания сплошной коллективизации в других районах эти цифры должны были возрастать и определяться местными партийными комитетами совместно с органами ОГПУ. В Сибири центральные органы определили «контрольные цифры» по второй категории, подлежащей выселению 25 тыс. хозяйств. Местные органы, демонстрируя свою «сверхреволюционность», увеличили эту цифру до 30 тыс.³⁹ В итоге к лету 1930 г. в целом по Сибири было репрессировано около 10,5 тыс. кулаков, отнесенных к первой категории, выселено в отдаленные малообжитые и необжитые районы 16025 семей кулаков второй группы (82922 чел.). Остальные кулаки отнесены к третьей категории. Сибкрайисполком в телеграмме от 1 марта 1930 г., адресованной всем окрисполкомам, определил по округам состав и ориентировочную численность (около 50 тыс. хозяйств) кулаков этой категории, порядок расселения. Их предполагалось расселить до 1 апреля в пределах своих районов. Однако к намеченному сроку внутрирайонное расселение было проведено лишь в немногих местах, а с началом весеннего сева отложено. В связи с нехваткой рабочей силы значительная часть кулаков данной категории была мобилизована на строительство промышленных объектов (Кузнецкстрой, Кузбассуголь, Комбайнстрой и др.), а также на лесозаготовки, горнорудные предприятия и строительство совхозов.⁴⁰

В целом из выявленных (индивидуально обложенных) на середину 1930 г. в Сибирском крае 76,3 тыс. кулацких хозяйств было «раскулачено» 59,2 тыс. (77,6%), в том числе, как указывалось выше (первая и вторая категории), по постановлению ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г., законодательно разрешавшему «раскулачивание» 26,2 тыс. (44%), остальные по другим причинам и, в значительной части, до принятия этого постановления (см. табл.3 приложения).

Приложение
Таблица 3
Итоги раскулачивания в Сибирском крае на середину 1930 г.*

*Крестьянство Сибири в период строительства социализма — С.261; ГАНО, ф.3-П, оп.72, д.7105, л.245.

В официальных решениях партийных и советских органов постоянно декларировалось, что «раскулачивание» должно осуществляться по мере и на базе сплошной коллективизации. В действительности же насилие над крестьянами и «голое раскулачивание» практиковалось почти повсеместно и использовалось как средство подстегивания коллективизации. Так, в информации органов ОГПУ Сибкрайкому партии сообщалось: «Кампании раскулачивания был придан характер штурма, партизанского налета... наряду с этим не в единичных случаях задевался и середняк, даже бедняк, в том числе бывшие красные партизаны, красноармейцы... Кампания раскулачивания была превращена в стимул коллективизации».⁴¹

Почти во всех районах Сибири число экспроприированных крестьян значительно опережало число выявленных кулаков. Так, в Канском округе среди «раскулаченных» было свыше 20% середняков, в Красноярском округе неправильно «раскулачено» около 17% хозяйств и т.д.⁴² В постановлении ЦК ВКП(б) от 14 марта 1930 г. «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении» отмечалось, что «в число «раскулаченных» попадает иногда часть середняков и бедняков, причем в некоторых районах процент «раскулаченных» доходит до 15, а процент лишенных избирательных прав — до 15-20».⁴³ Анализ конкретно-исторического материала подтверждает, что число таких районов было велико, и эти цифры приближаются к средним показателям по краю. Об этом свидетельствуют и данные гнездового обследования, проведенного в сибирской деревне в мае 1930 г. (табл.10).

Таблица 10
Размеры экспроприации кулаков по различным группам сельсоветов Сибирского края (с октября 1929 — по май 1930 г.), %*

*Статистика Сибири: Сборник статей и материалов. Новосибирск, 1930. Вып.3. С.9.

Приведенные данные показывают, что уже в мае 1930 г. «раскулачивание» охватило свыше 90% всех сельсоветов, причем процент экспроприированных крестьянских хозяйств был почти одинаково высокий как в районах сплошной коллективизации, так и в районах, где она еще не проводилась.

Даже официальные документы свидетельствуют о массовых случаях «перегибов» в процессе осуществления «раскулачивания». Вот один из типичных примеров грубого насилия и издевательства над крестьянами, приводимый в докладной записке ОГПУ, представленной Сибкрайкому партии. «В селе Б.Улуй Ачинского округа секретарь партячейки Лебедев организовал бригаду по вербовке середняков и бедняков в колхоз, которой дал следующую установку: «Всех отказывающихся от вступления в колхоз гоните сюда, в сельсовет, мы им покажем, как отказываться». К вечеру вся канцелярия сельсовета оказалась запружена бедняками и середняками. Последние по очереди вызывались к столу, где засели Лебедев, член бюро ячейки Лениш и секретарь ячейки ВЛКСМ Берман. Вызываемым задавались следующие вопросы: «Ну, ты куда записываешься: в ссылку или! колхоз?» Некоторые из крестьян отвечали: «Дайте, товарищи, подумать, надо с семьей посоветоваться». На это Лебедев и другие угрожающе заявляли: «Нам некогда ждать, мы обязаны провести коллективизацию в 24 часа. Если сегодня кто не запишется, завтра уже будет поздно, всех сошлем в Туруханск и Нарым». На замечание бедняка Митрофанова о том, что никто не имеет права насильно принуждать идти в колхоз — Лебедев ответил: «Всех вышлем, будь то бедняк или середняк. Кто не пойдет в коллектив — враг Советской власти. На этот счет есть постановление Сибкрайисполкома». Несмотря на угрозы, бедняки и середняки, не уяснившие себе задач коллективизации и отказавшиеся вступить, все были внесены в список выселяемых. Далее в записке ОГПУ следовал вывод: «Почти по всем округам Сибири в ряде сельсоветов нежелающие вступить в колхозы середняки и бедняки арестовываются или же подводятся под индивидуальное обложение, лишаются избирательных прав и раскулачиваются».⁴⁴

Подобных свидетельств можно привести множество. В Маслянинском районе 9 февраля 1930 г. райком партии принял решение закончить коллективизацию в районе на 100% к 1 марта 1930 г. Секретарь райкома дал директиву: «Нужно взять кулака как класс, а также и середняка, который мешает в деле коллективизации, лучше перегнуть, чем недогнуть». В результате меры принуждения применялись ко всем категориям крестьянства. При проверке по 17 сельсоветам было выявлено 155 случаев экспроприации хозяйств, по налоговым спискам отнесенных к середняцким и даже бедняцким, за отказ вступить в колхозы.⁴⁵

К лету 1930 г. у сибирских «кулаков» было конфисковано имущества на сумму примерно 15 млн.руб., из нее свыше 11 млн.руб. были переданы в неделимые фонды Колхозов (табл.11).

Таблица 11
Размеры и состав имущества, конфискованного весной 1930 г.
у хозяйств, отнесенных к кулацким, по Сибирскому краю*

*ГАНО, ф.З-П, оп.1, д.4095, л.125.

Стоимость конфискованного у кулаков имущества была крайне мала (326 руб. на хозяйство), даже по сравнению с 1929 г. имущественная состоятельность их сократилась более, чем в 2 раза. Эти данные свидетельствуют (даже при учете таких факторов, как занижение стоимости кулацкого имущества при описи и его расхищении активистами, что было «раскулачено» значительное количество трудовых крестьянских хозяйств.

О массовом «раскулачивании» подобных хозяйств свидетельствуют и данные о числе реабилитированных и восстановленных в правах. В январе 1930 г. на имя М.И.Калинина поступило около 11,5 тыс. жалоб. Анализ жалоб и ответов на них показал, что 68,5% жалобщиков были «раскулачены» (или назначены к «раскулачиванию») неправильно даже по меркам того времени. В некоторых краях и областях в 74-89 случаев из 100 «раскулачивание» было отменено.46 В Сибирском крае на 1 июня 1930 г., по неполным данным, поступило 35,3 тыс. жалоб о неправильном «раскулачивании» и лишении избирательных прав; при рассмотрении 28,6 тыс. заявлений было удовлетворено, и 13,1 тыс. крестьян было восстановлено в правах.⁴⁷

Хотя в официальных документах — центральных и местных — не было недостатка в различных предостережениях от «голого раскулачивания», против «перегибов», «отрыва от масс» и т.п., однако наряду с ними давались указания «всемерно понимать и разжигать классовую ненависть масс по отношению к кулачеству и другим контрреволюционным элементам». В целом принимаемые постановления, инструкции и особенно практические указания, следовавшие сверху вниз, ориентировали не на ограничение, а на безудержное развязывание насилия. Вследствие этого, как отмечалось в одной из сводок ОГПУ Сибкрайкому партии, «у ряда районных работников и особенно низовых сложилось мнение, что выселение в данное время кулачества является началом их физического уничтожения и на последовавшие директивы смотрели как на прикрытие, маскировку вышестоящими органами проводимой расправы с кулачеством».⁴⁸ Об этом говорил и председатель Сибирского крайисполкома И.Е.Клименко на межокружном партийном совещании в апреле 1930 г.: «В большинстве районов занимались сначала ликвидацией кулака, а затем коллективизацией... Эта чрезвычайно важная политическая кампания — ликвидация кулачества — превратилась по существу в техническую кампанию и вместо того, чтобы эту кампанию увязать с коллективизацией, мы взяли просто с молотка продали кулацкое имущество, а затем начали заниматься коллективизацией».⁴⁹

Официальные постановления предписывали даже выселяемым кулакам сохранять «некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте», «минимум продовольственных запасов», до 500 руб. (на семью) денег. На практике во многих случаях эти постановления не выполнялись и семьи, отнесенные к кулацким, «раздевали догола». Документы свидетельствуют о массовом мародерстве как представителей властей — уполномоченных, милиции, так и сельских активистов, иногда увлекающих за собой часть бедняков и батраков. В.П.Данилов и С.А.Красильников справедливо пишут: «Факты мародерства при раскулачивании и выселении поражают не исключительностью, а массовостью и обыденностью происходившего... Одни грабили напрямую, другие — «цивилизованно»: пользуясь своим положением, они искусственно занижали стоимость отнятого имущества для того, чтобы затем скупить его практически за бесценок».⁵⁰ Эта точка зрения подтверждается в «Докладной записке» ОГПУ Сибкрая (25 апреля 1930 г.), отмечающей, что во многих случаях «раскулачивание» граничит с «грабительством (...отбор полностью всего имущества вплоть до белья, предметов кухонной утвари и последнего обеда, вытаскивая такой из печи, и т.п., производство экспроприации нередко ночью, с немедленным выбрасыванием из домов, в том числе и женщин с грудными детьми, инвалидов, стариков без указания дальнейшего пристанища и т.д.)»⁵¹. Подобные картины наблюдались почти повсеместно. В итоге значительная часть кулаков второй категории выселялась почти без имущества. Кулаки третьей категории, которым предписывалось оставлять части средств производства с тем, чтобы они могли «выполнять определенные производственные задания по сельскому хозяйству и обязательства по сдаче продукции кооперативным органам»⁵², в основной массе также экспроприировались полностью. По мнению органов ОГПУ, этот слой был «экономически разорен, неустроен, озлоблен — готовый материал для контрреволюционного движения!».⁵³ Подобная практика не могла не вызывать протеста среди значительной части односельчан «раскулаченных». Вот типичное заявление середняка Фоминых из Ойротском округа: «Если бы был жив Ленин, то такого безобразив такого обирательства никогда бы не было. Это кем-то делается назло Советской власти, чтобы она скорее развалилась. Шуточное ли дело, когда детей оставляют голодными и босыми. Ведь как же тут народ не будет волноваться».⁵⁴

Депортируемые кулаки во многих случаях не были обеспечены необходимым запасом продовольствия и в целом предписываемыми постановлением правительства «натуральными фондами». По данным органов ОГПУ Сибкрая, на конец марта 1930 г. из 8485 семей переселенцев (в 40 эшелонах 47160 чел.) без «натурального фонда» перевезено 2680 семей (в 9 эшелонах 14720 чел.), т.е. более четверти. Из числа необеспеченных было 3353 мужчин, 4174 женщин, 7174 детей. В числе выселяемых был большой процент стариков, детей, женщин с грудными детьми и беременных. Из выселенных весной 1930 г. в Нарым 16 тыс. хозяйств (82,9 тыс. чел.) дети составляли 38,3 тыс. (46%).⁵⁵

Согласно постановлениям директивных органов спецпереселенцам полагалась норма — 300 грамм хлеба в день или 6,5 кг муки в месяц (работающим на освоении колонизационного фонда — 500 грамм хлеба; для сравнения — военизированной охране — 1200 грамм хлеба на человека). Однако вследствие отсутствия необходимых продовольственных запасов и эти скудные пайки сокращались в ряде мест в полтора-два раза.⁵⁶ Особенно острый дефицит ощущался в снабжении семенами, инвентарем, в рабочем скоте. Об этом сообщалось из большинства районов вселения. Уже 7 марта 1930 г. руководство Томского округа сообщало в центр: «У прибывших эшелонов не оказалось лошадей, саней, сбруи... Все лошади абсолютно непригодны к передвижению на 300 километров, так как на месте отправки хороших лошадей заменили клячами...

При таком состоянии средств передвижения не только не приходится говорить о перевозке домашних вещей и двухмесячного запаса продовольствия, но даже нельзя перевезти детей и стариков, которых в эшелоне свыше 50%. Поэтому нам пришлось оставить в Томске все кулацкое имущество: домашние вещи, продовольствие и проч. ...Кулацкие обозы являются «саранчой» для тех населенных пунктов, через которые они проходят. На остановках они буквально поедают все: фураж, продовольствие».⁵⁷ Жители г.Енисейска в письме на имя М.И.Калинина сообщали: «В г.Енисейск наслали тысячи семейных крестьян, набили ими дома, дают в сутки 300 гр хлеба взрослым и 200 гр детям и больше ничего. Даже кипятку не дают. Дети мрут, старички тоже. Крестьяне осаждают жителей города и деревни нищенством и надрывают всем сердцем словами и горем своим. Начались болезни среди них от голода и скученности, вот-вот вспыхнет эпидемия тифа.

Все в ужасе от их рассказов о зверствах, проявленных к ним при выселении с мест и дорогой. Выселяли их так: мужей забирали в тюрьмы, а их семьи выгоняли в 50-градусные морозы с детьми на улицу, запрещая пускать в дома даже детей... 14 марта с.г. ночью приказали в один час собраться в дорогу, проявляя ужасную грубость... До Красноярска они везли муку, а в Красноярске ее отобрали всю, и теперь они питаются подаяниями по домам. Кулаков среди них мало, больше бедноты и горе грызет всем сердце... Насилие, грубость и хамство проявляли особенно председатель..., милиция, уполномоченный».⁵⁸

В докладе начальника крайадмуправления наркому внутренних дел РСФСР Толмачеву, даже в начале июля 1930 г. после принятия ряда мер по хозяйственному обеспечению спецпереселенцев сообщалось об острой нехватке рабочего скота, орудий производства, семян: «На 7289 семейств, занятых сельским хозяйством, имеется в наличии: 4973 лошади, или средняя обеспеченность 68%, около 2500 комплектов обрабатывающих сельхозорудий, требуется же 3644, или обеспеченность 68%; 12042 центнеров семматериала, или обеспеченность минимального посева из расчета 1 га на одно осевшее хозяйство 57%; обеспеченность поселков телегами сбруей, скобяными товарами и т.д. крайне недостаточна».⁵⁹

По официальным данным краевых органов, докладываемым в центр, в основном районе вселения — Нарыме имелись благоприятные условия для хозяйственной деятельности спецпереселенцев по освоению края: в среднем течении р.Оби на ее притоках Васюган, Кеть, Парабель и др. выделено более 2,1 млн. га удобной для освоения земли, на которой могло разместиться около 100 тыс. хозяйств (при исчислении 5 чел. на хозяйство, при норме 4 га на едока).60 По заключению специальной комиссии Западно-Сибирского крайкома партии и крайисполкома, «климатические условия всех выделяемых участков позволяют не только заниматься сельским хозяйством, и в частности полеводством, но и вести крупное хозяйство в масштабе совхозов».⁶¹

В действительности «кулаки» в основном выселялись в глухие, необжитые места, часто малопригодные для хозяйственного освоения. Главной заботой организаторов акции было расселение спецпереселенцев в таких отдаленных районах, оторванных от средств сообщения и поселений, чтобы исключить возможность бегства. Вот некоторые характеристики мест поселения, содержащиеся в «Докладной записке» ОГПУ Сибкрая (25 апреля 1930 г.). Район расселения в бассейне реки Ягыл-Яг: «Для с/х освоения этот район один из наиболее худших в части освояемости... Он представляет из себя массив, на 90% залесенный, почвенные условия не изучены, а по сообщению коменданта вызывают сомнения вообще их пригодность к земледелию... Громадные трудности, связанные отрезанностью и отдаленностью района от железнодорожной магистрали (400 верст), отсутствием дорог, годных для более или менее значительных перевозок в течение всего года».⁶² Тутало-Чулымский район: «Северо-восточная часть района представляет собой совершенно необжитое таежное пространство... Почва земли в данном районе в преобладающем большинстве светло-серая подзолистая, почему для разведения с/х является скудной».⁶³ В другом «Докладе» начальника крайадмуправления наркому внутренних дел РСФСР говорилось: «Маковский район... по почвенным же условиям совершенно негоден — в одной части сплошные болота и в другой — песок».⁶⁴ Бывший старший комендант Чаинской комендатуры Нарымского округа И.Т.Бочарников так описывает устройство 40 семей спецпереселенцев в начале 1930 г.: «...Согласно карт и предписаний свыше началось расселение людей на местности. Оно прошло без особых хлопот и выбора места для будущего села. Бралась «пачка» из трех-четырех тысяч людей и подконвойно сопровождалась до отметки Гулага. На карте с отметкой «новое поселение» значился лес или взгорье, или луг, а в действительности здесь хлюпало болото. А в ином месте селения предполагалось поставить посреди озера, которое на карте не значилось...

Скородельные селения перезимовки были поставлены в местах для жилья не приспособленных. Тухлую болотную воду нельзя было употреблять для питья. Начались болезни. Но главное был голод. Есть людям было совсем нечего... Цинга косила людей, от истощения и тифа сваливались тысячами. Хоронить мертвых не успевали. Трупы укладывали в штабелях на берегу рек...

После первой зимы от сорока тысяч человек лишенцев в живых оставалась еще половина. После второй — едва пять тысяч... Мужчин меньше, чем женщин. Стариков единицы. Детей — никого».⁶⁵

Срочность проведения акции «раскулачивания» и спецпереселения, неподготовленность и непригодность многих мест расселения привели к многочисленным переселениям значительных контингентов на новые места. В сентябре 1930 г. только в Западной Сибири намечалось для переселения 4 северных отдаленных района тысячи «раскулаченных» из 9 пунктов временного расселения.66 Подобные передвижки с юга на север и в обратном направлении происходили в начале 30-х годов постоянно, что свидетельствовало о «экономическом беспределе» властей в хозяйственном использовании бесправной «рабсилы» и приводили к дополнительным человеческим жертвам. Так, большую массу выселяемых первоначально предусматривалось расселить в полосе проектировавшейся трассы железной дороги Томск-Енисейск. «Строительство так и не состоялось, — отмечают В.П.Данилов и С.А.Красильников, — а тысячи спецпереселенцев, заброшенных в таежную глушь, оказались жертвами амбиций политиков и частью погибли, частью позднее переселены из этих гиблых мест».⁶⁷

Вполне естественно, что многие из экспроприированных крестьян встали на путь открытой или скрытой борьбы с режимом. Тем не менее участие кулаков в актах террора, «саботаже», «бандитизме» и восстаниях в советской историографии было сильно преувеличено. Среди участников всех форм и методов борьбы с властями абсолютно преобладали середняки и бедняки. Массовый исход весной 1930 г. насильственно загнанных крестьян из колхозов (почти двух третей из числа вовлеченных), забой ими скота, принявший катастрофические размеры (к марту 1930 г. в сравнении с 1928 г. поголовье разных видов скота сократилось от четверти до половины), бегство десятков тысяч сельских жителей, спасавшихся от «раскулачивания», в город — все это убедительное свидетельство неприятия крестьянами насильственной коллективизации.

Примечания

1. Сталин И.В. Соч. Т.12. С.231-232.
2. Гущин Н.Я. Сибирская деревня на пути к социализму. Новосибирск, 1973. С.282-294.
3. Там же. С.296.
4. ГАНО, ф.З-П, оп.2, д.41, л.158.
5. Сталин И.В. Соч. Т.12. С.198.
6. ГАНО, ф.47, оп.5, д.54, л.249, 251, 254.
7. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в годы коллективизации. 1927-1932. М., 1989. С.32.
8. ГАНО, ф.3-П, оп.2, д.105, л.76.
9. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд. М., 1984. Т.5. С.164.
10. Документы свидетельствуют... — С.37.
11. Сталин И.В. Соч. Т.12. С.191, 199.
12. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.459, л.20.
13. Документы свидетельствуют... С.35.
14. ГАНО, ф.2-П, оп.2, д.465, л.101.
15. Социалистическое строительство в СССР: Стат. ежегодник. М., 1935. С.542.
16. Сталин И.В. Соч. Т.12. С.122.
17. Там же. С.270, 275-276.
18. Лацис О. Проблемы темпов в социалистическом строительстве // Коммунист. 1987. № 18. С.82-84.
19. Известия. 1930. 3 марта.
20. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.22. С.523.
21. Ленин В.И. Полн.собр.соч. Т.745. С.44-45.
22. Там же. Т.38. С.19. 
23. Сталин И.В. Соч. Т.12. С.179, 181.
24. Известия. 1929. 29 июня.
25. Известия ЦК ВКП(б). 1929. № 22. С.23.
26. Документы свидетельствуют... С.25.
27. СУ РСФСР. 1929. № 72. Ст.705.
28. Документы свидетельствуют... С.29.
29. Коллективизация сельского хозяйства Западной Сибири (1927-1937 гг.): Документы и материалы. Томск, 1972. С.110-111.
30. Степичев И.С. Победа ленинского кооперативного плана в восточносибирской деревне. Иркутск, 1966. С.458.
31. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Классовая борьба в сибирской деревне. 1920-е — середина 1930-х гг. Новосибирск, 1987. С.220.
32. Сталин И.В. Соч. Т.12. С.170.
33. Собрание законов. 1930. № 9. Ст.105.
34. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. Новосибирск, 1992. С.22.
35. Демешкин В.А. ОГПУ и коллективизация в Сибири // XX век: исторический опыт аграрного освоения Сибири. Красноярск, 1993. С.206.
36. ГАНО, ф.3-П, оп.2, д.40, л.1-8.
37. Коллективизация сельского хозяйства Западной Сибири... С.135-138.
38. См.: Документы свидетельствуют... С.28.
39. ГАНО, ф.3-П, оп.2, д.105, л.215.
40. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Указ. соч. С.227, 231; Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. Новосибирск, 1992. С.120.
41. ГАНО, ф.3-П, оп.2, д.196, л.212-213.
42. Гущин Н.Я., Ильиных В.А. Указ. соч. С.229.
43. КПСС в резолюциях... Т.5. С.102.
44. ГАНО, ф.3-П, оп.2, д.105, л.62-63.
45. Там же, л.169-172; ф.18, оп.1, д.1520, л.24.
46. Документы свидетельствуют... С.264-265.
47. Гущин Н.Я. Сибирская деревня... С.293-294. 
48. ГАНО, Ф.3-П, оп.2, д.105, л.213.
49. Там же, ф.2-П, оп.2,д.464, л.137-138.
50. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. С.10.
51. Там же. С.85.
52. Коллективизация сельского хозяйства Западной Сибири… С.137.
53. ГАНО, ф.47, оп.4, д.263, л.263.
54. Там же, ф.3-П, оп.2, д.105, л.74.
55. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. С.15.
56. Там же. С.56, 241, 279.
57. Там же. С.57.
58. Неизвестная Россия.
59. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. С.193.
60. ГАНО, ф.47, оп.4, д.315, л.175
61. Там же, ф.3-П, оп.2, д.247, л.205.
62. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. С.103-104.
63. Там же. С.106.
64. Там же. С.191.
65. За советскую науку. 1989. 15 июня.
66. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 — весна 1931 г. С.217-218, 236-237.
67. Там же. С.15.

Оглавление Предыдущая Следующая