Рассказ очевидца
Итак, почему я оказалась в Игарском театре.
В феврале 1938 г. я и мой муж Якубович Александр Яковлевич, по профессии инженер-технолог, вернулись из Ленинграда, отпраздновав двухлетие нашей супружеской жизни. Мы были счастливы, но нас разлучили! На следующий день я была арестована по явно сфабрикованному делу - 58-6 и за 10 последующих месяцев я узнала все «прелести» Московских тюрем. Той же ночью был арестован мой муж (предлог для обвинения: командировка в 1932 г. в Италию), получил 5 лет лагерей по ст. 58-6.
После освобождения я продолжала работать - петь в оперно-драматической студии К.С. Станиславского (созданной ещё в 1935 г.), и добивалась пересмотра дела мужа, помогала ему посылками и письмами. Только в мае 1944 г. усталый, измученный, но счастливый он вернулся в Москву. В 1945 г. у нас родился сын. Надо было снова устраивать нашу жизнь. Мужа направили главным инженером Брянского шиферного завода.
Я готовила партию Елены в опере В.А. Крюкова «Дмитрий Донской» к 800-летию Москвы. В сентябре 1947 года пела премьеру, и Александр Яковлевич радовался вместе со мной успеху оперы. Казалось, все было позади...
Но пришел 49-й год - новая волна репрессий. Однажды поздно ночью я вернулась с концерта домой и... о, ужас! Комната запечатана! «Александра Яковлевича арестовали» - сказал сосед. Снова арестовали? Сможет ли он выдержать все испытания? Все свободное от репетиций время я на Кузнецком - в приемной, узнать о судьбе Александра Яковлевича и просить о свидании. В апреле оно состоялось в Бутырской тюрьме и было тяжелым. Он был подавлен... Снова рушилось все, к чему мы так стремились...
Летом состоялась гастрольная поездка театра в Сибирь и на Алтай: Омск, Барнаул, Бийск и др. Перед отъездом я узнала, что Александр Яковлевич осужден на «вечное поселение», но где - пока неизвестно. Чудесная природа Алтая и успешные выступления были омрачены горем... Несколько раз я звонила в Москву, и вот, наконец, пришла весточка: он в Игарке... Я разрыдалась. Друзья-актеры успокаивали, говоря, что это порт и он непременно найдет там работу. Прошли гастроли, театр возвращался в Москву, я же решила ехать в Игарку - я знала, что ему трудно!
Поспешила в Красноярск через Ачинск - только бы успеть к пароходу, ведь они ходили тогда только раз в неделю. И на моё счастье в день приезда пароход стоял на пристани. Трап ещё не снят! Бегом с чемоданом - просить капитана. Рассказав ему, кто я, к кому еду, умоляла меня пустить. Да, есть на свете добрые люди! «А как же билет?» «Потом возьмете...» В трюме я увидела этап заключенных. Глубокая печаль была на их лицах... так хотелось помочь им...
Трудно мне описать нашу встречу с Александром Яковлевичем. Кто пережил такие минуты, поймет меня! Местный житель, добрый человек Василий Филиппович (к сожалению, фамилии его я не помню) предложил «поселенцу» бывший курятник - комнату с маленьким окошком и большой печкой, и мы были благодарны ему и его милой жене Фаине. А я была счастлива видеть моего милого исхудавшим, взволнованным, но - живым, живым!
Весть о приезде артистки Московского театра разнеслась, видимо, по Игарке, и на следующий день пришла делегация с просьбой ко мне принять участие в концерте после какой-то конференции. Я с радостью согласилась. Я была тогда в хорошей вокальной форме.
С Александром Яковлевичем мы пошли посмотреть местный театр - двухэтажное деревянное здание, с довольно большим зрительным залом, сценой и фойе. Я услышала звуки форте-пиано. На сцене за роялем сидел молодой незнакомый мне пианист. Я попросила саккомпанировать мне несколько романсов С.В. Рахманинова. Он охотно согласился. Так вдохновенно играть трудные для фортепиано романсы С.В. Рахманинова с листа мог только высокопрофессиональный музыкант. Как оказалось, это был Всеволод Топилин - консерваторец, попавший во время войны в немецкий плен, а теперь отбывающий срок в нашем лагере.
Поблагодарив, я попросила его выступить со мной на концерте. В программе была ария Настасьи (Кумы) из оперы П. И. Чайковского «Чародейка», испанская песня (Делибо), «Черный веер» (Сарасате) и др.
Концерт прошел успешно. Ко мне подошли артисты этого театра заключенных, подошел и бывший дирижер Одесской оперы Николай Николаевич Чернятинский - все они уговаривали меня остаться здесь. Лагерное начальство, присутствующее на концерте, предложило мне работу в этом театре, обещая бронь на квартиру и подъемные... Я поблагодарила, сказав, что подумаю и посоветуюсь с мужем. У Александра Яковлевича не было еще определенной работы, он надеялся устроиться по специальности, вот только - где, когда? Он уверял меня, что «вечного» ничего не бывает, что должно быть просветление... Трудно нам было снова расстаться! И решили «быть всем вместе» - я приеду с нашим 4-летним сынулей...
В Москву пришел вызов от Игарского театра. Надо было переделать много дел. Я задумала продать рояль, так как подъемные не поступали. Но мой профессор, доктор искусствоведения, прекрасный музыкант - Павел Александрович Ламм - принял большое участие в моей судьбе: он убедил меня, что я сделала правильный выбор, что и там есть настоящие люди и, уговорив не продавать рояль, дал мне деньги на дорогу (которые позже я с благодарностью вернула, получив в Игарке подъемные). Теперь надо было расставаться с Москвой. Брат моего мужа - Аркадий Яковлевич - доктор химических наук, профессор, предложил не увозить Володю на Север: он усыновит его. Сердечно поблагодарив, я отвергла это предложение. Сын должен быть с нами! Какая-то часть моих друзей и близких считала, что, уехав, я потеряю свой путь в искусстве. Я же понимала, что отдел кадров всегда «начеку» и спешила на встречу с Александром Яковлевичем.
Из-за болезни сынули наш отъезд затянулся до ноября (соседский мальчик «запустил» ему кисточкой в глаз). Оставался путь из Салехарда самолетом до Игарки. Мои друзья по театру устроили мне проводы. На прощанье я пела романс С.В. Рахманинова «Ночь печальна» на стихи И. Бунина.
«Путь далёк, глухая степь безмолвна,
Ночь печальна, как мои мечты...»
Эти стихи так соответствовали состоянию моей души, что я не выдержала... друзья тоже... Они приехали на вокзал проводить меня и искренне желали скорой встречи. В Салехарде была уже зима. Я наняла лошадку и стала искать адрес, где я могла остановиться. Сынуля сидел на соломе, закутанный в мою шубу. Поиски продолжались до двух часов дня. Наступала полярная ночь. Мой «мужчина» замерз и заплакал. Я решила постучать в первый попавшийся дом и попросить разрешения погреться. Дверь открыла женщина, и услышав мою просьбу, схватила малыша на руки и понесла в дом. Напоила нас горячим чаем и уложила отдыхать. Я не помню имени и фамилии этой милой, доброй женщины, но всегда мысленно благословляю ее! Наутро с её помощью мы нашли нужный адрес.
Изо дня в день я ходила в Северное Управление Авиации. Самолетов не было. Приближался Новый год. Александр Яковлевич в телеграмме советовал обратиться к полярному летчику Алехину, который непременно нам поможет. Встретив нас под Новый год на улице, Алёхин обещал отвезти нас в 50-м году и пригласил встречать Новый год в компании Северного Управления Авиации. Маленький Володя за столом читал стихи, я пела... Встреча прошла шумно и весело.
В первых числах января мы все-таки вылетели в Игарку. Была страшная пурга - «мело, мело по всей земле». Но посадка была мягкой, благодаря мастерству нашего милого летчика Алехина (к стыду я не записала его имя и отчество). Муж встречал нас. Поблагодарив экипаж, он повел нас в маленький курятник, обогретый большой печкой. Нам всем было хорошо! Мы были счастливы. Александр Яковлевич был растроган до слез... Большой радостью для сынули стал хозяйский пес Верный. На нем возили воду, дрова, и он почему-то всегда лежал у нашего порога и так привык к нам, что мог бежать за автобусом до Нового города, куда мы ездили за продуктами.
Володю устроили в детский сад в Новом городе. Александр Яковлевич продолжал строить в колхозе мосты - другой работы «поселенец» найти не мог. Я готовила концертную программу и дуэты из «Сильвы» и «Марицы». Н.Н. Чернятинский предложил мне самой выбрать партнера к дуэтам. Мое внимание привлек Павел Пустовойт - мужественный тенор, с хорошей внешностью. Я попросила его петь дуэты со мной, и он с радостью согласился.
В театре был оркестр, которым руководил Н.Н. Чернятинский. Среди оркестрантов был ведущий скрипач Фоля (Ефраим) Тольенский. Его я встретила в Москве в 1989 г., он играл в театре Станиславского (в 1995 г. он умер). В Игарском театре было много талантливых актеров. Среди них: артисты оперетты Дора Петрова из Николаева, артист Иркутской оперетты В. Аксенов, артист Малого театра Б. Ничеухин, тенор И. Чигринов, режиссер Л. Оболенский, артисты Д. Крайнов, Л.И. Юхин, балетмейстер Б.Е. Скворцов, балетная группа, художник Кировского театра Д. Зеленков. Из вольнонаемных был режиссер А. Алексеев, по натуре грубый человек, не имеющий понятия о режиссёрской этике...
Вспоминается один из концертов, в котором серенаду Арлекина из оперы Леонковалло «Паяцы» пел В. Аксенов. Эту партию с ним готовил В. Топилин. Дирижировал Н.Н. Чернятинский. И Аксенов, то ли от волнения, то ли... перепутал все слова… За кулисами стоял хохот! А Топилин едва сдерживал себя... Но публика ничего не поняла и приняла номер аплодисментами.
Я готовила сцену Марины Мнишек и Самозванца из оперы М. Мусоргского «Борис Годунов», (Самозванец - И. Чигринов), но спеть ее не пришлось. Театр вскоре расформировали, заключенных актеров отправили в разные лагеря: кого-то в далекий Тайшет, кого-то в Ермаково и Норильск. В Тайшет уехал Л.И. Юхин, В. Аксенов и всеми любимый блестящий пианист, участник международных конкурсов, концертмейстер Д. Ойстраха Всеволод Топилин (там он стал лагерным фельдшером).
Что делать мне? С Москвой все кончено, самолетов нет. Зима, морозы за 50 градусов. Володя не хочет расставаться с папой. А у мужа работа кончается. Как жить? Еду в Ермаково - там закрытая стройка 503. Может удастся перевести туда Александра Яковлевича.
Начальник стройки Абрам Израилевич Боровицкий произвел впечатление интеллигентного, чуткого человека. Я рассказала ему о нашем безвыходном положении и просила помочь. Он сразу подписал вызов в МВД для Александра Яковлевича. В конце года мы перебрались в Ермаково, поселились в бараке, где жило еще 6 семейств. Жили без дверей, за занавесками. Барак отапливался железной печкой, которую днем и ночью топила дневальная. И все же ночью волосы примерзали к стене. Александру Яковлевичу предложили опять работу нормировщика в лагере на трассе. Другого выбора у него не было.
Начальник Политотдела Н. В. Штанько назначил меня художественным руководителем клуба и самодеятельности стройки 503. Я должна была вести хоровой, вокальный и драматический кружки. В работе мне помогла школа К.С. Станиславского. Придя в клуб, я увидела знакомых мне по Игарке актеров: Дору Петрову, Б. Ничеухина, П. Пустовойта, Л. Оболенского, Д. Зеленкова, Б.Е. Скворцова и ещё многих, чьих фамилий я уже не помню... Здесь они репетировали, выступали в концертах, иногда просматривали фильмы. На сцене бушевал их директор А. Алексеев. Балетмейстер Б.Е. Скворцов был назначен руководителем хореографического кружка самодеятельности. Он стал и моим помощником в составлении программ. А программы утверждал начальник Политотдела, удивительный по своему нраву человек и «гроза» для заключенных. Однажды, в программе концерта была «Песня певца за сценой» в опере Аренского «Рафаэль». «Почему за сценой? - негодуя спросил он, - пусть всё поет на сцене!» Он часто бывал в клубе на концертах, приходил за кулисы. Увидев однажды меховой воротник на полушубке художника Д. Зеленкова, рассвирепел: «Убрать воротник!»
Днем сцена была отдана актерам Игарского (теперь Ермаковского) театра, а вечером - самодеятельности. До поздней ночи проходили занятия в клубе. Уходя домой, я останавливалась на крыльце и слушала радио Москвы - звучала музыка... Луна освещала избы, занесенные снегом, а мои мысли возвращались к театру, к моим любимым партиям, которые пела и готовила: Лизы в «Пиковой даме», Марии в «Мазепе», Аиды в опере Верди, Веры в опере «Княжна Мэри», Княжны Елены в «Дмитрии Донском» и др. Вспоминались концерты с солистами Большого театра. Становилось грустно, надо было сдержать слезы и прийти домой с улыбкой к моим дорогим и любимым... А утром снова клуб - расписание занятий, составление программ.
Моя рабочая комната была на балконе за кулисами. Там был телефон, которым я могла пользоваться. Я обязана была быть на всех мероприятиях клуба и иногда принимала участие в концертах, приготовив новый дуэт с П. Пустовойтом. В клубе я познакомилась с творческими замыслами и работами художника Кировского театра (попавшего из финских лагерей в наши) Дмитрия Зеленкова, из рода Лансере-Бенуа. Расстелив полотно на полу зрительного зала, он вдохновенно работал кистью, и к вечеру нужное оформление сцены было готово. И зрители неизменно оценивали это аплодисментами. Помнится блестяще выполненное им оформление к сцене из оперетты «Раскинулось море широко» с участием артистов лагерного театра Доры Петровой, Б. Ничеухина, П. Пустовойта, Б. Скворцова. Однажды, во время концерта Д. Зеленков повесился за кулисами. Но его успели спасти и вернуть к жизни. Но ненадолго. Красивый, одухотворенный художник часто играл на рояле фрагмент арии Далилы из оперы Сен-Санса («Ах, нет сил снести разлуку!»), и это звучало как крик души! «Дима, потерпите, - взывала я, - ведь Вам осталось 9 месяцев, скоро все кончится!» - «А что меня ждет? Вечное поселение вот здесь, в этом крае?» - с грустью отвечал он. Ходили слухи, что он кем-то увлечен и, приходя в театр, всегда ждал телефонного звонка. И вот однажды, в один из солнечных, светлых дней раздался звонок в моей рабочей комнате - женский голос просил к телефону Д. Зеленкова. На сцене была репетиция к концерту. «Зеленкова к телефону!» - крикнула я. Через некоторое время врывается с ножом в руке П. Пустовойт и говорит: «Зеленков повесился в туалете за клубом». Спрыгнув со второго этажа и крикнув актерам о случившемся, он бросился спасать Диму. А я бегом в медпункт за врачом, за помощью: «Возьмите все лекарства! Зеленков повесился! Надо спасти его!» Когда мы прибежали с врачом, Дима лежал на деревянном настиле около клуба, а актеры делали ему искусственное дыхание. Но никто ему уже ничем не мог помочь. Жизнь ушла! И похоронен он там, в Ермаково, «снегами отпетый», под своим лагерным номером.
А.И. Боровицкий построил в Ермаково для работников Управления коттеджи, школу, баню, ресторан. Он часто обходил бараки, и увидев, что у нас малыш, предоставил нам комнату с кухней в одном из коттеджей. Сынуля пошел в школу в 1-й класс. Ему было 6 лет. Заведующая детским садом Р.И. Боровицкая, вскоре после моего приезда, пригласила меня быть музыкальным руководителем детской группы. Я учила с детьми песенки, стихи, ставила сценки, и мы изредка показывали наши достижения на сцене клуба, а зав. детсадом была очень добра и внимательна ко мне…
Умер Сталин. В июне 1953 г. из Ермаково опять стали отправлять заключенных в другие лагеря. На какое-то короткое время мне удалось отстоять руководителя хореографического кружка Б.Е. Скворцова. В дальнейшем он был отправлен в Норильск. Б. Ничеухин и П. Пустовойт были освобождены в связи с зачетами. П. Пустовойт перед отъездом зашел к нам, попрощался и уехал пароходом домой. Как я узнала позже, отважный по натуре, он бросился на защиту незнакомого человека и погиб от руки бандита. Почему-то перед отъездом он был грустным. Может быть, в предчувствии беды?
Итак, стройку № 503 закрывают, вольнонаемные уезжают, остаются поселенцы и брошенные, привязанные к домам собаки, которые воют от голода. Мы опять без работы! Не будет снабжения: хлеба, соли и др. продуктов. Что делать? Приходится соглашаться на любую работу. Муж - бывший главный инженер проекта - стал сторожем (сторожил пиломатериалы, ходил пешком 3 км). Я работала архивариусом до 26 августа 1953 г. Друзья-вольнонаемные советуют ехать в Норильск. Но туда нужен пропуск. Кто даст?
В Норильск мы всё-таки приехали и были там до реабилитации 1956 г.
В начало Пред.страница След.страница