Рассказ очевидца
О театрах за колючей проволокой, в которых мне довелось работать, можно рассказывать долго.
… Наш Абезьский театр был на гастролях в
Котласе. А в Котласе была пересылка, куда
привезли заключенных из России, и в том
числе Зеленкова Диму (это был примерно 1947-1948
гг.). И мы его сразу взяли в театр. Это очень
хороший художник. Он тут же оформил «Последнюю
жертву» и ряд спектаклей. Очень хорошо
оформил! Потом мы переехали в Игарку. И
взяли его с собой, конечно. Процесс переезда
был очень хороший. Начальником 501-й стройки
был Барабанов Василий Арсентьевич. Он любил
театр. Вообще театр все любили. И дали целый
эшелон отдельный для артистов. Мы ехали
недели две, наверное, но ехали хорошо. В
Новосибирске, например, в баню сходили.
Когда приехали в Красноярск, там нас ожидал
уже пароход «Мария Ульянова». И мы поплыли
до Игарки. А в Игарке - так получилось - нас
сам Василий Арсентьевич встречал, потому
что вместе с нами ехала его семья.
Что касается Барабанова, то кроме хорошего, я ничего о нем не могу сказать. Ведущим артистам приказал пошить костюмы из не особо материала дорогого, но приличного. Все ходили в этих костюмах. У меня был пропуск, я мог ходить без конвоя куда угодно. Это было в Абези. На юбилей театра (или стройки?) разрешил водку заключенным принести. В театр принесли водку, буфет организовали. Он на многое смотрел сквозь пальцы): «Хулиганства нет?» - «Нет. Нет ничего!» - «Ну, давайте, действуйте».
Полковник. Очень элегантный, хорошо одевался. Красивый. И лицом, и фигурой. И человек хороший. Вот приказал сделать театр - сделали. Набрать по всем лагерям послал людей - и привезли артистов. И каких артистов! Топилин! Одно имя только чего стоит. Кроме Топилина - Чернятинский, дирижер Одесской оперы. Певцы: Аксенов, Петрова Дора Николаевна (артистка Николаевского театра), Лина Леренс и многие другие.
Кормили нас неплохо. Почему? Потому, что мы в театре обслуживали не только заключённых, но и вольнонаемных, и охрану, и население. Выписывали продукты отличные. Ведущим актерам платили. Я получал... не помню сколько, но где-то рублей 30-40. В то время это деньги были большие. Я, кроме того, что был актёром, ещё и заведовал репертуарной частью театра… Так что суп часто бывал мясной, на второе - каша или картошка, и тоже – кусочек мяса, или рыба. На третье - пончики. Да-а! Мы и пончики ели! Запивали компотом. Так, что жаловаться нельзя. Были мы заключёнными, но кормили нас хорошо, и все нам завидовали, конечно.
Забудут, скажут, что ничего этого не было. Ведь очень многие и не сидели, и им трудно понять, как это и что. Ведь это случайно я попал в театр, и там кормили хорошо… Я не хочу врать, в самом деле прилично. Для лагеря это было вот так хорошо. Но ведь могло быть и по-другому: люди полгода - больше не выдерживали - и умирали. Я видел, как опухали от голода. Я видел, как люди ели гуталин, вазелин. Они не чувствовали не только вкуса… Это было в Княж-Погосте, где кукольный театр был. Мы ездили, обслуживали лагерников, и я многое видел в лагере… Это было ужасно, особенно, что касается женщин. Страшно! Это страшно…
В то время, когда мы переехали в Игарку, там был городской театр имени Веры Николаевны Пашенной. Мы сыграли «Холопку» в первый же день приезда - и этот городской театр расформировали. Ни одного билета не смогли продать на их спектакли, а у нас - не достать было билетов. У нас ведь была оперетта, джаз, драма. Весь репертуар был заполнен. Работало, по сути, два театра - оперетты и драмы. Жили мы в зоне, где построили сами себе барак. Это недалеко от театра, но на машине нужно было ехать (кажется, через мост). В зоне заключенные жили в палатках. А так как театр пользовался авторитетом, то нам привезли доски хорошие. И мы из досок этих и сбили себе барак, сверху накрыли его брезентовой палаткой.
Мы проработали месяц в Игарке, и оперетта уехала в Норильск на гастроли, а мы (драма) в Ермаково - разделили нас. Дима Зеленков поехал с нами, потому что директор Алексеев был в драме, ну и, конечно, своя рука владыка, и он лучших артистов взял себе. В том числе и я поехал в Ермаково… Это было в сентябре. В Ермаково в такие же палатки брезентовые поселили. Мы их сверху снегом сверху засыпали и водой полили, и там бы жарко даже от двух буржуек. Прожили так мы зиму. В Игарке и Ермаково мы жили лучше, чем вольнонаемные. Кормили нас хорошо, работали мы по специальности в театре, что ещё надо?
Если говорить о Диме Зеленкове… Я. запомнил - он продавал с себя бельё. Мы получили бельё новое. И вот он пошёл и продаёт. «Ты чего, Дима? - говорю. - А-а, ерунда… так…» - махнул рукой…
Меня отправили в спецлагерь в Тайшет, а Ванда Антоновна Савнор (она актриса, приехала к мужу в ссылку) оставалась там, как вольнонаемная. Ей поручили в Ермаково держать самодеятельность. И вот там Дима был вместе с Вандой Антоновной. Она всё время следила за ним, потому что уже разговор пошел… все знали, что он хочет покончить жизнь самоубийством. И его всё время берегли и смотрели за ним. И просмотрели... Как-то он пошел в туалет и повесился. Вот то, что знаю я.
Когда Барабанова сняли с работы, оперетту списали, драму 58-ю списали. Меня на спецэтап отправили. Всех разогнали по колоннам. Театр закрыли. Это был 1950 год. Месяц, на-верное, июнь. Только что вода сошла, пароход подошел и нас отправили.
Ну, а про себя я не знаю - интересно ли говорить?..
В Тайшет мы приехали - там номера. И дали мне номер «Я-15». Из нашего театра сюда отправили: Болховского, Топилина (бывшего аккомпаниатора Давида Ойстраха), Аскарова, гримёра (фамилию, к сожалению, забыл). Человек 10, примерно. В Тайшет прибыли - было грустное у нас настроение. Питание, как у всех заключенных - неважное. Была баланда, на второе каша (магара называлась, такая зелёная - что-то вроде перловки). Никаких пончиков не было, чая тоже. Только баланда, каша - и всё. Но чем хорош спецлагерь был: там, вот, положил очки или кусок сахара - никто не возьмёт. Одна пятьдесят восьмая статья и пятьдесят девятая (бандитизм). Нас с бандитами поселили, но они к нам хорошо относились. У нас был специальный барак, для артистов. Хоть на общих работах все работали (я пожарником работал, например), но это так только, проформа. Начальство знало, что мы артисты, и нас не трогали...
Я там пробыл два года и освободился (на два года раньше срока). У меня в театре были зачеты, когда я работал, и в присланной бумаге говорилось, что я срок свой «отслужил». Я освободился, и меня - на ссылку (а у меня в приговоре не было ссылки!), причём - на пожизненную ссылку в Красноярский край, Берейский район. Приехал туда - и на лесоповал сразу. А когда я в лагере был, то ни одного часа я на общих работах не бывал, всё время в театре. А вот освободился - «вольный»! - лес пили! Пилил лес я, примерно, до апреля 1953-го.
Сталин умер. Меня вызывает первый секретарь райкома партии и начальник ГБ этого района, говорят: «Принимай Дом культуры». Я говорю: «Да ведь я…» - «Мы всё знаем. Принимай». Я принял Дом культуры, стал ставить пьесы, скетчи, концертные номера. Ко мне жена приехала с сыном уже. Сын ходит. И я проработал там 4 года. И тогда Никита Сергеевич «сделал» нам свободу. То есть, он культ личности развенчал, и меня за отсутствием состава преступления «по чистой» освободили. Получается, я ни за что просидел 8 лет и 4 года провёл в ссылке.
А когда я освободился, Борис Ничеухин, актёр Малого театра (он тоже освободился и работал в Туве) порекомендовал меня, и меня взяли в Кызыл. И я там сыграл… Ленина. Да, да, после «всего» - такая роль! Это были «Кремлевские куранты» Погодина. Там ведь всё на Ленине. Не будь Ленина - и пьесы нет. У меня даже телеграмма от моего педагога Алексея Николаевича Грибова сохранилась, где он поздравляет меня с этой ролью, и письмо есть, где он советует, как играть Ленина. Он пишет в таком смысле: «Молодец, правильно ты меня послушал, не надо позировать... Не нужно. Иди от себя». И я от себя и шёл. Вот так сижу и разговариваю. Ленин мог так? Мог! Почему я не могу так сыграть? Ну, в общем, был успех. Вот вырезка из «Правды» с рецензией, вот афиша: «Кремлевские куранты», в роли Ленина - Л. Юхин»…
Я там сезон отработал, получил документы, как артист. Хорошие документы. Приехал в Москву. Туда пошёл, сюда - устроиться невозможно. Я поехал в Ногинск. В Ногинске проработал полсезона - театр закрывают. Приехала комиссия отобрать актеров в Москву. В их число и я попал. Таким образом, оказался я в Москве, в филармонии (ансамбль комедии). Проработал там два года - филармонию закрывают. Куда деваться? Я пошел на телевидение (знакомая женщина порекомендовала меня), и на там я до самой пенсии проработал 26 лет. Вот так. На телевидении. Был старший режиссером программ Центрального Телевидения.
Я родился в 1918 году в Самарской области (Безенчугский район, село Кануевка). Как-то спросил мать: «Мама, когда я родился?» Она говорит: «Когда красные с белыми дрались, вот в то время ты и родился. Мало того, а в конце, - говорит, - они еще взорвали мост через Волгу в Самаре. Вот тогда ты и родился». Хорошая крестьянская, крепкая семья была. Зажиточная. А потом ещё отец предприниматель был хороший. Недалеко от нас, в 3-х километрах была сельскохозяйственная станция. И вот туда приехал на практику знаменитый потом агроном Вавилов. Он познакомился с отцом, расспросил его, и они стали дружить. Он говорил: «Иван Федорович, мы весь мир засыплем хорошей пшеницей!» Он очень умный был, стал отцу советовать, помогать: как хлеб растить надо, там, удобрение ка¬кое лучше. И баснословные стали у моего отца урожаи. Он разбогател. А тут как раз новая экономическая политика. «Давай, давай! - Бухарин говорит. - Обогащайтесь, берите деньги!» И брал деньги мой отец тысячами там или миллионами и закрутил, развернул такое хозяйство! А в 1930 году - коллективизация! Дом забрали под сельсовет. И сейчас в Безенчуге стоит сельсовет - это дом, где я родился. Наш дом. Всё отняли, а нас посадили в вагоны и на Север в ссылку, в лес. В Красноборский район Архангельской области. Было мне тогда 12 лет.
И вот там отец прожил 5 лет. А тетка приехала и потихонечку меня с сестрой увезла из ссылки к себе в Самару. А мой старший брат (от первой жены моего отца), в Москву поехал учиться. И меня взял сюда. Жили мы на Кутузовке, где были стандартные дома военной академии (сейчас их снесли - там теперь завод). В 37-м году отец освободился, мать освободилась, сестры освободились - и ко мне все. И мы зажили хорошо, вольготно. А тут война. Отец эвакуировался с матерью и с младшей сестрой в Энгельс. А я остался, пошел работать на завод имени Сталина токарем (я до этого ФЗУ закончил - Всесоюзного объединения индустрии). На заводе я проработал год или два. В это время в доме культуры этого завода была организована концертно-фронтовая бригада, куда меня по конкурсу взяли. Художественным руководителем был А.Н. Грибов (с которым я до последних дней вел переписку). Это был 1943-44 год. Во фронтовой бригаде я недолго пробыл. Репертуар был, в основном, чеховский: скетчи, инсценировки из пьес, законченные произведения. Кроме Чехова не помню сейчас авторов. Новые формы были использованы. Помню, как читал рассказы Чехова «Канитель», «Хирургия», «Злоумышленник»… Память была блистательная. И меня хорошо принимали. Очень хорошо. Потом, попозже уже, я стал песенки петь вроде Бернеса. У меня голосовых данных особенных нет. Но я играл, я жил песней, показывал её. И это принималось хорошо. Там проработал до 6 апреля 44-го, когда меня арестовали. Говорю: «За что? В чем дело? Почему?» - «Выясним!» И приписали мне 58-10 – антисоветская агитация. А за что? Мой отец 5 лет с матерью в своё время мучились. Как-то товарищ меня спросил: за что? Я и сказал: «Да ни за что сажают! 5 лет мой отец мучился!» А товарищ взял да написал, что я высказал такую мысль. Тогда же так было... Я примерно знаю, кто написал. Он умер. Как только мы освободились… Брата моего тоже посадили вместе со мной, по одному делу. Энкэвэдэшники связались с заводом, подослали там инженера какого-то, он всё подслушивал и записывал! Наверное, брат тоже высказал какую-то мысль. Ну, в общем, мы и реабилитированы были вместе. И он, и я.
Итак, дали мне 10 лет и привезли в лагерь под Ховрино. А там ансамбль. Я опять в ансамбль попал! Победу встретил там же, в Ховрино. В концертной бригаде там были Миша Гринвальд (Бобров и Гринвальд - известная в своё время пара эстрадников), Баклина - солистка Большого театра, Полякова Ольга Николаевна - заслуженная артистка Малого театра, Талдыкин (с ним-то я и играл в этом ансамбле).
А потом ансамбль пленных немцев привезли, а нас всех - на Север. Искусством я стал заниматься на заводе, в самодеятельности, и когда меня арестовали, то в формуляре моем числилось, что я артист. Поэтому на этапе в Княж-Погосте начальник политотдела Штанько определил меня в кукольный театр к Цулукидзе. Там я второе отделение вёл Через год кукольный театр был ликвидирован. Цулукидзе освободилась и вместе с театром переехала в Сыктывкар. Меня перевели в ТЭКО - театрально-эстрадный коллектив, где я и проработал до 1946 года. В это время было начато строительство № 501, где начальником был полковник Барабанов. В заключении был брат знаменитого певца Макария Даниловича Головина. Ему Барабанов приказал подобрать актёров и в Абези организовать театр. Оперетта, драма чтоб была, джаз. А стройка тогда только развернулась. Денег у неё конечно, была уйма. И вдруг приезжает со спецнарядом Головин за мной. И еще 4 человека в оркестр взял. И мы поехали в Абезь...
А дальше Вы уже знаете - Игарка, Ермаково, Тайшет, лесоповал, Кызыл, Москва, Ногинск, снова Москва… В общем, жизнь прожил - и горя было много, но и радость была. Я в заключении столько наигрался, столько ролей сыграл… И что примечательно, наш зековский театр «выживал» профессиональные театры. Вот, приехали мы в Игарку - театр закрыли. Ещё куда-то - закрыли. Несколько театров позакрывали из-за того, что мы как бы переходили им до-рогу. Уровень был очень высокий. Очень, очень! Часто нам говорили: «Вам в Москве только всем выступать». Действительно, слаженный коллектив был. Ни газетных статей о нас не было, ни отзывов - ничего. Как будто бы театра и нет. Но он гремел. Народ… народ же валом валил, и когда, скажем, мы выходили на сцену - аплодисменты... Они нас знали, но не по газетным статьям знали, а просто так: приходили, смотрели…
В начало Пред.страница След.страница