В камере смертника

Выход был один: в суд дело не направлять, а подождать, и за это время постараться ускорить течение болезни Жирова. Для этого решили вернуть Жирова в одиночку, разбить в камере форточку, убрать отопление, не оказывать никакой врачебной помощи, не выводить на прогулки под предлогом сильных морозов, запретить передачи и свидания и обеспечить полную изоляцию.

Так Жиров оказался в камере смертника, где было невероятно холодно, капало с потолка, на полу стояла лужа. Кормили скверно, на прогулку совсем не выводил. Еще недавно крепкий организм сорокадвухлетнего Жирова стал быстро сдавать. Попытки разогреваться физическими упражнениями были бесплодны, так как он быстро начинал задыхаться. Он требовал, чтобы вызвали следователя или Хмарина. Незадолго перед новым, 1938 годом Жирова привезли в кабинет Хмарина. Это было очередное издевательство над жертвой. На требование поместить его в общую камеру Хмарин ответил отказом, объяснив это негуманностью по отношению к другим заключенным.

Жиров спросил:

— А подсадить ко мне чахоточного уголовника было гуманно?

Но вместо ответа Хмарин решил потешиться и продемонстрировать свою власть над прокурором, этим ничтожным интеллигентиком, и убить его последнюю надежду на справедливость.

— Тебе предлагали подписать протокол об окончании следствия, если признаешь вину? Ты отказался — теперь сам виноват. Ты надеешься на справедливость и законность? Сейчас не до этого. Вся эта болтовня про право, закон, справедливость, равенство и прочее — буржуазная чепуха. Право у того, кто имеет власть. Вот твой генеральный хоть и из меньшевиков, а правильно сориентировался и не вредит нам. Он сам подписывал смертные приговоры вместе с Ежовым о расстреле людей. И за тебя он правильно не заступился. И твой обком не заступился, в который ты на меня жаловался. Да и где тот обком? Из него только я один и остался, все сидят, в том числе и те, кто тебя исключал вместе с Кубасовым, не признаешь своей вины? Не разоружившийся враг вдвойне опаснее, таких нужно уничтожать, как учил пролетарский писатель Горький. Сталин нас тоже так учит. А ты опасней всех этих партийцев-болтунов или мечтателей-националистов. А знаешь, сколько мы их раздавили с помощью твоего Вьюгова? Но Вьюгов тоже мразь: он предал тебя еще тогда, когда ты платил ему зарплату, а если бы ты прочитал дело, то узнал бы, как он расквитался с тобой в своей докладной. Мы тебя уничтожим, Жиров! Ты знаешь наши методы работы, и наши следователи против тебя болваны. Да, тебя не осудит ни один трибунал, ни одна военная коллегия. Какой кретин может поверить, что ты, прокурор области, работал на буржуазную Польшу, помогая нашему провокатору собирать секреты, о которых пишут все газеты? Кто поверит, что ты в эсерах вредил советской власти, если эсеры были в то время в правительстве Ленина, а ты состоял в Красной гвардии? Байке твоего Баева о терроризме тоже не поверят, никакого оружия или следов подготовки теракта нет. Не поверят и тому, что ты незаконно прекращал дела на Москвитина и Куюкова, ведь они были преданы суду за должностные преступления и судом оправданы.

А насчет братьев твоих башкирцы сообщили мне, что ты с ними действительно никакой связи с 1922 года не имел. Кубасов не догадался прочитать на бюро ответ из Башкирии. За все остальное тебе прокурор края мог объявить самое большое выговор. У меня бы нашли больше. Хмарин прервал свой монолог, посмотрел внимательно на исхудавшее лицо Жирова, покрытое румянцем чахоточного. Глаза их встретились, во взгляде Жирова Хмарин вдруг увидел неподдельное презрение. Тогда Хмарин захлопнул материалы дела и решительно закончил:

— Нет, Жиров, не жди! Судить тебя мы не будем. Сам подохнешь! Может, месяц-другой протянешь. А дело подождет. Жену расстреляем, чтобы всех вас под корень!

Илья Тихонович понял, что ему вынесен смертный приговор без права и возможности обжаловать. Конвоир увел его в одиночку.

Впереди оставалось 75 дней жизни, которая стала беспросветной и ненужной. Мучила постоянная досада на себя: он, видимо, сделал что-то не так, раз допустил и не пресек произвола Хмарина. Но чем больше он рассуждал, тем больше приходил к убеждению, что суть не в нем и не в Хмарине. Диктатура, которой он служил верой и правдой, ради которой он жил, работал, учился, страдал, воевал, предала его, превратила его в прах. Диктатура растоптала народ: рабочих, крестьян, чьим имен прикрылись те, кто завладел властью. Но имеющие власть стали уничтожать друг друга, как пауки в банке.

Жиров понял, что тиранами движет страх за собственную жизнь. Это он понял особенно ясно из последнего разговора с начальником НКВД. При всей своей велеречивости Хмарин сказал Жирову главное: он боится Жирова, он боится правды, он боится за собственную жизнь. Он просто трус. Такой же трус, как его заместитель Вьюгов. Теперь ему становилось ясным, почему в стране идет кровавая бойня. Сталин и его свора боятся расстаться с властью, потому что не могут управлять государством без крови.

Время текло мучительно медленно. Все труднее становилось дышать, все продолжительнее становились приступы кашля и удушья. Но Жиров не предавался отчаянию. Он понимал, что у него отобрали все: братьев, сестру, мать с отцом, друзей и сослуживцев, любимую работу, любимую жену, свободу, здоровье, и сейчас его лишают последнего — жизни. Единственное, что у него осталось, — это возможность мыслить, неподвластная никому. Он не стал на колени, и чувство собственной правоты помогало ему, давало силу его духу. Илья Тихонович часто вспоминал своих родных и близких, прожитую жизнь. Он часто мысленно вступал в дискуссию с отцом, истинным российским пролетарием, вступившим в партию на пятнадцать лет раньше его самого. Он спрашивал отца, доволен ли он пролетарской революцией, что он от нее получил, чем он вместе со своими детьми не угодил «пролетарской» власти и какая же она пролетарская, если тюрьмы и лагеря заполнены рабочими и крестьянами, а также вышедшими из их среды работниками партийного, государственного аппарата. А как большевики разрешили крестьянский вопрос в России? Вся революция свелась к ограблению: сначала царя, фабрикантов и заводчиков, затем владельцев мелких предприятий, а затем и крестьянства.

Братьям Илья Тихонович мысленно говорил о том, что они должны понять: с принятием новой Конституции и подготовкой к всеобщим, равным и прямым выборам верховной власти при тайном голосовании власть большевиков торопится запугать народ, уничтожить всех, кто не согласен с линией сталинского ЦК и может проголосовать против него. Никакой социалистической демократии не может быть, если гражданин лишен права иметь свое мнение, если оппозиция ликвидируется полностью. Самое страшное для диктатуры — это свобода мыслить. С помощью НКВД Сталин уничтожает умных и самостоятельно думающих. Только от них можно ожидать неповиновения. Это он знал из собственного опыта.

Оглавление Предыдущая Следующая