Слепота

5 марта 1939 года чудом уцелевший во время репрессий секретарь Черногорского горкома партии Николай Илларионович Савин писал в жалобе на имя прокурора Вышинского:

«В течение 1938-39 годов мной поданы заявления на имя начальника УНКВД Хмарина, на имя прокурора Хакасии Кудрявцева по вопросу ведения предварительного следствия по моему делу и методах, применявшихся в ходе этого следствия... На заявления ответа я не получил и вынужден обратиться к Вам, как к лицу, облеченному особым политическим доверием партии и правительства с просьбой: заставьте, кого следует, относиться к человеку так, как должно быть в нашей стране, как требует партия и наш любимый вождь Сталин И.В.

...Я кратко сообщаю только основную суть: 10 ноября 1937 года в Абакане во время хода предвыборного окружного совещания (куда я прибыл с Черногорского рудника с делегатами) по выборам в Верховный Совет СССР, я был совершенно неожиданно арестован сотрудником УНКВД Мурзаевым без предъявления санкции прокурора, не было какого-либо обсуждения вопроса о моей партийности, как этого требует Устав ВКП(б). С марта 1937 года по март 1938 года меня содержали в Минусинской тюрьме. В марте я был перевезен в Абакан, вызван в управление НКВД, около двух часов со мной говорили о биографических данных и перечне прошлой работы, затем снова держали в КПЗ до 7 апреля 1938 года. В этот день я снова был вызван в управление, и моему вниманию следователем Вершининым предлагается «протокол допроса», якобы записанный с моих слов и являющийся моими показаниями. В этом гнуснейшем, клеветническом и провокационном документе, составленном на 43 листах, записаны все якобы заданные мне вопросы и якобы мои ответы. Ознакомившись с этим гнуснейшим документом, я заявил:

— Во-первых, это выдумка, меня никто и никогда не допрашивал,

— во-вторых, этот «протокол» носит характер гнусной клеветы и является гнусной провокацией моих врагов, исключенных мной из партии и снятых с работы.

Однако на все это мне было заявлено:

— Подписывай! Не таких, как ты, ломали, и тебя заставим подписать!

Никакие мои протесты и требования разобраться, не допускать ошибки в отношении меня, проверить мою деятельность, жизнь, не подходить огульно только потому, что в крае сидели враги, к которым я никакого отношения не имел, когда был переброшен на рудник Запсибокрайкомом партии по хозяйственной линии, не имели успеха.

Таким образом, с 7 по 18 апреля у меня каждый день требовали: «Подпиши!» Я сделать это категорически отказался, так как это являлось гнусной клеветой, вводящей в заблуждение вышестоящие органы НКВД и партию. В данное время такая линия отдельных работников, занятая в отношении меня, понятна. Так, следователь Янускин оказался сыном бандита, грабителя, уже снят с работы, исключен из партии. Начальник НКВД сержант Керин оказался из кулацкой семьи, родственники которого (три дяди) находятся в лагерях, следовательно, проявленная «сверхбдительность» со стороны этих людей является вполне естественной, ибо они маскировали свою подлинную физиономию.

Решительный отказ подписать «протокол моего допроса» привел к тому, что 18 апреля меня посадили на так называемый «конвейер», который длился до 22 апреля включительно, день и ночь без перерыва, хотя бы на 30 минут в сутки. Таким образом, вымотав меня физически и морально, в конце концов меня заставили подписать, причем во время «конвейерного допроса» меня цинично спрашивали:

— На сколько тебя хватит? Суток 12 выдержишь, а затем все равно подпишешься!

Моральная и физическая измотанность, угроза репрессировать семью, родственников, бесконечные незаслуженные оскорбления вроде того, что я «бандит», «троцкист», «бухаринец», «политическая проститутка» и так далее, привели меня к тому, что я подписал, то есть сделался действительно гнусным человеком».

Это заявление — яркое свидетельство о политической слепоте большевика Савина.

Савин апеллирует к Вышинскому. Но ведь именно главный прокурор государства руководил проведением всех массовых казней и даже собственноручно подписывал с наркомом внудел списки на расстрел огромного числа людей. Савин наивно просит Прокурора страны заставить следователей относиться к человеку так, как учит партия и Сталин. Он пытается объяснить свой арест происками тех, кого он как секретарь горкома исключил из партии и отдал в лапы на расправу тем же Керину и Хмарину. Он мог бы догадаться, что те, кого он исключал по подсказке НКВД, совсем не враги. Но он видел то, что хотел видеть. И сегодня бытуют суждения о том, что в произволе и массовых казнях, пытках виноваты следователи и сотрудники НКВД, Ежов и его карательные органы.

Ни пытки, ни «конвейер», ни издевательства не помогли сокрушить слепую веру Савина в Сталина и партию. Этой извращенной верой были ослеплены многие. Известны примеры, когда жертвы Сталина шли на казнь с именем главного большевистского палача.

Николай Иванович Савин остался жив и был освобожден из-под ареста 25 мая 1939 года. Через два с половиной года он погибнет в боях за Родину под Москвой.

Вместе с ним были освобождены Александр Николаевич Ельцов, секретарь ГК ВЛКСМ, отец троих маленьких детей, Григорий Николаевич Чуманов — председатель Черногорского горисполкома, и Максим Филиппович Васильев — народный судья.

Все четверо обвинялись как участники контрреволюционной правотроцкистской диверсионно-вредительской организации во главе с Сизых и добивались свержения советской власти под руководством таких «правых», как Эмма Абрамсон, Георгий Гусаров, Четвериков и управляющий трестом «Хакасуголь» Николай Гусев (его на посту первого секретаря сменил Савин). Обвинение судьи Васильева состояло в том, что Савин две недели не снимал в своем кабинете портрет объявленного врагом народа Яна Гамарника. Дело по их обвинению 22 ноября 1938 года направлялось в суд, но было возвращено на доследование, так как в нем отсутствовали материалы, достоверно устанавливающие факты вредительства, подготовки терактов и свержения власти. В связи с невозможностью провести очные ставки с уже расстрелянными подельцами выполнить требование суда оказалось невозможным, и 25 мая 1939 года дело было прекращено за отсутствием достаточных данных для передачи в суд.

Подобных случаев в Хакасии было довольно много, о чем свидетельствуют архивные документы. Нескольким сотням арестованных попросту повезло. Повезло потому, что в конце 1938 года нарком Ежов, был снят со своего поста. Поставив на его место Л.П.Берию, Сталин притормозил работу карательных органов, прекратил деятельность «двоек» и «троек», главное — вновь включил в работу судебную систему. Тогда-то и стало возможным появление таких документов, как жалоба Савина. Всего несколько месяцев назад ее назвали бы контрреволюционной клеветой на государственные органы и советскую власть. В 1939 году суды перестали бояться возвращать дела следователям НКВД на доследование, а прокурор мог смело прекратить дело за отсутствием доказательств или даже за отсутствием состава преступления. В это время основные усилия НКВД были брошены на искоренение врагов в РККА, поэтому расстрелы продолжались, хотя и не в таких масштабах.

Оглавление Предыдущая Следующая